Холодно сердцу на снегу, сыро. Кто его выбросил, будто окурок?.. Кто оставил дотлевать под снегопадом?.. Уж конечно, не Данко. Света в нём было слишком мало, не озарить с его помощью путь. Хозяин сам брёл с ним впотьмах, не говоря уж о том, чтоб развеять мрак для других.

А точнее, хозяйка. Джинсы болтались её на худых бёдрах, заправленные в пухлые угги, из-под расстёгнутой куртки-пуховика виднелась пряжка ремня. Сухая, жилистая и узкая кисть свисала с перил железнодорожного моста, зажатая между пальцами сигарета дышала оранжевым огоньком. Фонари озаряли бледное лицо с острыми скулами и впалыми щеками, отражались в холодных серовато-голубых глазах искорками-снежинками. Белые хлопья летели, цепляясь за ресницы. У ног стояла большая дорожная сумка.

Родной заснеженный город встретил Аллу предновогодним мерцанием огней. Почти ничего не изменилось здесь за два года. Да что там «почти» – вообще ничего не поменялось. Всё те же тумбы с афишами у театра, тот же Ленин на площади, те же строгие тёмные ели вдоль здания городской администрации. Скамейки в сквере – под белыми снежными матрасами, не присядешь. Алла шла от вокзала пешком: хотелось подышать родным воздухом. Хотя... воздух как воздух, обычный, как и везде. Зимний.

Жёлтый свет под козырьком подъезда, кнопка домофона.

– Мам, это я.

Дома тоже всё осталось по-старому. Те же макраме на стенах, советская стенка с хрусталём, мамина герань на подоконниках, белая кастрюля с красными маками и запах лаврового листа. Мама, поблёскивая золотистой оправой очков, радостно суетилась, расставляла тарелки. Стук-звяк – вилки, кружки.

– Ты с молоком будешь?

– Угу.

Мягко хлопнула дверца холодильника.

– Ну, рассказывай, как ты там...

– А что рассказывать? Всё хорошо.

– Как работа? Зарплату-то хоть дают?

Алла усмехнулась, подула на горячий пельмень.

– Дают, куда ж они денутся.

– На всё хватает? – Мама, до краёв налив в кружку молоко, осторожно подвинула её к Алле. На радостях расщедрилась, а теперь как бы не расплескать...

Алла кивнула, надкусила тесто и выпила обжигающий бульон, а потом обмакнула пельмень в сметану и отправила в рот. Домашние, мамины – не чета магазинным, которыми она по-холостяцки питалась все эти два года.

– У тебя виски седые...

Зоркий материнский глаз подмечал всё. Алла скользнула пальцами по виску, заправила короткие прядки стриженых волос за ухо. Мама вздохнула, аккуратными движениями встряхивая над своей тарелкой перечницу. Перчила она густо, пельмени уже посерели.

– У меня тоже седина рано появилась. В двадцать шесть лет – первые волоски. В меня ты, видимо.

Она всё перчила и перчила, задумавшись, пока Алла не придержала её руку.

– Мам, ты куда столько?.. В рот же невозможно будет взять.

Глянув на тарелку, мама спохватилась.

– Ох... Ну ладно, что поделать... Есть придётся. Не выкидывать же! – засмеялась она.

Пельмени со сметаной – любимое блюдо детства. Морозные узоры тюля повисли на окне; каждую ниточку их плетения Алла знала наизусть.

– Исхудала ты... Кушай хорошенько.

Алла никогда не отличалась крепостью сложения, но в последнее время, пожалуй, совсем отощала и высохла. Джинсы «скинни» самого маленького размера – и те сидели плохо. Живой скелет. Может, стоило носить что-то посвободнее, чтоб худоба не так бросалась в глаза?

Стук-звяк – тарелки. Плескалась и шумела вода, вырываясь светлой струёй из крана, сытый желудок Аллы приятно отяжелел и натянулся барабаном. А мама, составляя чистую посуду на сушилку, выкладывала новости.

– Мне ж через две недели пятьдесят пять стукнет... Ну вот. На пенсию выпроводить хотят... Но ты же знаешь, как в наше время жить на одну пенсию! Да и что там делать? На диване лежать, сериалы смотреть? Этак совсем с тоски скиснуть можно. Нет, работать буду всё равно. Сколько смогу, столько и буду... Лариса, конечно, меня всё уговаривает – мол, иди на пенсию, с внучкой будешь нянчиться. С одной стороны, помощь им нужна, конечно, но... Страшно с работы уходить. Совсем бабкой стану.

Сестра уже обзавелась своей семьёй, а у Аллы не складывалось. Вернее, сложилось, но не так, как хотелось бы маме. Сложилось, а потом развалилось.

– А девочка-то эта, с которой ты вдвоём квартиру снимала... Соня-то! – Мама повернулась к Алле, вытирая руки полотенцем, и её глаза за стёклами очков широко распахнулись. – Ужас! Машина её сбила в октябре. В больницу увезли, реанимации-операции, да только без толку. Промучилась неделю и умерла. Лучше б сразу насмерть, чем вот так... Ох, царствие ей небесное.

Мама присела к столу, печально вздохнув, а в груди Аллы раскинулась морозная пустыня.

Это была легенда для непосвящённых – съём квартиры напополам. Ни мама Аллы, ни Сонины родители не знали правду. А правда вспыхивала кадрами, разрывая парализованную, скованную смертным холодом душу.

...Июнь, нещадный жар солнца и девушка в белом платье-сарафане у обклеенной объявлениями доски. Золотисто-русый плащ волос, розовые пяточки в босоножках, точёные щиколотки. Воздушно-тонкая эльфийская принцесса искала работу – первую в своей жизни.

«Девушка, вы работу ищете? Могу подсказать...»

Подсказать – это просто чтоб завязать разговор. Щемящее очарование изящных лодыжек потрясло Аллу до царапающей сухоты в горле, до сладкой паники: если эта солнечная богиня ускользнёт – всё, катастрофа. Нельзя её упустить, просто нельзя! Алла ни на что не надеялась, просто повиновалась этому порыву – заговорила.

...В мягкой зелени глаз отражалась тополиная круговерть ветра.

«Соник-панасоник».

Искорки возмущения в зрачках – летние, озорные, удар девичьего кулачка по плечу. Алла склонилась и поцеловала прохладно-сладкие от мороженого губы. Соня так очаровательно сердилась – особенно, когда её дразнили «панасоником».

Тополям не было дела до них: они тянулись к небу широкими глянцевыми ладонями листьев. Но их пуховая волшба сплела две тропинки, две судьбы.

Казалось, они вросли друг в друга – корнями? Сосудами? Такие разные: Соня – женственно-лёгкая и воздушная, общительная, с музыкальными пальцами, работала в школе, Алла – сухая, как жердь, молчунья с математическим складом ума – талантливый IT-специалист. «Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень...» Гуманитарий и технарь, платьица и джинсы, изящные каблучки и стоптанные кроссовки... Но стоило им оказаться наедине, как все различия стирались, уходили в тополиную даль, а между двумя соединёнными ладонями оставалось ласковое летнее тепло.

Стоптанные кроссовки... Нет, не потому что Алла так мало зарабатывала. Она крутилась, как могла – в офисе с девяти до шести, да ещё и фрилансом подрабатывала. А что делать? Съём жилья – удовольствие не из дешёвых, а Сонечкиной зарплаты учителя начальных классов хватало только на самые скромные нужды. Вот Алла и пахала. Но она не считала, что Соня ей за это что-то должна. Быть вместе – вот всё, чего она хотела. На день рождения Алла подарила любимой крутой ноутбук – действительно хороший, она в этом толк знала. Да, пришлось для этого поработать чуть больше обычного, но зато какая вещь!

Пожалуй, Алла многовато работала. Может быть, Сонечке не хватало её внимания иногда. Но что поделать, как по-другому обеспечить достаток? С деньгами вроде было не туго, а кроссовки она по привычке занашивала до победного конца.

...Развалилось всё в декабре, в мандариновом преддверии праздника. Та переписка на форуме была лишь флиртом, не более, но разум Аллы захлестнул алый сполох бешенства. И паранойя. Снежный ком домыслов, не доказанная измена, разбитый ноутбук Сони... Алла сама не ожидала, что в её тихом математическом омуте водились такие жирные черти. Испуганная до полусмерти Соня вырвалась и в пальто поверх домашнего халатика выбежала на мороз.

Что-то там про склеенную чашку и разбитое доверие... Алла уже не помнила точно: не привыкла мыслить статусами из соцсетей. Но дело было не только в этом. Алла сама не хотела возвращаться от родителей: вырвавшиеся на свободу демоны ревности испугали её.

Стук-звяк – осколки тарелок. Знатно побушевали черти... Отложив веник и совок, Алла сокрушённо склонилась над ноутбуком. Мда. Собственный же подарок... Ледяные лапки мурашек забегали по лопаткам: хорошо хоть не об голову Сони. Она была на волосок от уголовной статьи.

На покупку деталей и кропотливый ремонт ушла неделя. Алла старалась, как могла. Сама подарила, сама сломала, а теперь вот самой чинить приходилось. Безвинно пострадавшую машину удалось реанимировать: главное – жёсткий диск со всей информацией уцелел. Чудом, не иначе. А мать Сони даже не пустила Аллу на порог, лишь взяла ноутбук, чтоб передать дочери.

«По тебе психушка плачет», – процедила она, перед тем как захлопнуть дверь.

Компьютер можно было починить, а вот то, что надломилось в груди у Аллы, ремонту уже не подлежало. По крайней мере, ей так казалось тогда. До Нового года оставалась неделя, но она в три дня умудрилась найти работу на другом конце страны. Собеседование состоялось по Skype, и уже девятого января Алла с дорожной сумкой – той самой – переминалась с ноги на ногу по хрусткому снегу на перроне. Она и в тридцатиградусный мороз ходила в кроссовках. С тёплыми носками, конечно. Угги она купила потом.

Это было хорошее место, в зарплате Алла выиграла в полтора раза. С жильём помог работодатель. Бить баклуши не приходилось: нагрузка на неё свалилась такая, что о фрилансе в качестве подработки пришлось забыть. Домой Алла возвращалась только спать. А в груди – пустота... Осколки она подмела, и остался мёртвый вакуум.

Откуда-то выполз «зелёный змий». В полупустом холостяцком холодильнике теперь всегда стояла бутылка водки, но Алла не скатывалась в бездну – чтоб не потерять работу. Балансировала на грани, но всегда удерживалась на краю пропасти. Пила для лёгкого обезболивания души, но в какой-то момент это перестало помогать. А змий уже уютно устроился в её жизни, разлёгся вольготно на диване, и она, понимая опасность этого соседства, время от времени старалась выдворить наглого жильца. Он уползал, чтоб спустя пару месяцев вернуться.

...Вот и сейчас струйка лилась в пластиковый стаканчик. Два года прошло, но ничего не отболело, не забылось – будто вчера произошло. Только теперь Соня смотрела не испуганно, а спокойно и ласково – с портрета на могильном памятнике.

– С Новым годом тебя. – Алла опрокинула в себя сто граммов огненной воды, занюхала рукавом, пережидая жжение в горле.

Если б можно было всё отмотать назад... Этим Алла, собственно, и занималась, сидя на скамеечке внутри ограды – перематывала память. Прокручивала ту страницу с перепиской снова и снова. Ничего там не было совсем уж непростительного... Игривый диалог двух людей в сетевых масках, двух никнеймов. Соня что-то лепетала про форумный конкурс на лучший флирт. Тогда это прозвучало беспомощно и нелепо, Алла ничему не верила, находясь во власти своих демонов.

Глупость, какая глупость... С неё всё началось, завертелось. Ударить бы тогда по тормозам, но летящий на максимальной скорости поезд не так-то просто остановить. Алла потом взломала этот форум, а затем и почту Сониной собеседницы. Она перетряхнула все письма в её ящике – и ничего, никаких намёков на общение с Соней. Тогда Алла связалась с ней и задала вопрос напрямик. Та тоже бормотала про игру, конкурс... Повернуть бы назад, но Алла уже жила в трёх тысячах километров от Сони и пахала на новой работе.

Ничего, кроме этой работы, в её жизни и не было. Некого радовать, не о ком заботиться, некому дарить старательно, любовно и со знанием дела выбранные гаджеты.

Она всё-таки позвонила Соне – весной, через три месяца после своего отъезда. А та сказала:

– Ты меня прости, но ты реально псих. Нам с тобой не по пути, извини.

– Наверно, ты права... Я псих. – И Алла нажала на кнопку «отбой».

Она приехала в родной город навестить маму, а искать Соню даже не собиралась, хотя сердце глухо ныло старой болью. А теперь – всё. Всё было кончено.

Вторые сто граммов она закусила мандарином. Яркая кожура, оставляя на пальцах новогодний светлый аромат, падала на снег.

– Прости, намусорила я у тебя тут, – пробормотала Алла, собирая кусочки кожуры и складывая в пустой стаканчик. Пластик захрустел в её сжавшемся кулаке.

Кладбище покоилось под зимним покрывалом. Кресты, памятники, лица, даты. И среди этого белого, мёртвого безмолвия – она, солнечная богиня. Принцесса эльфов. Любимая. Единственно нужная.

– Так не должно быть. – Надрыв ломал и глушил голос, стискивал горло, и Алла промыла и согрела его жидким огнём прямо из бутылки. – Это неправильно...

Она держала на ладони осколки своей жизни. Уже не склеить, только смести в совок и выкинуть. Всё. Дальше – ничего.

Стаканчик упал в мусорную урну на выходе с кладбища. Хмель давил на плечи и выбивал из-под ног почву. Дворник скрёб лопатой тротуар, работал: у него была жизнь. А у Аллы – уже нет. Сугроб манил холодной периной – уснуть и не проснуться.



Тяжкое дыхание поезда окатило Аллу волной лязга и грохота. Ноги в кроссовках замёрзли, сумка оттягивала плечо, а память бешено крутилась назад – сотнями, тысячами кадров, дней, месяцев. Мама, пельмени, кладбище. «Ты реально псих».

Кроссовки... Но ведь у неё были угги?

Лица, сумки, чемоданы. Вереница вагонов. Зимнее небо висело серым пологом, а она стояла, потерянная в пространстве и времени, раздавленная недоумением. Острый морозный воздух лился в грудь, пальцы без перчаток окоченели и побелели, но Алла развернула реющую на ветру бумажку – билет. Девятое января две тысячи четырнадцатого...

Четырнадцатого, не шестнадцатого.

Порыв ветра вырвал билет из онемевших пальцев, и тот улетел куда-то под поезд. Алла наблюдала за его полётом, скованная ступором. Найти бы у себя какую-нибудь кнопку для перезагрузки зависшей системы...

– Посадка заканчивается, – прорезался сквозь глухой кокон ошеломления голос проводницы. – Вы будете заходить или как?

Ей было уже не с чем заходить: билет пропал под стальным брюхом поезда. Телефон тоже показывал дату 09.01.2014.

– Девушка, извините, а какой сегодня год? – спросила Алла, не веря гаджетам: уж кому, как не ей, знать, какие порой бывают у техники глюки... Это было частью её работы – эти глюки устранять.

Проводница в ответ только покрутила пальцем у виска, усмехнулась.

– Хорошо вы Новый год отпраздновали, я погляжу.

Кроссовки, кроссовки... Угги. Алла брела по улице мимо Ленина, здания городской администрации и одетых в зимние шубы елей. Снежные матрасы на скамейках... Не хватало только горького дыма – как в день приезда, который был (или будет?) в шестнадцатом году. Рука нащупала в кармане пачку. Чирк... Поймав трепещущий огонёк кончиком сигареты, Алла жадно затянулась.

Неужели ей приснились эти два года? Эта работа, пустая квартира, холод одиночества, водка в холодильнике... Чужой город, в котором она так и не прижилась. Что за шутки с нею играло время?.. А может, и правда не было этих двух лет, просто кто-то мудрый «наверху» показал ей будущее?

Неважно. Всё неважно. Главное – Соня. Здесь, в четырнадцатом году, она жива.

От этой мысли Алла провалилась в тёплый хмелёк – ещё покрепче того, что накрыл её от двухсот граммов там, на кладбище. Но куда податься? С квартиры она уже съехала, ключи отдала хозяйке, мама – на работе. Всё правильно, ей же до пенсии ещё два года.

Она зашла в кафе. Кофе, пиво, снова кофе, салат. Туалет.

Снова улица. Алла забрела на рынок и купила пакет мандаринов – солнечно-оранжевых, душистых. Не удержавшись, тут же съела парочку. Сладкие, просто чудо. Теперь оставалось только ждать... Клик-клик – телефон.

– Мам, привет... Так получилось, что я не уехала. С квартирой – уже всё. Мне сейчас некуда пойти. Можно, я дома посижу немножко? В смысле – у тебя. Только ключей у меня нет, я же свой комплект тебе вернула.

Мама очень удивилась, но и обрадовалась тоже. Алла заехала к ней на работу за ключами и уже через час в домашнем тепле слушала шум чайника на плите и вдыхала запах кофе, кучка коричневых гранул которого темнела на дне кружки. Знакомый узор тюля морозной сеточкой занавешивал окно.

К вечеру потеплело, повалил крупными хлопьями снег. Вернувшаяся с работы мама накинулась на Аллу с расспросами:

– Как так получилось, что ты не уехала? Что стряслось? Не срослось что-то с работой? От ворот поворот дали?

– Нет, тупо билет потеряла, – засмеялась Алла. – Но я передумала ехать вообще, мам. У меня тут кое-какие не решённые дела остались. Помнишь Соню?

– Ну да, ты с ней напополам квартиру снимала. А что? – насторожилась мама.

Алла мягко взяла её за плечи – встревоженную, невысокую, хрупкую, в золотистых очках.

– Мы не просто снимали квартиру. Она – моя любимая девушка. Да, мамуль, вот так... Вечно это скрывать всё равно невозможно, так что лучше тебе узнать правду от меня, чем от кого-нибудь чужого.

Мама медленно села к столу, расстегнула верхнюю пуговицу строгой офисной блузки, будто воротничок её душил.

– Я догадывалась.

Вечер зажёг городские огни. Мандарины в пакете у Аллы ободряюще сияли в свете лампы у подъезда, источая тонкий праздничный дух, а навстречу ей шла Соня.

– Сонь, прости... Я напугала тебя, повела себя неадекватно. Этого больше не повторится, обещаю, – глухо, сдавленно от волнения пробормотала Алла. Сердце билось где-то в горле. – Ты... Ты только живи, ладно? Не умирай...

Живая... Живое личико с румянцем, а не бледный портрет на памятнике. Грустные, серьёзные, настороженные глаза, пуховая варежка у испуганно приоткрытых губ.

– Ты что несёшь? Ты пьяная, что ли? – Соня отступила на шаг, вцепившись в сумочку, точно Алла была грабителем, собиравшимся её выхватить.

– Трезвая, как стёклышко. – Для подтверждения Алла дохнула – пахло только кофе, которого она выпила у мамы чуть ли не литр, а последнюю кружку – прямо перед выходом на улицу. – Соник... Всё, чего я хочу – чтоб у тебя всё было хорошо. Чтоб ты была жива и здорова. Пожалуйста, будь осторожнее, когда переходишь дорогу...

Картинка могильного памятника всё ещё стояла перед глазами и затыкала комом горло, не давая дышать.

– Нет, ты точно псих, – сказала Соня.

А её щёчки рдели яблочками, снежинки улыбчиво дрожали на ресницах, и Алла осмелилась смахнуть их пальцами.

– Может, и псих, – прошептала она в тёплой близости от Сониных губ. – Но я люблю тебя.

Пакет упал на снег, мандарины яркими мячиками раскатились в стороны. Алла жадно сгребла девушку в объятия, гладила её по шапочке, по плечам – родную, живую, невредимую.

– Не бойся... Я больше не буду так делать, обещаю, – дышала она ей в ушко с хрустальной капелькой серёжки. – Клянусь. Я никуда не еду, Соник... К чёрту эту работу. Ты – всё, что у меня есть. Только живи, только будь на этом свете...

– Горе ты моё, – вздохнула Соня.

Её руки поднялись и обняли Аллу пушистыми варежками в ответ. А потом эти варежки подобрали сердце со снега, отряхнули и бережно обхватили, согревая и защищая от ветра.