Лаванда, медовый воск и старые книги. В ее кабинете всегда пахнет именно так. После яркого солнца, которое несказанно радует в это осеннее субботнее утро, нужно дать глазам сперва привыкнуть к полумраку замка, и я останавливаюсь на пороге. Но обоняние меня никогда не подводит. Да: лаванда, медовый воск и старые книги.

Скрипит по бумаге перо, потрескивает оплывающая свеча, слышится родное дыхание чуть с хрипотцой. Минерва, кажется, не замечает меня. Ничего, это даже хорошо. Подойти, мягко ступая по каменным плитам, положить руку на острое плечо...

— Ах, Ро, это ты. — Вздох облегчения срывается с тонких губ.

Кому же еще здесь быть в это время. Я, конечно, я.

— Видишь, никак не закончу со всем этим. — Она растерянно обводит суховатой рукой письменный стол, заваленный работами учеников.

Хвала Мерлину, по полётам на метле малолетние балбесы не пишут эссе, марая без толку бумагу. Мне и так хватает работы с еженедельными отчетами.

Минерва слегка касается моей руки кончиками подрагивающих пальцев, коротко гладит и, откинувшись на спинку стула, достает белоснежный платок с вышивкой. Снимает очки, промакивает уголки глаз цвета папоротника.

— Я стала совсем старой, Роланда. Впрочем... как и ты.

Морщинистые губы растягиваются в сдержанной улыбке. Улыбаюсь и я. Зато живы и относительно здоровы. Так что незачем гневить богов, моя дорогая.

Глажу напряженные плечи, руки скользят вдоль острых ключиц. И почему ты всегда наглухо застегнута, моя целомудренная Минерва? Осторожно запрокидывает голову, закрывая глаза. Вот так. Так-то лучше. Одна пуговка, еще одна. О! Ее губы шепотом произносят запирающее заклинание, и замок коротко щелкает, пряча нас от посторонних глаз. Умница моя. А я-то всегда забываю... об условностях.

Еще пуговка. Запускаю ладонь под блузку. Тепло. И нежно. Конечно, уже не так, как много-много лет назад, но нежно. Двигаюсь на ощупь ниже, вдоль морщинок, между того, что когда-то было упругой грудью, вокруг мягких, податливых сосков... и снова вверх.

— Ох, Ро...

Да, профессор Макгонагалл? Усмехаюсь про себя, едва сдерживая собственную дрожь. Боги-боги, как так получилось, что вот уже полвека я люблю и хочу одну-единственную женщину? И сейчас ничуть не меньше, чем десять, двадцать, тридцать лет назад...

Я точно знаю, что под мантией и длинной старомодной юбкой до пола она носит панталоны. Белоснежные панталоны, которые сводили меня с ума во времена нашей юности. Зубами я тянула на них завязки, которые поддавались с первого раза. Потом целовала крутые бедра, зарывалась пальцами в густые волосы на лобке, проникала в уже горячее и влажное... А она стонала и выгибалась, словно кошка. Моя Минерва.

Опускаюсь на пол возле стула, и плевать на поднывающие уже неделю колени, веду рукой по голени, бедру и выше...

— Роланда, родная, я, право, не...

Шшшш. Дверь заперта? Заперта. Можем отвлечься от школьных дел. Совсем ненадолго. Как мы отвлекались друг на друга все эти годы. Перед педсоветами, после Рождественских балов в Большом зале, на каникулах.

— Боюсь, мое сердце не выдержит...

Ерунда. Выдержит. Сексуальная активность улучшает работу сердечно-сосудистой системы. Даже в нашем возрасте, родная. Это я тебя как тренер по квиддичу уверяю.

Привычным движением отбрасываю ее подол, стягиваю белье и веду по дряблой коже коротко остриженными ногтями. Там, где раньше было густо, давно уже редкие седые волоски. Нежно глажу их и сразу быстро накрываюсь юбкой — Минерва всегда стеснялась смотреть на меня в эти моменты и просила не смотреть на нее. Глупая моя. Что же может быть красивее и прекраснее желанной и любимой женщины!

Обхватить ртом все, что смогу, втянуть, облизать... Мерлин, моя Минерва и здесь пахнет лавандой — чуть с кислинкой, но лавандой. Впиваюсь губами, ласкаю, целую. Сперва медленно, затем всё быстрее и быстрее. С годами нужно всё больше и больше времени, чтобы довести дело до конца.

В коленях уже острая боль, затекает шея, я почти выбиваюсь из сил, но не остановлюсь, пока не услышу:

— А-ах! — Короткий тихий вскрик, и она обмякает на стуле, чуть подрагивая.

Ох-х... Кажется, мне самой уже не подняться с холодных каменных плит. Но это только кажется — сейчас поднимусь. Только бы моя Минерва не заметила заминки. Пусть ей будет сейчас просто хорошо.

— Ро, милая... — Всё ещё тяжело дыша, она тянет ко мне руки.

Стиснув зубы, заставляю себя подняться: ну, давай же, старая кляча, будь молодцом! Обнимаю мою Минерву. Мою родную, любимую Минни. Кажется, она плачет. Тихо всхлипывает. С ней такое случается, что поделаешь. Улыбаюсь, целую глубокие морщины вокруг глаз, впавшие щеки, сухие, горячие губы. Интересно, она хоть знает, как сильно, невыносимо и бесконечно я люблю её?..

— Больше, чем сливочное пиво с утра в субботу?

Нет, вы посмотрите на эту старушку, которая ещё смеётся надо мной, уставившись большими совиными глазами! Будь проклята легилименция, которую весь преподавательский состав начал осваивать по настоятельному требованию Альбуса! Больше, да, больше, чем сливочное пиво с утра в субботу.

Улыбаемся. Сидим на одном стуле и просто улыбаемся, как безмозглые девчонки. Тихо целую мою Минерву. Мою. Минерву. Ну что, помочь ей теперь, что ли, с проверкой эссе? Какой тут курс? Первый? Замечательно.

Лаванда, медовый воск и старые книги. Скрипят по бумаге перья, продолжает потрескивать оплывающая свеча. Закончим и — в Хогсмид! За двумя-тремя бокалами сливочного пива. Субботнее утро, как-никак!