Она — вампир, и даже Блейд не понимает до конца, что это значит.

Джубили не пытается объяснить. Она принимает заботу: от Логана, Гамбита, Циклопа и всех, кому не наплевать, — покорно пьет кровь из пакетов, как чертов томатный сок, и делает вид, что все хорошо.

Кровь густая, соленая и совершенно ледяная, и как-то раз Бобби действительно путает ее с соком. Джубили смеется вместе со всеми и забирает его пакет. С сококм.

Весь следующий день ее тянет блевать; тело отвергает человеческую пищу и требует крови.

В отличие от Бобби, Джубили не способна спутать. Кровь пахнет для нее особенно, маняще и сладко, и даже холод не способен полностью уничтожить запах.

Но кровь в людских телах намного слаще, а жажда — подлинная вампирская жажда — живет у Джубили под кожей тысячей мутных, больных желаний.

Ей хочется погони до звона в мышцах, борьбы и горячей дрожи, и стука сердца под пальцами, и пульсации сосудов под клыками.

Еще ей хочется — вогнать два пальца в сухое лоно, выкрутить мягкий сосок, стиснуть крепкую девичью грудь и сжать зубы на шее, раздирая плоть.

Джубили снится Голос, который говорит: «Для жертвы это высшее наслаждение».

Фрагменты воспоминаний путаются в голове у Джубили.

Синеглазая девка в тонких цепочках, удар Джубили сметает ее на пол, крик тянется к потолку, горло девки открыто, венка синяя-синяя под тонкой кожей, заходится пульс. Джубили тянется к ней, и все происходит правильно: кровь льется ей в горло, тугие мышцы сжимаются вокруг пальцев и сердце девки, кажется, стучит и в ее груди.

Вампирский дурман сочится с ее клыков, мешается с кровью девки, скользит по ее сосудам, и Джубили с внутренним замиранием ждет, когда его станет достаточно и жертва потечет.

Синеглазая умирает во время оргазма, и Джубили подхватывает ее крик, просыпаясь в тесной темноте гроба.

Жажда накатывает мелкими волнами.

В голове у Джубили бардак, туман и копоть; свободная от жажды часть разума корчится в муках. Тело корчится в слабых послеоргазменных судорогах.

Джубили, покачиваясь, встает. Ей нужно на кухню.

Она едва добредает.

Первый пакет Джубили вскрывает находу, заливая кровь прямо в горло, не чувствуя ни холода, ни горечи консервантов.

Ей не становится легче, но второй пакет она пьет медленнее. Железный привкус растекается по языку, и Джубили чудятся взрывы звезд, и миллиарды лет со дня Большого Взрыва проходят перед ее глазами за миллисекунду.

Джубили достает свою чашку. Кровь из третьего пакета плещется по белым-белым фарфоровым стенкам. Джубили прижимается губами к позолоте и часто дышит.

Запах медленно оживляет ее тело.

Джубили делает пару шагов к столу, осторожно присаживается и делает маленький глоток. Лишь осушив чашку, она вспоминает: жажду невозможно унять фарфором и донорской кровью.

Джубили роняет голову на скрещенные ладони. Гулкая тишина певуче тянется по ее наполненным сосудам.

Это ничего не значит. Джубили отчаянно дергает темные пряди, снова остриженные до привычной длины. Все, что она делает, не имеет смысла.

Жажда звучит в ней по-прежнему, и Джубили измученно уступает темной, муторной мысли: может быть, лучше бы Блейд действительно убил ее.

— Эй, — произносит чей-то голос, и целую секунду Джубили кажется: он звучит в ее голове, — но она все же оборачивается.

Лаура стоит в дверях. Взгляд у нее тяжелый и немигающий, тело выпрямлено напряженно и невозможно красиво, и сердце бьется в ее груди неровно, трепетно: Джубили слышит его и чует сладкую, горячую кровь, полную нетерпеливой силы и чего-то еще. Чего-то зовущего.

В животе у Джубили сладко екает, алый шум в ушах нарастает, и взгляд мучительно цепляется за синие линии вен. Она пытается отвлечься, смотреть иначе: Лаура не пакет с кровью, она живая.

Волнующая.

Сильная.

Джубили с невольной жадностью оглядывает ее: крепкие икры бегуньи — при мысли о марафонах у Джубили сохнет в горле, — округлые колени, резинка хлопковых трусов на гладком бедре. Кубики пресса и полная, чувственная грудь под спортивным лифчиком.

«Лаура спит в белье, — думает Джубили. — Прекрасно». Мысли мешаются в голове.

Она жаждет Лауру, ее кровь на языке, ее грудь в ладонях, и все волнующие изгибы — вплотную.

Джубили смотрит выше: яремная вена бьется на шее зло и отчаянно, горло Лауры беззвучно напряжено. Их взгляды встречаются, и Джубили становится невыносимо стыдно за свои инстинкты. В глазах Лауры она видит гнев и тени прошлого, медленно поднимающие голову.

Лауре не нравится, когда на нее смотрят с вожделением, а когда Лауре что-то не нравится — она выпускает когти.

Из головы Джубили разом пропадают звуки.

Тоненькие красные струйки бегут по белой коже Лауры.

Где-то внутри Джубили раскалывается на четыре части.

Кухня тонет в запахах меда и мирты.

Джубили вдруг понимает, что стоит на ногах, стул откинут с в сторону, жажда беззвучно толкается в груди: тесная, колючая, обжигающая — она ворочается, колеблется, ищет выхода.

— Зачем? — с хриплым стоном спрашивает Джубили.

Во рту горячо и тесно от выходящих клыков. Лаура как будто чего-то ждет.

Взгляд Джубили прикипает к одной из зарастающих ран, к стекающей по предплечью дорожке крови, к застывшей на сгибе локтя капельке. Она такая крошечная, темно-красная, и Джубили кажется: в ней вся тьма и весь покой мира, все суматошное влюбленное сердцебиение, вся сумрачная радость, весь нерастраченный пыл.

Весь ее мир летит и разбивается в одной капле крови. Джубили все еще помнит, какой она должна была быть на вкус.

Их руки сталкиваются, сталкиваются тела, Лаура дрожит горячей, зовущей дрожью, и ледяной покой Джубили идет волнами; короткие выпады когтей она пропускает над головой, тело движется сверхъестественно быстро, и Джубили больше не надо открытых ран, чтобы сходить от Лауры с ума.

Кровь ее пахнет сквозь плоть; пахнет солнцем и солодом; пахнет безымянным обещанием, и Джубили знает, что это обещание — для нее.

Ее дрожащие пальцы смыкаются у Лауры под челюстью. Джубили заходит со спины, прижимается резко, плотно и правильно, и жаждущий вздох Лауры проходит ее насквозь, когда она впивается клыками в белую шею.

Когда-то давно в теле Джубили жили острые, веселые вспышки. Кровь Лауры заставляет ее вспомнить об этом.

Вспышки пляшут под опущенными веками, вспышки дрожат во рту, в корнях клыков, вспышки стучат в груди — вместо сердца, — когда она вспоминает: дурман не действует на Лауру.

Кровь расходится по ее сосудам, животворная, чистая, и с каждым глотком Джубили понимает яснее: Лаура хочет, действительно хочет ее, даже сквозь белье горячая, влажная, и кровь ее будто кипит этим желанием, пряная, сладкая, отданная добровольно.

Джубили стонет беспомощно, жадно, и тысячи оттенков вкуса тают на ее языке, и Лаура стонет тоже — Джубили слышит сквозь звездную пелену и сдвигает ее трусики, задевает клитор, дразнит кончиками пальцев губы и вход.

Лаура стонет, Лаура двигает бедрами, в попытке насадиться глубже, и Джубили тонет в ней, в ритме ее движений и сердцебиения, в смеси запахов крови, пота и смазки, и все теряет значение и смысл, когда во вздохах Джубили разбирает вдруг свое имя.

Своды трещат в ее голове, миры сходятся и расходятся, и кровь вдруг становится просто кровью, когда ее скручивает почти мучительный оргазм, а Лаура сжимается с одуряющей, почти ломающей жадностью, и ее рука бессильно опускается на загривок Джубили.

Джубили тоже хочет опуститься, упасть, выдохнуть, но сытая энергия течет по ее венам, и Джубили страстно хочет найти ей лучшее применение.

Она мягко высвобождается из стальных — адамантиевых, думает она, слизывая с губ последние капельки крови, — объятий и помогает Лауре опуститься на пол.

Сладкий туман все еще звенит в голове ночными трелями. Лаура смотрит на нее странным взглядом, больным и благодарным, и ее пальцы сжимаются на запястье Джубили, больше беспомощно, чем болезненно.

— Как ты это сделала? — спрашивает Лаура почти отрешенно. — Никто...

Джубили смотрит ей в глаза и, ей кажется, видит всех тех мужчин, которые прикасались к Лауре. Осколок ее-прежней — Джубили-«Никто не смеет делать больно моим друзьям» — вдруг поднимает голову, и она говорит:

— Ну, это же я!

Лаура тянется к ней. Вспышки танцуют у Джубили в груди — так, как будто она по-прежнему человек, — когда их губы встречаются.