Тея затягивается в последний раз, тушит косяк и открывает окно. Теплый мир в ее голове — дым, сладковато-пряный и вкусный, и цветные круглые бабочки, в которых превращаются хмурые шлюхи, если им подмигнуть.

Тея подмигивает, шалое веселье плещется в голове шампанским, а пузырьки — пузырьки она стряхивает с ресниц ослепительно яркими каплями. Бабочки вьются вокруг мягкой туманной толпой, и Тея разглядывает их: короткие платья, резинки чулок и туфли на бесконечных ногах, головы белые, черные, рыжие. Яркий хоровод оседает на веках сладкой пыльцой и пряной, настойчивой тягой.

— Эй, — просит Тея, и одна из них, ясная, выходит из хоровода.

Она красивая, думает Тея. Юбка плещется по тонким ногам, и Тее мучительно хочется запустить руки под сиреневые волны, ущипнуть под коленкой, щелкнуть жесткой резинкой прозрачных чулок, огладить нежные бедра — и от желания пальцы сводит горячей дрожью.

— Двадцатка за час, — предупреждает шлюха, и в мягком дурмане Тее смутно видится: губы у нее алые, как бок осеннего яблока, и невозможно прекрасные; Тея влюбляется в эти губы, когда шлюха улыбается ей.

Глаза за жирной подводкой серые, как ее смерть, — вот что видит Тея, прежде чем сорваться совсем, с концами.

Купюры шипят и кусают за пальцы. Шлюха хлопает дверью ее машины, и сладковато-пряный мир тонет в запахе ее духов, густом и осязаемо-плотном. Сквозь капли на ресницах Тея видит невесомые бусинки-цветы в ушах и россыпь родинок в вырезе. В холодном уличном свете они — как звезды наоборот.

У нее на шее Северная Корона, думает Тея. Шлюха улыбается ее мыслям, пока Тея паркуется в уютном тупичке и проворачивает ключ в замке. Двигатель замолкает с хриплым, кашляющим рыком.

Тея опускает сидение. Гибкое звонкое тело проскальзывает мимо нее округлым движением, и желанный вес опускается на колени. Руки сами ложатся на тонкие трогательные лямочки. Лифчик шлюха не носит, и Тея чувствует сквозь тонкую ткань ее напряженные соски, горячую кожу и, кажется, даже мелкие мурашки.

Рот у нее полон сладости и жадного желания попробовать все на вкус, и шлюха, изнутри золотая, покорно-насмешливая, позволяет ей это: платье комом сбивается у нее на талии, руки Теи скользят по коже, металлические цветы-сережки горчат на языке.

Тея прикусывает нежную кожу между ухом и челюстью и осыпает поцелуями шею.

Розоватые узоры расцветают на коже шлюхи невесомыми цветами, и все, что есть горячего в Тее, стекает по кончикам пальцев, застывая на ее коже: задняя сторона шеи, ключицы и грудь, крепкие бедра и гладкий лобок.

В голове у Теи сверкают тысячи фейерверков; богиня кошек и шлюх смотрит на нее прозрачно и невесомо, пуговица на джинсах расстегивается сама, и ловкие пальцы цепляют жесткое кружево.

Тея падает на опущенную спинку, и серая обивка над ней колеблется мягкими волнами с барашками облаков.

Так не бывает, думает Тея, не бывает, чтобы так.

Руки шлюхи скользят по коже, щекотно лаская бедра и пах, дрожь бьется в ее ладони горячими волнами, и больше всего на свете Тея хочет раздвинуть ноги — и чтобы раздвинули ноги перед ней.

Она внизу вся мокрая, ловкие пальцы шлюхи мягко сминают, массируют, нажимают, проскальзывая внутрь, и сквозь шумящую в ушах кровь Тея слышит ритм, выгибающий тело звонкой дугой: гулкие удары сердца, острые вдохи, восхитительно нужные толчки. Внутри сплетается из жил, желания и жажды колючий барабанный бой, и в горле сухо, как в пустыне, и на мгновение Тее кажется: дыхание шлюхи — самум, барханы и скрип холодного песка.

Все это складывается перед ней в хоровод звезд, песчинок-родинок и шепота пепельно-белой пустыни, и Тея видит с закрытыми глазами — ночь светлеет пронзительно, и взрывается рыжим прочерком горизонт, и где-то между небом и землей ее хрустальное тело сплетается с тьмой и золотом смутной тени.

Время течет сквозь нее горячей волной, и Тее кажется — где-то в мире начался чертов вселенский потоп. В ней стучат жажда и кровь. Тея кончает, когда шлюха сжимает свободной рукой ее грудь, и готова кончить еще раз — когда она поднимает глаза: синие искры разбегаются по радужке отсветами гаснущей ночи.

Шлюха улыбается; растрепанные черные пряди ложатся на мокрый лоб игривыми, призрачными тенями. Золото плавится на ее коже.

— Как тебя зовут? — шепчет Тея, приподнимаясь.

Губы, алые как хрусталь, двигаются в такт затихающим внутренним барабанам, когда шлюха говорит:

— Я Синти. Син.

Голос разбивается где-то в небе, когда Тея целует ее. Широкие, улыбчивые губы размыкаются ей навстречу. Син смеется горьким, гортанным смехом, и этот смех течет по их жилам неясной, сумеречной дрожью.

«Это так нереально круто, — думает Тея, — круче, чем оргазм», — и тянется за новым поцелуем.

Син прикладывает палец к ее губам.

— Время кончилось.

— Наплевать, — просит Тея, и Син смеется осиным воем и соленой волной, прижимается лбом ко лбу, и вся она — алмаз и медовые южные ночи, когда она соглашается:

— Наплевать.



Тея просыпается по будильнику. Тянется к телефону, стряхивая с плеч тонкий плед, ежится. Окно приоткрыто, и холод в машине собачий. Неотвеченных на телефоне — двадцать три. Тея машинально отстукивает сообщения.

Буквы не складываются в слова. Глаза зудят от экранного света. Во рту сухо, противно и горько. Минералка в двери машины — отвратительно теплая. Тея жмурится. Ей нужно прийти в себя и убраться отсюда.

Или в обратном порядке.

Можно купить кофе на заправке. Тея тянется к сумочке.

Вместо купюр в кошельке — чек из «Большого брюха». Кончики пальцев зудят дурным предчувствием, пока Тея разворачивает его. «Спасибо, принцесса», — написано твердой, насмешливой рукой, и Тее вспоминается смутно: сероглазая шлюха в сиреневом платье, двадцатка за час, пустынный ритм в теле и наплевать на время.

— Триста долларов, — проговаривает Тея с сиплым смешком.

Досада клокочет на губах. Тея слизывает ее вместе с дешевой красной помадой. Привкус пепла, песка и воска оседает на языке.