Она с детства была упрямой. Рано научилась расставлять приоритеты, вить веревки из мужчин, играючи добиваться желаемого. Не так уж и сложно, если ты дочь капитана. Эллисон пользуется этим от души, пусть и не всегда осознанно. И когда она случайно слышит, как дед признается отцу, что смертельно болен, решает во что бы то ни стало найти русалку, взять слезу и отдать несколько лет своей жизни деду. Она уверена, этого хватит, чтобы найти лекарство от болезни. И Эллисон с энтузиазмом принимается за дело: достает из всех уголков корабля карты, судовые дневники и ищет, где обитают русалки. Сами они ни за что не помогут, слишком своенравные, но это ничего. Она не будет Эллисон Арджент, если не заставит так или иначе: уговорит, потребует, да хоть соблазнит — она всегда находит способ. Сложнее убедить отца подойти вплотную к Исла Сирена, но ей удастся!
— Мне скучно, — делает скорбную мину она. — Я уже наизусть знаю пути, по которым мы плаваем. Хочу чего-то нового.
— Например? — усмехается отец, не отводя взгляда от горизонта.
— Идем к Пенной бухте? — Эллисон приподнимает брови, внутренне замирая в ожидании ответа.
Она знает, отцу эта идея не понравится. Он слишком осторожен для пирата, чтящего кодекс.
— Дорогая, ты не хочешь мне ничего рассказать? — хмурится он. Эллисон отчетливо видит тревогу и озабоченность в его взгляде.
— Нет, — как можно более беззаботно передергивает плечами она.
— Подумаю, — щелкает ее по носу отец.
«Палец о палец не ударит, наоборот, сделает все, чтобы отвлечь меня», — понимает Эллисон. «Папочка не даст свою дочурку в обиду», — насмехается подсознание.
Она решает пробраться к деду и спросить совета. Он поможет, хотя бы потому, что любит авантюры, но в то же время может случайно — или не очень — проговориться отцу о том, что Эллисон знает. Нужно обойти острые углы, сделать так, чтобы он не догадался о ее задумке. Ни к чему давать отцу еще один повод для беспокойства, достаточно целой команды пиратов, только и ждущих повода для хорошего дебоша.
— Дедушка? — она стучит и входит, не дожидаясь разрешения. — Как ты себя чувствуешь?
— Заходи, милая. — Он закашливается, но приподнимается на локтях и с трудом откидывается на подушки. — Зашла проведать старика, — улыбается и хлопает по кровати рядом с собой.
— И вовсе ты не старый, — она обнимает его и садится у постели, сжимая в руках ладонь.
— Как всегда слишком добра к деду, — треплет Эллисон по волосам. — Тебя что-то беспокоит, — не спрашивает — знает он.
— Расскажи мне о русалках, — просит достаточно уверенно, чтобы дед не заподозрил подвоха, но слегка с опаской, показывая, что все же их побаивается, — не так уж и далеко от правды.
— Почему ты вдруг ими заинтересовалась? — прищуривается дед и склоняет голову набок.
Эллисон уверена, он доволен. Видит в чуть приподнявшемся уголке губ, сжавших одеяло пальцах, обозначившихся в уголках глаз морщинах.
— А вдруг мы на них наткнемся в море? Они ведь опасны, нужно знать слабые места, чтобы защититься.
— Из тебя получится хороший капитан, милая. Ищешь пути устранения даже потенциальной угрозы, — он крепче стискивает ее ладонь, — но твой отец вполне в состоянии справиться. Если вдруг появится необходимость, — добавляет с нажимом через пару секунд.
— Ну дедушка, — она клянчит, как в детстве, когда совсем маленькой просила почитать сказку на ночь, чем вызывает у деда улыбку.
— Еще не время, — он гладит Эллисон по щеке. — Но когда оно придет, расскажу обязательно.
Она долго смотрит на него и улыбается. Если он не хочет, никто его не уговорит. Остается только сделать вид, что русалки лишь повод прийти, а не главный интерес. Эллисон рассказывает о корабле, отце, чайках на мачтах, неотесанных матросах и невероятно красивых закатах. А дед внимательно слушает, задает вопросы, но ей кажется, что она видит подозрительность в его взгляде перед уходом. Или это паранойя?

Когда Эллисон не может уснуть, она выходит на корму корабля и смотрит на море. Если оно волнуется, она задерживает дыхание и представляет, каково бы ей было находиться сейчас там: вода бы заливалась в рот и нос, страх заставлял беспорядочно бить руками и ногами, ей бы стоило больших усилий взять себя в руки. Пару раз она даже думала прыгнуть, чтобы прочувствовать каждую секунду, нарисованную в воображении, но останавливалась на грани. Отец будет переживать.
Если море спокойно, Эллисон смотрит на горизонт. Представляет, как звезды сходятся в одной точке, и в том месте рождается новая вселенная. Там непременно солнце и пляж, насколько хватает взгляда, прохладный ветер и тишина. Эллисон любит корабль и море, уважает семью, но ей хочется узнать и другую жизнь. Ей хочется, чтобы у нее был выбор. И когда на небе луна, как сейчас, она представляет себя свободной. Встает на самый край палубы, расправляет руки в стороны и вдыхает полной грудью. Сегодня одна из таких ночей. Бессонных, одиноких, но сегодня есть кое-что еще — зеленые блики на воде. Она хмурится, прослеживает взглядом их путь, а когда видит невдалеке девушку на камне, понимает: русалка сама ее находит. Случайность или?..
Когда корабль кренится на правый борт, она падает на колени и чертыхается. Видимо, отец все же изменил курс в угоду ее просьбе, и теперь им грозит крушение, потому что рулевой отпускает штурвал и, открыв рот, смотрит на русалку, в то время как паруса рвет внезапно налетевший ветер. Эллисон слышит пение, оно завораживает, но одного зачарованного на корабле предостаточно. Она добирается до рулевого колеса и выворачивает его, отпихивая локтем штурмана, — кажется, он даже не замечает этого.
Никто ничего не замечает. Ни в эту секунду, ни в следующую ничего не происходит: ни криков, ни паники, ни даже удивления, будто обычная ночь, никакой русалки на камнях, никакой угрозы жизни. А, может, ей все это кажется или снится? Эллисон щипает себя за руку, но ничего не меняется. Быстро-быстро моргает — все по-прежнему. Камень, русалка, зеленые блики на воде и пение. Неожиданно реальное и оттого еще более притягательное. Эллисон так долго смотрит на горизонт, что ей кажется, будто расстояние между кораблем и русалкой сокращается, но этого не может быть. Корабль стоит на месте, русалка не двигается.
«Иллюзия, — решает она и идет в свою каюту. — Хватит на сегодня приключений».
Она забирается с головой под одеяло, чтобы буквально через пару часов вскочить от оглушительного крика с палубы: «Русалки!»

Эллисон не находит себе места. Отец явно недоволен, зато дед, похоже, счастлив: весь день твердит, как она напоминает ему тетю Кейт. А Эллисон думает о маме. Как бы повела себя она? Жесткая, требовательная, но справедливая. По крайней мере, такой Эллисон ее помнила.
— Не раскисай, — слышит мамин резкий голос она, закрывает глаза и втягивает воздух сквозь зубы.
Эллисон вздрагивает, когда за спиной открывается дверь.
— Я бы и рад тебя отругать, но придется хвалить. — Она оборачивается к уставшему отцу и улыбается. — И если бы ты не была моей дочерью, предложил бы стать впередсмотрящей.
— Ты серьезно? — Эллисон не верит ушам. — Пап…
Она не находит слов, вместо них подходит и порывисто обнимает отца.
— Но я не могу. Ты слишком молода и…
— Капитанский ребенок женского пола, — весело заканчивает она. Ей не нужны привилегии, но из такого откровения можно выжать нечто куда большее, чем дежурства в вороньем гнезде. — Я все понимаю и даже не ною, но… — выдерживает многозначительную паузу, — можно посмотреть на русалку?
— Эллисон…
— Одним глазком, — она заглядывает ему в глаза и улыбается той улыбкой, которой отец не может отказать.
— Вьешь из меня веревки, — вздыхает он. — В третьей каюте слева от выхода.
— Ты самый лучший отец в мире, — Эллисон целует его в щеку, — люблю тебя, — и старательно делает вид, что совсем не торопится бежать сию секунду.
— Иди уже, — отец отмахивается, но не злится.
Он знает дочь лучше прочих. Понимает: не скажи он ей, та все равно найдет, где русалка. Слишком любознательна. К тому же Эллисон первая ее увидела. «И не могу теперь забыть», — добавляет про себя, тут же вспоминая зеленый хвост и рыжие волосы. Уверена, что огненные, потому что по преданию русалки с таким цветом волос могут влиять на разум других: не просто очаровывать пением — проникать в голову, путать мысли, искажать реальность. Эллисон должна в этом убедиться.

Русалка сидит в ящике с водой, а будто на троне. Прямая спина, вскинутый подбородок, струящиеся по спине и груди волосы, не скрывающие, а, кажется, подчеркивающие наготу. Ей необязательно петь, чтобы восхищать. Эллисон не может оторвать взгляд: нельзя быть настолько идеальной.
— Есть и красивее, — вдруг говорит русалка. Скучающим тоном, не меняя позы, как само собой разумеющееся. «Я что сказала это вслух?» — мелькает у Эллисон удивленная мысль. — Слишком громко думаешь.
— Ты читаешь мысли? — Эллисон выходит из тени: глупо прятаться, когда выдала себя.
— Только те, что ты показываешь, — пожимает плечами та. — И кстати мне куда больше нравится, когда меня называют сиреной, а не русалкой, — кривится она. — Мелодичнее звучит.
— Почему ты это делаешь?
Эллисон и правда интересно. Да, она знает с детства: все не так, как кажется, — но хочет понять, зачем это русалкам: петь, зная, что корабль утонет. Жены потеряют мужей, дети отцов, а выгоды никакой. Она смотрит прямо в зеленые — тоже зеленые — глаза и ловит себя на том, что пытается буквально вложить свои мысли ей в голову. Русалка усмехается.
— Такова моя природа.
— Вот так просто?
Это совершенно не вяжется с тем, чему учили Эллисон всю жизнь. Нет, она понимает, что у них своя культура, но чтобы так спокойно, так хладнокровно… У русалок же — сирен, мысленно поправляет себя — тоже есть чувства, даже у животных они есть!
Сирена выгибает брови и кривится: презрительно, как кажется Лидии.
— Значение эмоций слишком переоценено. Люди жестоки. Меня учили этому.
— Это не так! — вскидывается Эллисон, но осекается под яростным взглядом. Глаза вспыхивают огнем, Эллисон будто затягивает в водоворот боли и злости. Зубы заостряются, сирена шипит и скалится.
— Не так, говоришь? А кто из нас сейчас сидит в ящике с водой?
— Вы напали на нас, — оправдывается — не возражает! — Эллисон. — Мы защищались.
— Разве? — она успокаивается так же внезапно, как выходит из себя. — То есть вы не знали, что заплыли на нашу территорию? — тон ее голоса снова приобретает насмешливые нотки.
— Мы далеко от Пенной бухты, — прищуривается Эллисон. Что-то во всем этом не сходится.
— А ты задай этот вопрос своему отцу, а лучше деду, — недобро усмехается русалка. — Если повезет, узнаешь много нового.
— Что ты имеешь в виду?
— Тебе пора, — твердо говорит она, глядя Эллисон в глаза. — Иди. — И она идет, ни секунды не сомневаясь, что так нужно. Уже закрывает за собой дверь, когда слышит: — Эллисон? — и даже не удивляется, что сирена знает ее имя. — Раз уж мы часто будем видеться, зови меня Лидией. — «Странное имя», — только и думает она. — Ты человек, а я нет, — доносится до нее, но Эллисон не уверена, что последние слова ей не померещились.

Эллисон сверяется со всеми картами, что может достать, но не понимает ровным счетом ничего. Ей казалось, они плавали везде, где можно, но этот участок моря ей не просто незнаком, она даже не может определить, в какой части океана находится корабль. Они плывут строго на север, но вокруг все тот же пейзаж. Прекрасный, но все больше пугающий. Эллисон ходит хвостом за отцом, задает вопросы, от которых тот только раздражается и отмахивается. Она озирается по сторонам, надеясь найти хоть какую-то зацепку, но все ведут себя как обычно. Казалось бы, ничего странного, вот только интуиция буквально вопит: здесь что-то не так.
Слова Лидии — ее настораживает, как быстро она привыкает к имени сирены, — не идут из головы. Эллисон ловит себя на том, что в каждом взгляде ищет скрытый смысл, в каждом слове. Ее раздирают сомнения. Несколько раз она порывается снова сходить к Лидии, но у самых дверей отступает. Она должна быть уверена: это не обычная клевета, чтобы обманом выбраться к сородичам. А чтобы узнать наверняка, ей нужно поговорить с отцом. Или с дедом?
На помощь приходит случай.
— Что ты здесь делаешь? — в глазах отца усталость и немного тревоги. Плохой знак.
Она пожимает плечами.
— Где мы, пап? — решает не ходить кругами. Он и так в последнее время нервный. — Все ориентиры сбиты.
— Кто-то должен был спросить, и я был уверен, что первой будешь именно ты, — он как-то обреченно усмехается. — Мы рядом с Исле Де Муэрте.
Эллисон потрясенно ахает. Смотрит на отца во все глаза и не говорит ни слова. Ей нечего сказать, потому что это слишком… Фантасмагория какая-то.
— Но как? Остров же затонул, — не столько с отцом, сколько с самой собой разговаривает она. — Да и даже если и так, ничего не известно об обитании русалок здесь, — Эллисон поднимает взгляд, ожидая тут же услышать логичное объяснение, но не видит в глазах отца привычной уверенности. Он и сам толком не знает. Или не хочет верить? Или боится? Эллисон перебирает все варианты, один страшнее другого, не знает, какой выбрать, да и есть ли среди них верный? — Скажи что-нибудь! — требует почти истерично.
— Исле Де Муэрте — гиблый остров. Около него погибших кораблей больше, чем где бы то ни было. Ходят легенды, будто дело не столько в рифах, которых, справедливости ради, там полно, сколько из-за необычной стаи русалок.
— Необычной? — Эллисон догадывается, о каких сиренах говорит отец, но ей нужно это услышать. Жизненно необходимо.
— По слухам, есть особый вид русалок. Они не просто поют, но и путают мысли, создают иллюзии, заставляют поверить во все, чего только пожелают. Их мало кто видел, поэтому достоверной информации практически нет. — Он прищуривается. — Но ведь ты об этом знаешь, да? О таких русалках, — уточняет после паузы.
Эллисон сглатывает.
— Одна из них на корабле. — Впервые за время разговора отец искренне улыбается. — Ты же знаешь, я люблю читать, — Эллисон передергивает плечами и возвращает улыбку. -А вот преданий об Исле Де Муэрте не слышала.
— Потому что они передавались из уст в уста от отца к сыну. — Отец мрачнеет и разом стареет на несколько лет, словно непомерная тяжесть опускается на плечи. Ответственность перед семьей, долг всегда его тяготили, как бы ни отрицал этого. Эллисон видит, как дед давит, требует поддерживать авторитет семьи среди пиратов. Она не осуждает, но и не понимает этого. Эллисон уже несколько лет хочет спросить отца, чем бы он занялся, если бы дед позволил, но боится, что он откажет, а то и еще хуже — промолчит. Она не любит расстраивать отца даже случайно. — Ты и о русалках бы ничего не нашла, однако одна из особенностей Арджентов — собирать информацию о диковинных существах, особенно если они опасны. Не столько из соображений безопасности, сколько из любопытства, — отвечает он на немой вопрос, — поэтому даже не буду спрашивать, откуда такая страсть к русалкам, — как-то вымученно усмехается.
— Сиренам, — автоматически поправляет она. — Пап, — у нее возникает неожиданная — и она очень надеется, что неверная, — мысль, — а почему мы здесь оказались? — «Скажи, что сбились с курса. Пожалуйста», — почти умоляет его про себя, но отец молчит и смотрит как-то затравленно. — Это идея дедушки? — почти шепотом. Он только кивает. Эллисон чувствует, как внутри что-то сжимается, и почти сразу сердце ухает в пятки. — Для чего ему Лидия?
Отец удивленно приподнимает брови.
— А ты времени зря не теряла. — И добавляет с горечью: — Истинная внучка своего деда.
— Нет, — качает головой она, — дочь своего отца, — подходит к нему и обнимает.
Он прижимает ее к себе и гладит по голове. Эллисон чувствует, как нужна и важна ему ее поддержка. Чувствует и готова отдавать с лихвой. Ближе, чем отец, у нее нет никого.
— Не беспокойся, — говорит ей в волосы. — Ей ничего не грозит.
В воздухе повисает недосказанное «пока».
Эллисон тяжело вздыхает. Она должна узнать, что задумал дед, но как это сделать так, чтобы он ничего не заподозрил? Хотя бы не сразу. В горле встает ком. Пожалуй, сегодня она все-таки зайдет в каюту к Лидии — убедиться, что та в порядке. Еще в порядке.
Дурное предчувствие расползается ядом по венам.

Она всерьез задумывается, как долго русалки могут сидеть в одной позе. Ей кажется, Лидия ни на дюйм не сдвинулась: все та же прямая спина, сложенные на хвосте руки, превосходство в каждой черте лица. Эллисон со стуком закрывает дверь, но Лидия не двигается: не оборачивается, не говорит, кажется, даже не моргает. Будто замирает, погружаясь в собственные мысли. А Эллисон не представляет, с чего начать. Да что там, она толком не понимает, зачем пришла. Чувствует, что ей это нужно. «Больше, чем готова признать, — вдруг понимает она. — Но почему? Я же ее почти не знаю».
— Не все поддается рациональному объяснению, — голос звучит отстраненно, резко контрастируя со словами.
— Ты знаешь ответы на все вопросы? — Эллисон сжимает кулаки, закипая. Почему Лидия такая холодная, как…
— Рыба, — горько усмехается она. — Что ж, ты права на целую половину, а это даже слишком много. Не забывай, — пожимает плечами она. «Хоть какое-то движение!» — Я вижу образы в твоей голове, слышу мысли, ощущаю эмоции. Сейчас ты злишься, вот только на кого именно? — выгибает бровь Лидия и поворачивается всем телом.
А Эллисон теряется. Что ответить той, для кого она открытая книга? Врать нелепо, оправдываться глупо. А нужно ли вообще говорить, если достаточно посмотреть в глаза, и Лидия все поймет?
— Нужно. Это проще и не требует концентрации. Ну что ты так смотришь? Способности способностями, но за все приходится платить. Даже за дар, — фыркает она и складывает руки на груди.
— Он тебя тяготит, ведь так?
— Привыкла, да и пользуюсь редко, — и снова этот ровный тон, от которого Эллисон передергивает.
— Разве? Что-то я не заметила, — прищуривается она, — совсем. — И откуда это ощущение, что она пытается убедить себя, вот только до конца не понимает, в чем именно. Дьявол, она вообще ничего не понимает рядом с Лидией. — Только и делаешь, что читаешь меня, — сумбурно заканчивает она и хмурится.
— С тобой это выходит само собой. Непосредственная, открытая, любопытная, к тому же сама ко мне тянешься. — Лидия выставляет руки перед собой в защитном жесте: — Только не возражай: чтобы заметить это, необязательно обладать даже самым слабым даром.
— И как это работает? — как бы Эллисон ни отрицала, ей и правда интересно.
— Не уверена, что смогу объяснить. Когда живешь с этим десятки лет, срастаешься, с трудом различаешь свое подсознание и чужое. Просто знаешь и все.
Эллисон долго смотрит на нее и молчит. Не анализирует, не представляет, пытается вообразить, каково ощущать эмоции и знать мысли других.
— Наверное, это больно? — поколебавшись, спрашивает она.
— Учиться ходить куда хуже, — усмехается Лидия.
— Так ты умеешь? — Эллисон поражена настолько, что забывает все остальное. — Как?
— Ногами, — улыбается уголком рта та. — И если интересно, сейчас удивление такой силы, что пробьется даже через блок, ставь я его.
Эллисон подходит ближе, склоняет голову набок, кусает губу, прежде чем решиться.
— Покажешь?
Лидия приподнимает брови, а затем встает и переступает через край ящика. Делает несколько неуверенных шагов, пару раз спотыкается, но ни капли этого не стесняется.
— Нечасто приходится практиковать, — усмехается краем губ. — В море с хвостом сподручнее.
— Впечатляет, — только и выдыхает Эллисон, зачарованно наблюдая, как Лидия ходит — уже увереннее — по каюте и смеется над ее реакцией. А Эллисон не может оторвать взгляда. Слишком неожиданно. С появлением Лидии на корабле жизнь встает с ног на голову. Все, во что Эллисон верит, кажется глупым, надуманным — ненастоящим.
— Разве? — Лидия стоит совсем близко, смотрит прямо в глаза и облизывает губы. — Вот это впечатляет.
Эллисон не сразу понимает, что Лидия целует ее. Настойчиво, требовательно, но ей это нравится. Подчиниться сирене — это ведь логично? «К дьяволу», — отмахивается от своих мыслей Эллисон, зарывается пальцами в рыжие волосы и порывисто отвечает на поцелуй. Она уверена: сейчас Лидия обычная девушка. Ну, почти.
Эллисон получает удовольствие от процесса, который просто обязан изменить результат. Уж она постарается! Позже…

Дни сливаются в череду улыбок, ехидных смешков, страха и пляшущих на стене теней. Эллисон оглядывается каждый раз, когда идет к Лидии. Ее не покидает ощущение, что за ней следят. При виде нахмуренных бровей отца, ухмылки деда, команды подозрительность только крепнет. Эллисон пытается по крупицам собрать информацию, но главное явно упускает. Очевидное настолько, что прямо перед глазами. «Очевидное — невероятное», — любит повторять дед. Вот оно! Лидия. Она давно дала понять, что не впервые встречается с Арджентами…
— Привет, — меланхолично откликается она, когда Эллисон входит.
Рыжие волосы блестят в лучах заходящего солнца, пробивающихся сквозь окно каюты. Лидия перебирает пряди и заплетает в косу, распускает и начинается все сначала. В этот момент она выглядит именно так, как Эллисон представляла себе русалок в детстве: прекрасная, равнодушная, одинокая — совершенная и недосягаемая.
— Знаешь, когда мне сказали, что сирены заманивают своим пением моряков на рифы, я не поверила. Не могла поверить, что красота может приводить к смерти.
— Жизнь полна парадоксов, — говорит будто сама с собой, глядя в пустоту, и пожимает плечами. — И совсем ничего удивительного. Чем безобиднее выглядишь, тем меньше нужно времени, чтобы втереться в доверие и получить желаемое.
Это звучит настолько дико и противоестественно, что Эллисон отшатывается.
— Лидия?
Жестоко, цинично, немыслимо. И тут приходит понимание: Лидия знает о ней почти все, а она о Лидии?.. Жалкие крохи.
Эллисон распахивает глаза, вдыхает поглубже и задает вопрос, ответ на который следовало узнать давно:
— Откуда ты знаешь деда?
На миг — жалкие доли секунды — на лице Лидии проступает русалочий оскал, и Эллисон ежится. Сказка превращается в кошмар. Иррациональный, выбивающий воздух из легких, пугающий до дрожи в коленях.
— Благодаря мне он все еще жив, — злость обезображивает мягкие черты лица Лидии, — и я об этом очень жалею. — Она сжимает руки в кулаки. — Уверена, что хочешь услышать эту часть истории?
Если бы Эллисон и сомневалась, все равно кивнула бы. Ей нужно это услышать, а Лидии — высказаться. Вряд ли правда ужаснее того, что она себе надумает, если откажется.
— Должна.
Лидия ухмыляется — в усмешке столько горечи, что Эллисон захлебывается.
— Ты очень похожа на своего отца. Та же вера, те же принципы и то же разочарование впереди. Крис желает для тебя лучшей жизни, я вижу, но он так и не научился противиться воле Джерарда. У твоего деда исключительная способность навязывать свое мнение. Он всегда добивается своего любыми средствами. Сорок лет назад он силой забрал мою слезу и убил меня. — Эллисон прислоняется к стене и оседает на пол. Это все слишком, слишком, слишком… — По крайней мере, он был уверен, что я мертва.
— А почему?.. Как?.. — одними губами шепчет Эллисон.
— Джерард одержим бессмертием, — пожимает плечами Лидия. — Когда он узнал о свойствах слез сирен, бросил все силы на поиски мест обитания — и нашел. Стоит отдать ему должное, довольно быстро. Твой отец был еще ребенком, но ужас в его глазах, когда Джерард нас пытал, помню, будто все случилось вчера.
Эллисон поднимает взгляд на Лидию и еле сдерживается, чтобы не отвести. Она настолько уходит в себя, что не замечает эмоции Лидии, которая, судя по выражению лица, проживает заново события сорокалетней давности. В зеленых глазах мука, губа закушена до крови, на щеках и шее красные пятна.
— Можешь не рассказывать, я пойму, — когда она замолкает, тихо вставляет Эллисон.
Лидия улыбается краем губ и закрывает глаза.
— Нас было пятеро, выжила только я. Джерард лично руководил пытками, а когда раздавать указания надоело, сам ломал кости, ждал, пока они начнут срастаться, и снова ломал. Он подходил к этому основательно, растягивал удовольствие. Голыми за волосы вытаскивал на палубу, чтобы видела вся команда. Матросы улюлюкали, хлопали, но в глазах страха было больше, чем у любой из моих сестер. — Она шумно выдыхает, с ладоней на пол капает кровь, так глубоко ногти впиваются в ладони. — Первой умерла Эсми — через пару недель, а за ней и остальные, будто с первой смертью сработал спусковой механизм. Они сломались. Джерард назвал их никчемными дохлыми рыбами и с омерзением выбросил за борт на моих глазах. — Лидия сглатывает комок в горле. — А потом буквально выдавил из меня слезу. Так и не смогла простить себя за то, что позволила. И не смогла отомстить, потому что была слишком слаба. Как только он получил необходимое, так же выбросил в воду и меня, но я смогла выплыть. С трудом, но смогла. Тогда я пообещала себе научиться ходить, чтобы не быть такой беспомощной на суше.
— Но дед ведь не мог тебя не узнать…
— Если и вспомнил, то подумал, что у меня была дочь или племянница. Русалки на самом деле похожи больше, чем люди, особенно из одной стаи. Нас мало, поэтому все друг другу родственники в той или иной степени.
— А почему ты не сбежишь? Ты же можешь? — От возможных вариантов у Эллисон голова идет кругом. Она не думает, что Лидия может залезть ей в голову. Слишком велико потрясение, чтобы контролировать мысли. Лидия ненавидит деда всеми фибрами души, и Эллисон чувствует: она не просто так сидит на корабле — ждет чего-то.
— Сорок лет я планировала план идеальной мести и наконец появился шанс поквитаться. Я неслучайно оказалась на корабле, Эллисон. — Она вздрагивает, но не двигается и не говорит. Картинка складывается, но она этому не рада. — Просчитала каждую мелочь, но все пошло не по плану почти с самого начала, а устранить препятствие не получается.
— Почему? — Она догадывается, каков будет ответ, но должна услышать это.
— Потому что это ты.
Эллисон шумно выдыхает, с трудом поднимается с пола и осторожно подходит к Лидии. Запускает руки в волосы, поворачивает ее лицо к своему и вглядывается в глаза, полные боли, обещания мести и привязанности. Эллисон и не подумала бы, что это может умещаться одновременно во взгляде, в душе человека. А ей и ни к чему, размышлять можно и позже — в своей каюте, или на мостике, или еще где. Нужно же осознать тот факт, что она целуется с той, что поклялась отомстить Арджентам и даже не скрывает этого. Эллисон признает очевидное: она привязалась к Лидии. Вместе им хорошо.

Эллисон редко снятся сны. Обычно это просто обрывки образов, вспышки, отдаленный хоровод звуков. Но сегодня все иначе: она четко видит лица, слышит слова, ощущает эмоции, даже запахи чувствует. Будто все происходит в реальности. Во сне она сражается, и Эллисон это пугает. Паника подступает к горлу, пробирает до кишок. Ужас скручивает спазмом: она не находит Лидию. Нигде. Она не могла ее бросить… Нет, не могла!
— На абордаж! — беспрестанно кричат со всех сторон.
— Эллисон! — надрывается отец и бежит к ней.
— Все в порядке, — бодро салютует мечом она.
Она пытается успокоить отца, но поджилки трясутся. Пираты, кроме всего прочего, не отличаются благородством. В бою можно ожидать любой подлости.
— Ты еще не готова, — отражая атаки сразу двоих, возмущается отец.
— А по-моему, очень даже, — ухмыляется она, отпихивая небритого пирата с кривой шпагой.
— Эллисон! — режет по ушам дикий вопль, а по телу разливается боль. Она переводит недоуменный взгляд с отца на застрявшую в животе саблю. Он резко выдергивает ее, а пират тут же падает, как подкошенный, но легче не становится. Эллисон зажимает рану, но это не помогает: кровь стекает по рукам. Она медленно оседает на палубу и прикрывает глаза, а когда открывает, видит рядом Лидию. Гладит по волосам и беззвучно шепчет: «Все будет хорошо». И Эллисон верит, Лидия не может обманывать. Ей незачем. Лидия раскачивается из стороны в сторону, обнимая ее, и, кажется, поет. На смену боли приходит умиротворение. Засыпая, Эллисон закрывает глаза…
…чтобы открыть. Она резко садится на кровати, прижимает одеяло к груди, жадно хватая ртом воздух. Лучше бы ей и дальше ничего не снилось, чем в красках прочувствовать собственную смерть. Эллисон глубоко вдыхает, чтобы унять сердцебиение. И когда почти получается, слышит с палубы свист и улюлюканье. Дурное предчувствие застревает между ребрами и колет, колет, колет. Эллисон почти мгновенно одевается и выскакивает на палубу. От увиденного на мгновение темнеет перед глазами.
Вся команда хлопает в ладоши, отец хмурится, а дед нависает над Лидией. Его губы кривятся в отвратительной ухмылке, а во взгляде столько превосходства и наслаждения, что Эллисон передергивает.
— Что здесь происходит? — резче, чем стоит, спрашивает она, отвлекая все внимание на себя.
Лидия еле заметно качает головой, но Эллисон не будет просто стоять и смотреть. Не сможет. Дед одаривает ее мерзейшей из приторных улыбок, и она понимает самое страшное: он знает. Эллисон не казалось, за ней вправду следили. За каждым углом таились шпионы и докладывали деду обо всем. От страха коченеют руки, в горле пересыхает, язык прилипает к небу. «Не смей! — приказывает себе. — Сейчас все зависит только от меня».
— Наказание. Она пыталась сбежать. Внушила Гивзу, что он должен вынести ее на руках к морю, но, к счастью, я успел его остановить, — дед торжествующе усмехается. — На этом корабле ничего не происходит без моего ведома, ты же знаешь, — многозначительно смотрит на Эллисон.
— И что ты хочешь с ней сделать?
— Проучить, конечно, — пожимает плечами, — чтобы неповадно было. Мы почти у цели, до Исла Сирена рукой подать, а без ее слезы ритуал не совершить. А она не хочет ее отдавать, глупая. Но это ничего, заставлю, — он оборачивается к Лидии, — не в первый раз.
— Вспомнил, значит? — злобно шипит она и выплевывает: — Годы берут свое.
— Проверял.
Еще один удар под дых. Он играл, все это время играл ее чувствами. Глупая, глупая Эллисон!
— Мнишь себя великим комбинатором? Самонадеянно.
— Так это была ты? — неверяще выдыхает отец. — Но как? Он же убил тебя?
— Русалки куда более живучи, чем мы думали. В этот раз учту свои ошибки.
Дед раздувается от осознания собственной важности. Наслаждается всеобщим оцепенением и страхом. Им слишком долго внушали, насколько сирены коварны.
— И кто будет жертвой на этот раз, Джерард? — Лидия делает акцент на имени, и дед вздрагивает.
Неужели за больное задело? Неужели и он тогда позволил себе приблизиться больше, чем необходимо? Неужели?..
— В этот раз ты меня не проведешь, — он снова склоняется над ней, — милая. Ты сама отдашь мне слезу.
— Ни за что! — скалится Лидия и бросается на него, но вызывает только смех команды и ликование деда.
Внутри Эллисон идет борьба. Она разрывается между «должна» и «нужно». Она догадывается, чего хочет дед, и это пугает. Она не боится за себя: опасается за отца и не хочет погубить Лидию своей несдержанностью; та так долго вынашивала план мести, что лишить ее этого почти так же бесчеловечно, как показательно клеймить.
— Ты рождена для этого, — чеканит дед. — Больше ни на что не годишься.
Эллисон бледнеет, до скрежета сжимает зубы. Лидия больше не смотрит на нее — они с дедом вступили в поединок, сейчас не отступит ни один. Давние счеты, застарелая злость. Она наблюдает за ними, и ей становится по-настоящему страшно: если бы ее сейчас поставили перед выбором, она бы сделала его, не колеблясь. Несмотря на любовь к отцу, она предпочла бы Лидию. Рискуя ошибиться, разочароваться, все равно пошла бы за ней. Слишком многое та в ней открыла такого, о чем Эллисон и не подозревала. Рядом с ней она будто пробудилась от долгого сна. Черно-белая жизнь расцвела яркими красками. Иллюзия это или реальность — неважно, образ Лидии в ее душе так глубоко, что уже не выдрать.
— Отец! — Никакой реакции. — Джерард! — Дед будто не слышит, все так же испепеляя Лидию взглядом.
— Хочешь, чтобы я сделал тебе по-настоящему больно? — прищуривается он и делает неуловимое движение к Эллисон. Она понимает все сразу, но все равно не успевает помешать: он хватает ее и прижимает к себе. Эллисон ловит панику, мелькнувшую во взгляде Лидии, и чувствует облегчение. Она не была частью мести, действительно не была. По телу разливается тепло, а мозг лихорадочно соображает, как выкрутиться, чтобы никто не пострадал. — Я понимаю, почему ты выбрала ее. Старая любовь не ржавеет, ведь так? — и дед заливается смехом, от которого кровь стынет в жилах. — Эллисон ведь как две капли воды похожа на Эйприл. Не смогла устоять?
— Не смей произносить ее имя, чудовище! — она скалится и щелкает зубами.
— Ты на себя посмотри, беспомощная и мерзкая рыбёшка. Если не дашь мне слезу, я выброшу Эллисон за борт. — Он сжимает ее горло. Эллисон одними губами шепчет: «Не надо» — воздуха не хватает.
— Она моя дочь! — кричит отец, но матросы хватают его по приказу деда. Он бьется в их ругах, но ничего не может сделать. Все идеально просчитано. Браво, дед.
— Видимо, у женщин Арджент это семейное — влюбляться в сирен и умирать молодыми, — гадко усмехается он.
— Я не позволю!
— Да кто тебя спрашивает, — отмахивается дед, — щенок, — выплевывает презрительно. — Ну так что, Лидия, сыграем?
— Ты все равно это сделаешь независимо от моего решения, — цедит она. — История повторяется.
— И правда, к чему церемонии, — на удивление легко соглашается он. — Прощай, Эллисон, — шепчет на ухо, прежде чем она ощущает обступающую ее со всех сторон ледяную воду.
Она пытается нырнуть, чтобы выплыть, но мышцы деревенеют: она тонет. Кулем идет ко дну и ничего не может поделать. Ноги уже сводит судорогой, кислорода не хватает, когда что-то неведомое выталкивает ее на поверхность. Ей это только кажется, потому что просто не может быть правдой. Видимо, мозг отказывается умирать, цепляется за остаточные мысли, эмоции. Спустя пару секунд Эллисон вдыхает, отчего легкие горят огнем, и совершенно теряется. Спустя еще три осознает, что все-таки жива. В голове всплывает когда-то прочитанная строчка: «Тот, кого поцелует русалка, никогда не утонет». И наконец понимает сказанное Лидией после поцелуя: «Теперь ты в безопасности».
Все встает на свои места. Лидия знала, что так будет. Потому что сорок лет назад то же случилось с бабушкой: та отдала жизнь из-за одержимости деда идеей продления жизни. А ведь Эллисон восхищалась им в детстве.
С корабля до нее доносятся крики, но она не торопится возвращаться. Зачем? Дед придумает что-нибудь более изощренное, чтобы добиться своего. И это он рассказывал ей на ночь сказки?
Она не успевает додумать мысль, когда в воду падает кто-то еще, и тут же Эллисон окутывает вихрь огненных волос. Лидия сжимает ее в объятиях и шепчет:
— Ты никогда не была ее заменой.
Эллисон улыбается. Она и не догадывалась, насколько необходимо ей было это услышать.
— Как?..
Лидия прижимает руки к ее губам.
— При всей своей проницательности Джерард не знал, что я все же умею ходить, — одними губами отвечает она. — Нужно немного переждать, и тогда уплывем.
— Папа…
— Джерарду остались считанные дни, иначе он бы не устроил это показательное выступление. Он слишком спешит, — нашептывает на ухо, — он не успеет даже найти новую сирену.
— Но…
— Мы вернемся, я обещаю, — легко целует. — Когда его не станет.
Эллисон кивает и прислушивается к себе. Дед не дал ей такой роскоши, как выбор, решил все за нее, но так даже лучше. Ей не за что объясняться, не в чем себя винить. Все легко и просто, как никогда в жизни.
История повторяется для того, чтобы были исправлены ошибки.