Робин не любит жару, но привыкает к ней очень быстро — как и ко всему в жизни.

Кровь на песке — удобно, гигиенично; песком посыпают арены и отхожие места для зверей. По сути, никакой разницы: дерьмо и кровь одинаково воняют на солнце; от раскаленного воздуха, как и от раскаленных страстей, одинаково быстро дуреют и животные, и люди.

Да, никаких отличий.

— Я заслужу! Вот увидишь!

Смешная девочка, и оружие у нее смешное — «Павлиньи резаки», какая прелесть. Чудеса маркетинга, право слово. Птичка, глупая маленькая пичужка, крохотные лезвия причинят вреда не больше, чем перья — так, щекотка.

Таких девочек не жаль. Таких девочек сэр Крокодайл ест на обед, наколов на источающий смерть крюк.

Таких девочек Робин не любит особенно сильно.

— Я отлично справилась с заданием, ты не можешь этого не признать! Поручи мне убрать Жирного Тори, я смогу!

Тот, кто относится к окружающим как к пушечному мясу, сам заслуживает подобного отношения.

— Молодец. Это твое первое убийство? Ну надо же. Так чисто сработано. Идем, мистер Зеро решил, что ты заслужила повышение. Жарко, не находишь? Зачем же сидеть на солнцепеке.

— Мне... мне холодно. Я сейчас. Еще минутку.

— Песок в глаза попал? Сегодня ветрено.

— Да. Песок.

Она справляется с собой меньше чем за минуту: поднимается на ноги, вскидывает голову, тряхнув крутыми локонами, и идет вперед, не дожидаясь дальнейших указаний. У нее чеканный, царственный профиль — залюбуешься. И со спины не видно, как губы дрожат.

Таких девочек Робин не любит особенно сильно. Потому что они слишком похожи на нее.

Эти перышки остро заточены и ранят с первого взмаха.

— Мисс Венсдей, вы замечательно справились и с этой миссией. В следующий раз отправитесь...

— Раньше ты не обращалась ко мне на «вы».

— Раньше я не имела чести беседовать с мисс Венсдей.

— Но кто-то же занимал это место до меня?

— Должность. Назовем это должностью. Просто занимать место в нашем деле недостаточно, мисс Венсдей.

— Я сделаю достаточно, чтобы...

— Чтобы что, мисс Венсдей?

— Чтобы не быть пустым местом.

Лезвия мелькают так быстро, что сливаются с воздухом; ты просто слышишь свист и уже знаешь, что настало время подновить песок. Трупом больше, трупом меньше — какая разница, все вокруг, по сути, лишь пушечное мясо. Пушечное мясо в войне, которую ты ведешь со всем миром.

Кровать скрипит и прогибается под двойным весом.

— Плохо справилась, да? Все провалила? Сейчас вы так скажете?

— Отдыхайте, мисс Венсдей. Я уверена, вы быстро оправитесь от ран.

— Я все еще «мисс Венсдей»? Вы пришли не за тем, чтобы избавиться от бесполезного для организации мусора?

— Некрасиво хамить старшим, разве мама вам не говорила?

Раз.

— Я встану на ноги через два дня, вот увидите!

— Нисколько не сомневаюсь. А теперь закрывайте глаза и отдыхайте. Спеть вам колыбельную? Какие песни пела ваша мама, когда вы были ребенком?

Два.

— Закройте окно. Пожалуйста. Песок летит...

— Да-да, конечно. Песок в глазах, он весьма коварен. Я слышала, в этой стране есть сказки о разумных смерчах: они налетают на города и уносят маленьких детей.

— Зачем?

— Чтобы съесть. Разве мама вам в детстве не рассказывала?

Три.

— Я не помню своей матери. Она умерла. Я была совсем маленькой.

Ты и сейчас маленькая птичка, которая залетела слишком высоко. Слишком далеко. Прямо в смерч.

— А ваша мама вам о чем в детстве рассказывала?

— Раньше вы не обращались ко мне на «вы», мисс Венсдей.

— Раньше не хотелось. Так о чем?

— О том, что если у тебя есть цель, то надо идти к ней во что бы то ни стало.

— По трупам?

— Я все-таки закрою окно. Спокойной ночи.

— Не уходите.

— Спокойной ночи, принцесса.

Песок стучит в стекло, звук слишком похож на дождь, но его в этих краях не видели очень давно. Ты хочешь вернуть его, девочка, хочешь вернуть своей стране живительную влагу будущего, но пока все, чем ты можешь напоить ее, — твоя собственная кровь.

— Давно вы знаете?

— Вы удивительно красивы в профиль. Как и ваша покойная матушка. Мне в руки попалась горстка старых монет, которые ваш отец велел отчеканить когда-то в ее честь.

— Кто вы?

— Археолог. Люблю разные древние вещи, вот, к примеру, монеты...

— Вы убиваете людей.

— Я не говорила, что люблю это делать.

— Почему вы до сих пор ничего не сказали мистеру Зеро?

— Мне интересно, что будет дальше.

— Хотите узнать, как быстро я умру?

— Какой будет история этой страны. Сейчас ее творишь ты. Я наблюдаю.

— Вам забавно, да? Вот, смотрите, почему бы и нет! Я сниму бинты, глядите, сколько интересного! Шрамы наверняка останутся, здесь и здесь...

— Ты очень красивая.

Тишина немного давит на виски. Ну надо же. Ни кровь, ни песок, ни жара не смогли поймать птичку в силки. А слово — смогло.

Прежде Робин думала, что силу имеют только те слова, что вершат историю, судьбы мира.

Не ее собственные.

Видимо, и эта девочка способна чему-то научить.

— Это хамство — так пялиться на полуголого человека. Отвернитесь. Разве мама вас этому учила?

— Ее убили дозорные, когда мне было восемь.

Тишина давит так сильно, что вот-вот прорвет кожу.

— Она была... преступницей?

— Она была археологом. Любила разные древние вещи. Хотела рассказать о них другим.

— Но это же несправедливо!

— Как и то, что творится в твоей стране.

— Что творит в ней Крокодайл! Люди считают его героем, никто понятия не имеет, что он — мистер Зеро, что он виноват в засухе, во всех смертях! Но у меня будут доказательства. Вы мне поможете?

Песок за окном стихает, потому что и ему интересно услышать ответ.

Робин улыбается. Песок не всесилен, смерч не длится вечно. Но они остаются в памяти, как и кровь, как и смерть. Как и свежие раны на плечах и груди, как ссадина в уголке полных губ. Как взгляд, который острее лезвия.

— Нет. Археологи изучают историю, но не вершат ее. Прости.

— Я не понимаю.

Робин многое может сказать этой девочке. Что, если ты видишь зло, которое стремится отыскать и заполучить в свои руки разрушительную древнюю силу, разумнее стать частью зла и погибнуть вместе с этим оружием, а не погребенной под песком. Что смерть многих людей лучше смерти многих народов.

Что в глазах истории они обе — лишь пушечное мясо, пичуги, которых сметет волной раскаленного воздуха. И все, что остается, — изо всех сил бить крыльями, чтобы удержаться и не упасть на песок.

Что когда тебе горше, больнее всего, когда вокруг только смерть и кровь — смерть и кровь твоих близких, — надо улыбаться так широко и смеяться так громко, словно это самый прекрасный день в жизни.

Что крутые локоны так хочется пропустить меж пальцев, вдохнуть их нежно-цветочный запах, наверняка оставшийся от прошлой, прекрасной жизни во дворце, запах, который не перебить никакой вони.

Что если коснуться губами ран и ссадин, то будет не так больно.

Им обеим.

Да, Робин многое может сказать, а сделать — еще больше. Но она — просто наблюдатель.

— Спокойной ночи, принцесса.

— Не уходи. Еще минутку. Мне... мне холодно.

Робин думает, что надо непременно научить эту девочку улыбаться естественно, когда лжешь.

За окном и в комнате — только раскаленный воздух и запах цветов.

Робин осторожно касается дыханием влажной щеки, ловит раскрытой ладонью горячечный жар кожи, гулкое биение крови, скользит языком меж разомкнутых нежных губ и думает, что вряд ли справится с собой за минуту.

И что, может быть, однажды она найдет в себе силы, чтобы переписать историю.

Хотя бы свою.