Монитор бликовал слишком сильно. В нем я видела гораздо больше себя, чем фильма. И, уже в тот момент, когда решила захлопнуть крышку, - гораздо больше юбки Мэри-Энн.
Первым я заметила ярко-красный пояс. Оттенка спелого яблока, которое, отразившись в потемневшем экране, стало ядовитым и мутным. Затем - складки и цветы.
- Зачем ты сидишь спиной к окну? - спросила Мэри-Энн. Так я оказалась за ее столиком.

Мэри-Энн занималась тем, что делать нельзя: поливала цветы кофе, хамила старшим, бросила учиться пению, чтобы разводить мышей, выходила наружу.
- Зачем ты мне это рассказываешь?
- Теперь у нас есть секрет, - пожала плечами Мэри-Энн. Щеку ее оттягивал непрожеванный кусок булочки. Шею огибал провод наушника - она смотрела мой фильм.

- Все не так уж сложно, - объяснила Мэри-Энн, - за выходами никто толком не следит. То, что снаружи, страшнее любой охраны. Кто пойдет туда добровольно? Кроме меня, конечно. И тебя.
Так я решилась.
- Я же знаю, что тебе хочется, - сказала Мэри-Энн. - Я вижу, как ты засматриваешься на выходы.
- Ты наблюдала за мной? - удивилась я.
И еще она сказала:
- Страшно и опасно - это разные вещи.

У лифта мы поспорили. Мэри-Энн говорила, что двери наружу из прозрачного стекла. Я говорила, что они покрашены черной краской, потому что ну не может быть такой черноты на самом деле.
- Но там же ничего нет, - удивилась Мэри-Энн. - Разумеется, ничего не видно.
Почти стоя на пороге, я решила: первым делом обязательно посмотрю сквозь дверь.
- Ты как тот самурай, которого перед казнью попросили укусить камень отрубленной головой.
- Зато он думал про камень и никого не проклял, - слабо возразила я.
- Вот и ты не увидишь снаружи ничего, кроме двери внутрь. Как-то жалко. Немасштабно.

Позже я поняла: такой секрет, как у нас, мог здесь быть у каждого второго.
- А я не врала тебе, - сказала Мэри-Энн. - Либо ты не был снаружи и не хочешь, либо побывал - и не хочешь больше уже никогда.
То, что снаружи, возвращает тебя обратно, что-то необратимо меняя.
- Это естественная реакция организма: люди стремятся сохранить общество, человек - жизнь, природа - саму себя. Когда она еще была, я имею в виду. Бытие стремится к существованию без аномалий.
Вот что сказала Мэри-Энн.

Она ходила за мной три станционных дня:
- Ты знаешь, сколько здесь людей?
- Ты знаешь, почему на твоем ноутбуке необратимо сбиты настройки даты?
- Ты знаешь, почему твои вещи выглядят как рухлядь, хотя на некоторых стоит дата выпуска? И не такая уж давняя.
- Никогда не замечала, как что-то иногда исчезает, а потом будто и не пропадало?
Я не задумывалась ни о том, ни о другом, ни о прочем. Существование станции всегда казалось мне незыблимым: внутри жизнь - снаружи аномалия, но это не имеет значения, пока мы можем сами себя обеспечить.
Сознание тоже стремится к самосохранению, и неведение иногда - лучший выход.

- Ладно, - сказала потом Мэри-Энн, разглаживая на коленях складки своей спелой красной юбки. Точно такая же лежала у меня в шкафу. Здесь вообще много одинаковых вещей. Взять хотя бы тот же ноутбук - совсем как в музее. Очень похож.
- Сама поймешь позже. Время у нас еще есть.

- Всегда мечтала, чтобы у меня был кто-то ужасно похожий на меня, - сказала Мэри-Энн, натягивая одеяло на грудь.
- Мы довольно разные, - возразила я.
- Я всего-то на пару лет старше тебя, - сказала Мэри-Энн.
- И что?
- Мы учились одному и тому же у одних и тех же учителей. Помнишь, Сморчка зовут так, потому что он прочищает нос перед тем, как начать лекцию? Готова поспорить, тебе легко давалась оптика, но тяжело - электродинамика. По глазам вижу. Мне тоже. Мы занимались одним и тем же. Я, конечно, бросила петь, но и ты всегда можешь остановиться. У тебя никогда не возникало желания вылить остывший кофе в клумбу?
- Возможно, - сказала я. - А ты все-таки следила за мной?
Подумав, Мэри-Энн ответила:
- Да.

- Я все не могла взять толк, почему ты выбрала меня. Теперь понимаю больше.
Мэри-Энн, примерявшая мою одежду перед зеркалом, отвлеклась. Все сидело на ней идеально, разве что чуть узковато в бедрах.
- Не парься, - сказала она. - Зато я точно знаю, чего ты хочешь.
И верно.
- Я знаю, что тебе нравится, - говорила Мэри-Энн, раздвигая внутри меня пальцы. Или удерживая ладонью шею. Или безошибочно находя под лопаткой место, где нужно царапнуть, чтобы я дернулась.

- Проблема в том, - сказала Мэри-Энн, - что отведенное время однажды кончится. Потому что ты уже смертельно больна. Помнишь момент, когда ты смотрела на дверь?
- Она прозрачная, - подтвердила я.
- Значит, ты не увидела того, что ждало снаружи. И однажды захочешь сделать это еще раз.
- Нет, - вскинулась я. Мне и в первый было страшно, но сейчас одна мысль о том, чтобы увидеть освещенный прямоугольник двери в окружении черноты, вызывала панику.
- Тебе просто нужно время, - отмахнулась Мэри-Энн. - Пара лет - и снова станет любопытно. Может, слышала: для того, чтобы аномалия сработала, нужен двойной контакт?

Эти же слова звучали у меня в ушах гораздо позже, когда, стоя перед дверью, я гипнотизировала взглядом ручку. Темнота снаружи казалась беспросветной, и я видела в стекле свое отражение: мутный цвет отравленного яблока.
Я сбежала от Мэри-Энн на минуточку и, сама не зная, как, оказалась прямо у выхода. Юбка неудобно шуршала. От желания узнать зудели пальцы. Как ни крути - прошлого раза было недостаточно.

Реальность обрушилась на меня неожиданно. Я зафиксировала уже тот момент, когда заходила на станцию. Не думая, плотно прикрыла за собой дверь.
Вспомнила, что происходило только что.
Вспомнила, куда теперь нужно идти.
Столовая неуловимо изменилась. Я окинула глазами зал, но не заметила Мэри-Энн. Уже ушла? Прошло, должно быть, больше времени, чем казалось. Кто-то поменял на дальней стене картину, другие запахи, перегорела лампочка над третьим от входа столом. Чуть меньше были растения в горшках, а свет от искусственных окон - чуть ярче. Какая-то девушка морщилась, глядя в экран ноутбука.
Я подошла к ней и спросила:
- Зачем ты сидишь спиной к окну?

В первый же день своего нового существования я сходила в музей. Ноутбук так и стоял там, не совсем такой, как мой, но очень похожий. Справедливости ради, моя юбка и юбка Мэри-Энн тоже отличались - хотя и совсем ненамного.
Я с ужасом огляделась вокруг. На секунду мне представилось, что сейчас кто-нибудь из посетителей музея обернется и подмигнет мне. Сколько людей на станции? Так спрашивала меня Мэри-Энн. Что, если не один и не два десятка из них - все та же я, немного испорченная переходами, ровно настолько, чтобы остаться неузнанной?

Конечно, я о многом хотела рассказать себе. Например, о том, что приходится делать, когда станция отрезана от мира аномалией, и у вас, конечно, есть оранжерея и ферма, но нет ни заводов, ни места для них.
Зато вы знаете как работает аномалия.
Просто выжить гораздо важнее, чем изменить что-то снаружи. Поэтому вы усугубляете аномалию, продолжая дергать и дергать временные петли - вместо того, чтобы найти выход. Они сами подталкивают вас к этому - вы же не знаете заранее, понесете ли на старости лет выкидывать свой ношеный свитер наружу. Дважды. А ведь он уже появился - прямо здесь и сейчас.
Ваши попытки спастись загоняют вас во все более безвыходное положение.
Все на свете стремится к самосохранению.

Есть в этом один плюс. Пожалуй, если бы Мэри-Энн не было, ее стоило бы придумать - так обычно говорят. Гораздо позже я поняла, что в каком-то смысле так и сделала.