Аэлите кажется, что с каждым прожитым днём в ней что-то ломается, трескается, как тонкий лёд, покрывающий пузырь воздуха в замёрзшей луже. И не просто ломается, нет — эти осколки чего-то волнительно-хрупкого ещё и вонзаются в кожу, впиваются сотней комариных укусов, крошечными невидимыми глазу песчинками пробиваются по капиллярам к проступившим голубоватым венам, а оттуда резкими толчками — прямиком в сердце.

Каждый день в реальности она ощущает краем сознания, как семимильными шагами её догоняет та взрослость и те её настоящие двадцать два, которые она позабыла и проспала. Они скользят следом, как мерзкие абстракции монстров из дешёвых ужастиков, они врываются в её мысли кошмарами, видениями, косыми взглядами и даже колкими издёвками.

Аэлита — чужеродная микросхема в этой замысловатой машине, отторженный орган. И это отторжение, которое продолжается уже на клеточном уровне, точит её изнутри.

Она уже почти что привыкла чувствовать себя червивым яблоком: только снаружи всё красивое, яркое, сочно-прекрасное, а внутри сплошная тошнотворная гниль. Она почти привыкла — но когда появляется эта Готье, её внутренние черви начинают прорываться наружу.

Потому что Аэлита отчётливо видит за этой до зубовного скрежета идеальной оболочкой таких же мерзких земляных червей и крикливых монстров из детских страхов, как и у неё самой. Только разве что Лора подобрала себе другую шкуру: поэлегантней да может быть поизящней, правильней, пунктуальней. А Аэлита от этой лицемерной правильности бесится, так что черви внутри копошатся беспокойней обычного да сердце надсадно сжимается, с трудом перекачивая осевшие песком разочарования.

И именно поэтому Аэлита приходит в комнату Готье как в свою, приходит глубоким утром — или запоздалой ночью, смотря как назвать, приходит под промозглое гудение лампочек-сплетниц в холодном коридоре, приходит и пьёт её всю до дна. Кусает губы, каким-то немыслимым образом оставляет на бледной, почти прозрачной коже плеч ультрамариновые засосы, мнёт её, ломает в своих руках, стирает до самых мелких песчинок и жемчужных заноз под ногтями.

Их демоны рычат и ластятся друг к другу в едином алом движении, только Лора — её оболочка — ещё сопротивляется неизбежному, ещё надеется на своём изъеденном червями нутре вырастить белоснежные королевские лилии.

Аэлита не надеется. Аэлита горько смеётся и уходит. Аэлите всё равно — Лора же никому не расскажет.

Лора же хочет быть для окружающих правильной.