Старшая сестра Майя говорит Кире, что все это юношеский максимализм, и проходит так же быстро, как с металлического блюда испаряется вода в пустыне. Радужные полоски, чёрные треугольники и лабрис на цепочке. Разумеется, под рубашкой.

Кира смотрит доверчиво и любопытно, сверкая небесно-голубыми глазами - ей всего восемь, а Майя на десять лет старше - она взрослая, умная и авторитетная. Поэтому верить сестринскому утверждению о том, что гомосексуальность - это всего лишь временная блажь, ошибка, "перебесятся!" - удивительно легко и правильно. Сестра сказала - раздражённо, уверенно – значит, не может быть по-другому!

Кира выключает глупый телевизор и отправляется спать пораньше - завтра утром они с папой, мамой и сестрой едут на море. Короткая фраза о «розовых» девушках вытесняется из детского сознания радостным предвкушением.

***

Кире четырнадцать и она осторожно пробует жизнь на вкус, стараясь минутами смаковать каждый момент на языке. Она знает, что жизнь - такая странная штука, сегодня ты есть, а завтра - уже нет, и с момента смерти родителей в автомобильной аварии уже ничего не боится, стараясь запоминать как можно больше, раскладывая радужную стеклянную мозаику событий в голове. Жизнь ценна - и в своей взрослой юности после шести лет в детдоме Кира это понимает, как никто другой.

Старшая сестра по вечерам улыбается устало и чуть грустно - теперь она единственный попечитель Киры, теперь они только вдвоём.

Вместе. Против целого мира.

***

Кира первый раз вспоминает старый, поросший заскорузлой коркой боли и ностальгии разговор о гомосексуальности только тогда, когда впервые целуется с одноклассницей в кабинке женского туалета.

Шестнадцать лет вкладываются в папку жизненного опыта под заголовком: "Переоценка фактов и правил".

Она недоумевает и не понимает – мягкие, чуть обветренные губы касаются несмело и аккуратно, в голове крутится тёплый калейдоскоп ощущений - что в этом такого странного? При чем тут максимализм?

Кире хочется влюблённости, полупрозрачно-акварельной жизни, губ прекрасной густоволосой девушки напротив, чьи глаза нежно зеленеют в пяти сантиметрах от её глаз, и всего-всего-всего...

Ну, ведь старшая сестра тоже может ошибаться?

***

Кире восемнадцать и кровь бурлит в страстном желании перемен. Она говорит с сестрой, сообщает неожиданное, и от Майкиной ярости на пол летит стеклянная чашка, а тёмные кофейные разводы зловеще расползаются по белой плитке.

- Кира! Почему же ты, черт возьми, ничего не понимаешь!

- Я понимаю. Это уже решено.

Майя резко вздыхает и заходится в новом витке раздирающего недоумения. Её светлые волосы взмывают в воздух от каждого движения, её тонкие губы сжимаются в белую линию - она флегматик и не привыкла к таким разрушительным эмоциям.

- Что решено?! Это все неправильно!

А Кира кусает щеку изнутри и пытается говорить спокойно, хотя голос нарушает идеальную гармонию тембра и дрожит-дрожит-дрожит...

- Все в порядке. Я совершеннолетняя. Я официально могу остаться в России, пока ты будешь в своей лондонской командировке.

- Да почему ты хочешь остаться?

Кира дышит неровно и порой судорожно. Она чувствует-чувствует-чувствует - сейчас на своей шкуре можно будет узнать, что такое каминг-аут. Неотвратимо.

Майя садится за стол и подпирает виски ладонями, сдерживая бессильную злость, смотрит прямо, пытается вникнуть в судорожную мешанину чужих мыслей. Где-то в глубине зрачков смутно горит отчаяние.

- В редакции мне дали шанс. У нас с тобой появляются тысячи перспектив устроить жизнь в другой стране. Мы можем остаться там жить. Почему ты не хочешь?

- Я...

- Ну что же?

- У меня здесь девушка. Я её люблю. Я не могу её оставить.

- Ч-что?

Ничего. Ни-че-го.

И кажется, что сестре начинает резко не хватать кислорода. Гаснет, меркнет свет в тесной кухне, и шоковая асфиксия всё удушливей, и перед стеклянно-синими глазами мутно да отчаянно-темно. Она глотает воздух пересохшим горлом, давясь невозможностью справиться с потрясением.

- Так ты из... этих?

- Да.

- Черт возьми.

- Май...

Она закрывает глаза руками и в её голосе сквозит тягучее презрение и непонимание.

- Уходи.

- Послушай!

- Нет.

...Кира хлопает дверью их квартиры, выскальзывая со спортивной сумкой, наполненной вещами, в мрачный подъезд, и ей оглушительно больно.

***

Свои двадцать два года Кира праздновать даже не хочет - сидит меланхолично и тихо с ноутбуком в комнате институтского общежития, кропая очередную статью для местной газеты. Такая подработка многого не приносит, гонорар издевательски мал, студенчество сушит тело, затачивает, как лезвия, кости и углубляет синеву теней под глазами, но сдаваться смертельно не хочется.

Но сдаваться смертельно нельзя.

Вот уже, как четыре года сестра уехала в Англию, и их бывшая съёмная квартира обзавелась новыми жителями, а подмосковные Химки забыли старые лица. А пару лет назад Майя сообщила о том, что командировка подошла к концу, но она решила остаться - Лондон, Альбионы и вечный туман. Кира тогда только апатично пожала плечами - она не чувствовала, что у неё вообще где-то есть дом (вообще когда-то была сестра), жила на грани маргинального состояния и подрабатывала по ночам официанткой в круглосуточных кафе, параллельно давая репортажи в небольшую газетёнку.

Здесь, в тесной общажной комнатке, можно не спать ночами, пить литрами малиновый, крепкий каркаде, чтобы проснуться, и мерзостно-растворимый кофе, чтобы не заснуть. Можно не вспоминать о сестре - она где-то там, в старушке Британии, и их разделяют корявые щупальца неразрешённого конфликта, тысячи километров и глухие отголоски старой боли.

Можно.

У неё своя жизнь. У Майи - своя.

***

А Кира ведь даже и не замечает, как становится совершенно одинокой.

Институт - вот он, за плечами, сияющая махина, друзей нет. Вернее, есть, но они как призраки - формально рядом, а на самом деле - сгусток чужеродной, ледяной энергии.

"Привычка к одиночеству"- думает она и впервые различает в своих чувствах гулкие отблески сожаления.

Далеко-далеко живет родная сестра, которая, наверняка, устроила свою жизнь в замечательном ключе: муж, может быть, дети, но Кире совсем не завидно - это, попросту, не её эталон счастья.

Бесконечно. Иллюзорно. Страшно. Вокруг плывёт толпа ничего не значащих прохожих, мутных силуэтов и пасмурных призраков сумасшествия. Закрой глаза, пока не втянулся - иначе даже не выживешь.

Её свобода и её одиночество дают пищу для размышлений, подстёгивают сознание и воображение, помогают развиваться. Амплуа журналиста - единственная схожесть с сестрой - подходит Кире идеально, и она растворяется в нем полностью - до литературных чувств, до эмоций, до научных фактов, до ночных корпений. Без остатка.

Она обнаруживает в себе абсолютное неприятие ко всему, связанному с романтической любовью - наверное, последствия тяжёлого разрыва с единственной любимой когда-то девушкой - и понимает, что это рационально, откладывая свою нетрадиционную, не принятую тогда сестрой, ориентацию на самую дальнюю полку до поры до времени.

Майя говорила когда-то... Когда-то.

Говорила - остро помнит - говорила, что это все глупости, все пройдёт, гормоны перебесятся, восстановятся традиции.

Испепеление, воскрешение, устремление.

Кира с грустной усмешкой чувствует, как моральный конфликт оседает на душе серым, искрошенным пеплом. Теперь, через бездну холодного времени, она впервые практически с ней согласна.

***

Смелости на более решительные действия болезненно не хватает целых два года. Два года неопределённости. Два года попыток хоть что-то классифицировать в собственной жизни и составить план действий.

И время... пришло?

Кира стучит пальцами по клавиатуре, вводит пароли, пересматривает старую переписку с сестрой, где она, ещё только-только переехавшая в Англию, давала без каких-либо надежд свой домашний адрес.

Она нажимает на Enter, вводит бесконечные поисковые запросы, и на экране ноутбука высвечивается пугающе-желанное расписание авиарейсов до порта Хитроу.

***

- 26, Флит-стрит.

Сначала на русском, забывшись, а потом, отмахнувшись от привычки, - на английском.

Задумчивый кивок таксиста и шум мотора. Плывущий за стеклом туманный, будто известью выбеленный Лондон.

Из переднего зеркала смотрит отражение - усталая, повзрослевшая и юношески взлохмаченная. Волнение отравляющим ядом растекается по телу, заставляя учащаться пульс - она чувствует близость сестры всем своим шестым чувством и готова наплевать на всю свою когда-то нетрадиционную ориентацию, лишь бы Майя простила. Было, всего-то, слишком мало... понимания?

***

Дверь Кире открывает симпатичная девушка с золотистыми, посеребрёнными первой сединой волосами. Она смотрит дружелюбно - стройная фигурка в джинсах и хлопковой майке - широко улыбается красивыми, бледно-розовыми губами и задорностью искрящегося фиалкового взгляда.

- Здравствуйте. Чем я могу вам помочь?

Кира на секунду обмирает.

- Я... Майя Лившиц здесь живет?

Девушка мягко кивает, и в её глазах струится солнечное счастье.

- Да. Только уже не Лившиц. Майя Джефферсон.

Кира с болезненным мысленным торжеством усмехается - не ошиблась, черт возьми. Сестра замужем, а она бесцеремонно вернулась из прошлого с миллионом отвратительных воспоминаний и вздыхает теперь перед дверьми, чувствуя нарастающее давление в солнечном сплетении пополам с тошнотой.

- Уже замужем... А она дома?

- Жената.

Прищур, непонимание, вопрос на выдохе.

- Что?

- Жената.

- То есть?..

В какой из вселенных произошёл ядерный взрыв?

Кира сглатывает и переспрашивает, надеясь ещё, что все неправильно понято – лимит потрясений на сегодняшний день уже исчерпан, - но в голове оглушительно поднимается волна: удивление, шок, неверие, смутная, по-тря-са-ю-ща-я догадка.

Девушка сдувает золотистую прядь с глаз и говорит. Её звонкий голос пронизан сомнением.

- Майя Джефферсон жената. На девушке. На мне.

Да разве же бывает такое?

- А. Я-ясно.

"Спокойнее, спокойнее, пожалуйста, не стоит пугаться!"

Кира замирает и где-то там, в глубине своих фобий-стереотипов, разбивается о застывшую воду, чтобы здесь - воскреснуть.

- Позовёте мою сестру?

- Оу, сестру..? – понимающий кивок, с облегчением, будто удавка растаяла на шее. - Хорошо.

Долгий, успокаивающий вдох - сегодня вечером в Лондоне обещали ливень.

А Кире теперь - двадцать пять. Её сестра-гомофобка уехала в Англию и женилась на девушке, жизнерадостной англичанке с добрыми глазами. Нашла, так сказать, своё счастье в истреблении ею же лелеемых традиций.

Майя останавливается в дверях и смотрит изумлённо, гладя тонкими пальцами коротко остриженные волосы, а англичанка улыбается понимающе их растерянным гляделкам, поэтому адекватно отреагировать на это Кира уже не может - срывается. Спектр её реакции ограничивается лишь нервозно-счастливым смехом, протянутой ладонью и сумасшедшей, эйфорической радостью, что моральный конфликт, наконец, разрешён.