Громада стены наполовину закрывала безлунное небо. Впрочем, Микаса и не знала тогда, как оно может выглядеть по-другому, ведь она никогда не бывала снаружи…

Однако Микаса всё равно вот уже которую ночь сидела на скамейке за корпусом и отдыхала. Просто отдыхала. Едва ли она сама знала, от чего, однако вот так сидеть в тишине, и думать, думать, но при этом не сгибаться под тяжестью забот, проблем, воспоминаний — всё это было возможно только ночью. Юная Аккерман могла бы сказать, что наслаждалась одиночеством, и тогда её поняли бы очень и очень многие, но это было бы неправдой.

Микаса искала не одиночества, но тишины. Чтобы хоть в этот поздний час ничей визгливый голос не будил спящие мысли, и смех не врезался в ночной воздух, за раз выбивая из него всю прохладную прелесть.

С тихим шелестом травы под чужими ногами и с осторожным дыханием где-то возле уха можно было примириться.

Как-то так на старой скамейке и появилась Саша. Она взялась непонятно откуда, пришла неизвестно зачем, но в ту первую ночь, чувствуя рядом с собой человека, человека молчащего, Микаса поняла, что это именно то, чего она хотела.

***
Утро наступило, как это всегда бывает после совершенных во всех отношениях ночей, непростительно быстро.

За завтраком Саша не взглянула на свою мрачную однокурсницу, когда она прошла мимо. А та в ответ не поздоровалась, потому что не было ничего не обычного. Зачем здороваться с человеком, на чьё существование тебе, честно говоря, наплевать?

Грубо, но правда ведь.

Саша — жизнерадостная дура, ничего в своей жизни не видевшая дальше запасов еды. Генератор тупых шуток, над которыми все почему-то смеялись. Легкомысленная и беззаботная, как будто всю жизнь прожила в раю. Так считала Микаса.

Микаса — угрюмая и замкнутая в себе социопатка, которой чужды простейшие человеческие радости. Человек, не позволяющий себе ни единой улыбки. Никогда. Носящаяся со своим ненаглядным Эреном, как с малым ребёнком. Воплощение самой серьёзности и рассудительности. Так считала Саша.

…Видимо, не она одна. Но когда стайка манерных цветастых пташек, девушек, непонятно как и зачем попавших в сто четвёртый набор, стала перемывать косточки всем остальным, и особенно Микасе, Саша непонятно почему не смогла промолчать. Короткое «хватит уже» ничего не значило для сплетниц, но столь многое меняло в мыслях Браус.

Ближе к ночи Криста с удивлением отметила, что Саша ничего не ела. Ведь походы, точнее, самые настоящие вылазки, на кухню превратились не то чтобы в повседневный ритуал, но в необходимость, приятную и рискованную.

Впрочем, Саша ни о чём не забыла. Просто сегодня она планировала стащить побольше и попозже…

***
… Потому что ещё одной вещью, так неожиданно гармонирующей с ночным небом, стал аромат свежей выпечки в морозном воздухе. Микасе казалось, что запах тонкой полупрозрачной струйкой окутывал её, ветерком трепал волосы, упавшие на глаза, и уносился дальше, лёгкий и неуловимый, как всё на свете. Скрывался где-то там, за лесом, за стеной, за самими звёздами.

«Что там, там, так далеко, что я и представить не могу, где?» — думала Микаса. Кто не грешит мыслями о вечном в такую ночь? ..

Но насущное было здесь, рядом, в виде булочек из тяжеловатого, но сладкого теста с изюмом и лица Саши, точнее, её улыбки, потому что в темноте трудно было разглядеть что-либо ещё. Белые зубы, вгрызающиеся в мягкое тесто, словно в последнюю еду в жизни, блестели в лунном свете. Микаса посмотрела на тёмную фигуру рядом с собой, фигура кивнула и протянула вторую булку, принесённую, в принципе, специально ради молчащей однокурсницы. Очертания губ растянулись в улыбке, когда Микаса взяла угощение. Пальцы соприкоснулись.

Микаса рассмеялась, тихо и звонко, совсем по-детски. Аромат хлеба, ванили и ещё чего-то сладковато-приторного окутывал с ног до головы, и ничего вкуснее девушка ещё никогда не ела. Она понимала, что предыдущие ночи были прекрасны, и все следующие будут, каждая по-своему, но всё-таки эта ночь была самой прекрасной на свете.

Через полчаса ноги под скамейкой тоже соприкоснулись. Едва-едва. Лёгким, почти не ощутимым движением воздуха, скольжением кожи. Отодвигаться не хотелось, и не казалось странным, почему. Через час соприкоснулись и плечи…

***
После бессонных ночей хочется спать, это логично и правильно. Так же логично и правильно, как-то, что по ночам надо находится в собственной кровати, а не любоваться звёздами чёрт знает где! Даже если это чёрт-знает-где — двор за корпусом и старая скамейка, такая удобная для двоих.

Саша любила жизнь во всех её проявлениях, и даже к самым нудным урокам относилась философски, с пирожком в руке. Но некоторые скучные уроки были скучнее других, и как раз на этих уроках можно было как следует выспаться…

— Вы спите, Браус?! — голос учителя прозвучал, казалось, где-то в самом мозгу, так громко он взрезал тёмную глубину сна. Саша невольно вздрогнула.

Весь класс замер в ожидании гнева учителя, который вот-вот должен был обрушиться на Сашу, а она не знала, куда деваться. Не отвечать же «Да», в самом деле!

— О чём я только что говорил? О чём я только что говорил, Браус?!

На лбу проступила испарина, и Саша нервно закусила губу, оглядываясь по сторонам. Учитель, нависший над партой, тоже свирепо вертел головой из стороны в сторону, не давая возможностей для подсказки.

Вдруг в дальнем конце класса раздался оглушительный грохот. Все повернули голову. Микаса Аккерман, сидевшая рядом с тем, что осталось от огромной вычурной напольной вазы, к коим питал страсть учитель, оставалась невозмутима.

— Простите, пожалуйста, учитель, я не специально…
— Аккерман! ..

Ханна наклонилась к уху и быстро сбивчиво прошептала, что на уроке рассказывали о Лесе гигантских деревьев, но это было уже не важно. Про Сашу все забыли.

Микаса спасла её.

***
А на следующую ночь Микаса снова пришла во двор, спрятав в куртке свежие персики. Непонятно, где их раздобыл Армин, но этими сочными, спелыми, с умопомрачительным запахом фруктами нельзя было не поделиться.

Саша уже была на месте, и слегка вздрогнула, когда бесшумная Микаса опустилась рядом. При виде персиков глаза любительницы поесть вспыхнули яркими искрами в темноте, а Микаса с удовольствием поделилась. Сама же она вгрызлась в освежающую, как сама ночь, мякоть этих редких в тех краях фруктов, и тонкая струйка сока потекла по подбородку. Аккерман коротко и весело рассмеялась, стирая липкий сок прямо рукой, и Саша жизнерадостно хихикнула в ответ. Микаса надкусила следующий фрукт, который оказался ещё вкуснее, чем предыдущий, и поняла вдруг, внезапно даже для себя самой, что всё на свете чертовски просто, а жизнь — прекрасная штука. Саша рядом, вся словно источающая счастье, убеждала в этом ещё больше.

И если бы не персики на расстеленной посреди скамейке куртке, отделяющие от Саши, Микаса наверняка бросилась бы в её объятия, чтобы впитать в себя всё счастье, весь запах сладких южных фруктов и всю эту ночь, пролетающую над верхушками высоких деревьев…

Когда остался последний плод, руки, ожидаемо и неминуемо, столкнулись, соприкоснулись, соединились, переплелись пальцами, влажными и липкими от сока. Микаса выхватила персик и проворно спрятала за спину. Саша подалась вперёд и упала на её грудь, пытаясь нащупать сзади, за спиной, сжатый в горячих ладонях фрукт.

Золото её глаз было так близко, а губы сами походили на половинки персика. Каштаново-красные волосы смешивались с угольно-чёрными.

Микаса с тихой улыбкой отодвинула Сашу и разломила пресловутый персик пополам. Сок потёк по бледным пальцам, и Саша уже хотела слизать его, но что-то её остановило. Микаса словно вдруг снова превратилась в себя.

А звёзды на небе были так же холодно прекрасны, как этот очерченный лунным светом профиль в обрамлении чёрных волос, сливавшихся с самой ночью.

***
— Хватит! Хватит, Микаса! Мне не пять лет! — Эрен со злостью отбросил в угол устройство пространственного маневрирования, и оно с громким и жалобным «бум» упало на рассохшиеся доски пола.

— Ты считаешь, что ты такая крутая, да?! — лицо Эрена было перекошено криком, и выглядело пугающе и отталкивающе. — Самая лучшая, единственная такая здесь, да?!

Микаса нерешительно приблизилась. И подняла руку, не решаясь прикоснуться к плечу лучшего друга.

— Эрен, пойми, я вовсе не хочу как-то выпендриваться. Я всего лишь хотела помочь, это же просто тренировка…
— Отстань от меня! Ты вечно лезешь туда, куда тебя совсем не просят! Что за глупую идею ты вбила себе в голову? Я не маленький, я давно не маленький, я, я… — он облокотился рукой о шкаф, переводя дыхание, а Микаса не знала, куда деваться. —Хватит меня опекать, мне не нужна твоя забота! Не-нуж-на!

Микаса сглотнула. Кричать на Эрена, ответить Эрену, обидеть его в ответ — нет, она просто не могла, не могла этого сделать, и это убивало. «Он срывается на тебе, дура, » — насмешливо шептало подсознание, но Микаса раз за разом давила этот голос в своей голове.

К глазам подступили ненужные, детские слёзы, и единственным выходом было — убежать прочь из этой комнаты, дальше, дальше, сбивая удивляющих соседей на своём пути…

А потом врезаться в так странно знакомую Сашу, остановиться в нерешительности, упасть ей на грудь и зарыдать.

А Саша даже ничего не спросила, просто прижала Микасу к себе, готовая слушать, если есть что сказать, и поддержать тлеющий уголёк волшебной тишины, если слов не хватит.

Руки деликатно и одновременно сильно гладили Микасу по вздрагивающим плечам, ободряя и успокаивая. Сжатая в объятиях девушка спрятала заплаканное лицо в мягкую грудь Саши, и всё вдруг стало так мелко и неважно, ненужно, всё: разозлившийся Эрен, шум в коридоре, весь корпус — осталось во внешнем мире. Здесь же не было никого, кроме Саши…

Судорожные рыдания затихали, и Саша немного нерешительно прижалась щекой к чёрным волосам Микасы и чувствовала, как чужая боль и обида постепенно становятся своими, родными, плавно перетекают в душу, как солёные слёзы на воротник куртки.

Не хотелось расцеплять руки, не хотелось отпускать Микасу, оставлять её одну. Даже несмотря на то, что Саша знала, что всего через каких-то пару часов они снова встретятся и проведут ещё одну долгую ночь вместе, как самые близкие друг другу.

***
Но ночь наступит нескоро, и встреча на скамейке вдруг окажется такой долгожданной. Ведь одиночество гораздо прекраснее вдвоём. И звёзды, и ночная тишина, и даже громада стены, словно отрезанный кусок космоса, — всем этим ты без слов делишься с сидящим рядом, и это… Может, это и есть счастье?

Так думала Микаса. Угрюмая, замкнутая в себе социопатка.

Так думала и Саша. Ничего в своей жизни не видевшая дальше запасов еды.

Ведь когда они, такие разные, но такие похожие, сидели рядом, на старой скамейке, на промёрзлых растрескавшихся досках, когда они ели персики, и сладкий сок стекал по липким пальцам, когда они тихо смеялись, каждая о своём — это было что-то неуловимое, неумолимое, мимолётно-волшебное. Но никто и никогда не решился бы назвать это чувство таким банальным, избитым словом из шести букв.

Однако как ни пытаешься избегать правды, она всё равно настигает, рано или поздно.

Замёрзшие пальцы переплелись. Головы соприкоснулись, и красно-каштановые волосы рассыпались по чужому плечу. Рука Микасы сама потянулась обнять, прижать ближе, благодаря за всё, и в особенности — за это разделённое молчание.

Саша словно шестым чувством ощущала невидимые дорожки засохших слёз на лице Микасы, едва-едва касаясь нежной кожи подушечками пальцев. Глаза Микасы, широко открытые, смотрели внимательно, серьёзно, но с жаждой чего-то нового, желанием и готовностью любить, с надеждой, которую едва ли кто-то когда-либо видел в этих глазах. В тёмных радужках рассыпанным речным жемчугом отражались созвездия.

Даже если бы между курсантками была сама стена Роза, Саша, не задумываясь, разрушила бы её одним щелчком пальцев.

***
Лишь только очарование ночи стало исчезать за лучами восходящего солнца, девушки вновь разбрелись в разные стороны, не обмолвившись ни словом — да и какие могли быть слова? — чтобы отхватить у нового дня ещё пару часов сна.

Перед одним из решающих экзаменов нужно было выспаться, несомненно. А ещё нужно было сосредоточиться, выбросить из головы ненужные мысли и попытаться разглядеть в движущихся макетах настоящих живых титанов. Но Саша видела перед собой только глаза Микасы, чёрные, как вчерашняя ночь, и тёплые, как каждый рассвет, встреченный вдвоём. А в каждой шуршащей ветке угадывался шелест тихих шагов удаляющейся по направлению к корпусу фигуры.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Газ вырвался из баллона с оглушающим шипением, крюк зацепился за дерево, и Саша взлетела вверх, крепко удерживаемая ремнями, но всё же парящая.

Буквально перед лицом возник «затылок титана» с прибитой доской, которую нужно было разрубить одним мощным ударом остро заточенного лезвия.

Саша замахнулась рукой, отчаянно и вместе с тем понимая, что опоздала буквально на долю секунды. Клинок лишь проскользнул по доске, а сама Саша потеряла равновесие и буквально сползла вниз по так некстати подвернувшемуся дереву. В голове потемнело, перед глазами заплясали золотые звездочки, а руку, наверное, вывихнутую, пронзило резкой болью. С земли Саша подняла глаза и успела увидеть развевающиеся чёрные волосы девушки, «убившей» её «титана». Саша вдруг с ужасом подумала, что в реальной битве, если бы не Микаса, её, Саши, давно не было бы в живых.

Учитель, не смотревший в их сторону, повернулся и увидел обессилевшую Сашу на земле под деревом и обезвреженный макет.

— Что ж, я уже боялся, что вы провалите этот экзамен, Браус.

Сашу мучила совесть, куда без этого, но всё же Микаса спасла её. Снова.

***
Микаса не навещала Сашу в лазарете, и не спрашивала, что с её рукой. Сегодня она помирилась с Эреном и в который раз подумала, любит ли его не как брата? Но впервые в жизни ответом было «нет». Не «наверное», не «не знаю», а просто «нет».

Уже совсем скоро все курсанты должны были вступить в новую, взрослую жизнь, и вместе с последними беззаботными днями обучения проблемы, сомнения, тревоги, кошками скребущиеся на душе Микасы, вдруг сами собой стали проходить.

А что ночь? Ночью надо спать, а не коротать часы на дворе академии, восхищаясь непонятно чем и всё пытаясь поймать ту мимолётную красоту случайных запахов, затихающих звуков, исчезающую с каждой секундой приближения рассвета.

И тишина, даже разделённая надвое, перестала быть навязчивой потребностью, маниакальная погоня за которой лишь дальше уводила от желаемого. Но всё же Микаса решила, что в эту ночь снова опустится на холодную скамейку и встретит рассвет на заброшенном дворе, а больше никогда не придёт туда.

И она уж точно не ожидала найти там Сашу. Бледная, с перевязанной рукой, Браус сосредоточенно и задумчиво надкусывала яблоко. Микаса опустилась рядом и тронула её за плечо. Саша улыбнулась и протянула угощение. Всё как всегда.

Следы зубов Саши и Микасы на белой мякоти слились в один, но в темноте, конечно, этого никто не заметил. Яблоко было невкусным, слишком замороженным и мягким, но это было совсем, совсем неважно.

Луна скрылась за тучами, и чёрная громада стены закрывала половину неба, как огромная криво пришитая заплатка на дорогом платье. А пальцы Саши были нежными, как запах её рассыпавшихся по плечам распущенных волос, и от куртки пахло кожей и чем-то ещё, таким родным и до боли знакомым.

Мимолётным запахом ночи, свежего хлеба, сладких персиков, солёных слёз, больничных бинтов и пресловутого слова из шести затасканных букв.

Саша слышала лишь прерывистое дыхание и чувствовала, как лежащая на её плече голова Микасы едва-заметно вздрагивает. Можно было подумать, что она плакала. Но нет. Микаса смеялась. Так, как не смеялась никогда, но беззвучно, потому что такие ночи, как эта, достойны искренних эмоций и тишины…

Обе поняли, что ни разу не сказали друг другу ни слова, не одновременно, но очень близко к этому. Наверное, у них не было слов, а может, они просто хотели помолчать, потому что устали от бессмысленной болтовни, но всё-таки слишком много было вопросов, которые никогда не могли бы быть сформулированы. Но на которые так хотелось получить ответы.

— Микаса, почему ты мне никогда не отвечаешь?
— Потому что ты не спрашиваешь?

Саша развернулась так резко, что Микаса убрала голову с плеча и девушки оказалась лицом к лицу. Глаза в глаза. Вместо звёзд на небе были искорки в глазах Микасы, вместо согревающего тепла последних летних деньков — улыбка Саши, вместо ночных шорохов — соединившиеся в одно дыхания. А стены, закрывающей полнеба, и вовсе не было.

Губы Микасы накрыли Сашины губы. С привкусом сладкого чая, перемёрзлых фруктов и первой любви.