«Городская стража наравне с паладинским корпусом охраняет покой столицы, но... давайте честно и непредвзято взглянем правде в глаза: стражники — бестолковые дармоеды. Они пользуются льготами, растрачивают бюджет на поиски мифических разбойников и фанатиков, пугают порядочных горожан и создают нездоровую репутацию себе и всему городскому совету! Параноик-начальник — это что, господа! Проходимцы, бывшие воры, сумасшедшие в юбках — вот что это за сбро...»

Речь члена городского совета Филия, старшего лекаря, весьма неподобающим образом прерванная главой стражи Эйветом Алли.




Сорок первый день яблочного* месяца четыреста двадцать пятого года от начала правления династии Кэйтан.

Начальник городской стражи на рабочем месте в бесов день** — самое естественное и постоянное в этом мире. Но в сорок первое утро*** яблочного месяца даже начальники могут позволить себе отдохнуть.

Кабинет господина Алли, расположенный под самой крышей здания городской тюрьмы, в этот выходной, как и во все предыдущие, занимала его заместительница, не слишком великая, но совершенно точно ужасная Амалия Л'Неш. Ей не требовались доспехи и огромный меч, чтобы приводить в ужас заблудшие души, а над полным отсутствием у этой дамы совести не смеялись даже воры и душегубы. По слухам, в городе и паре окрестных деревень матери пугали чадушек страшной бабой, что во тьме ночной забирает непослушных деток к себе в берлогу, за тяжелые двери, за стальные прутья. Беспокоило ли это госпожу Амалию? Вряд ли...

Расставшаяся не слишком давно с сержантской должностью, госпожа заместительница уверенно пробивалась наверх, в городской совет, имея большой зуб на кое-какие его решения. Восемь лет прошло, а ненависти в ней меньше не стало.

Тогда, стылым утром середины сумеречного месяца, толпа во главе с проповедником жгла на окраине ведьму — или одержимую, они так и не решили. Стражница сняла несчастную с наспех сколоченного помоста и только через несколько дней узнала, что спасла лекаршу. Проведать бедную женщину она так и не пришла, утверждая, что слишком занята подготовкой взяток для почтенного королевского судьи, дабы тот не отправил зачинщиков самосуда на каторгу, а сразу и без проволочек велел повесить.

На самом деле — и об этом известно было последней служебной собаке — Амалия боялась посмотреть спасенной в глаза, и это был единственный в ее жизни страх. Потому что к тому костру она опоздала.




Сидеть в кресле Алли и переплетать косу — лучшее занятие для расправы над тьмой свободного времени. Госпожа Л'Неш могла бы, конечно, спуститься в подземелья или проверить, все ли тихо в казармах, но ей было невероятно лень. Отлаженный механизм на страже порядка работал, бумаги отправились с курьером в городской совет, почтенные граждане отсыпаются после трудового семидневья, из забот — выбор между алой лентой для волос и белой.

Этот подход госпожу и сгубил: когда она услышала за дверью хорошо знакомый скрип, момент для побега был упущен. Распахнувшаяся после короткого стука дверь пропустила сержанта Реаса: рослый полукровка одной рукой подталкивал кресло на колесах, а другой удерживал на весу рыжую женщину.

За восемь лет у нее отросли волосы, а с лица почти сошли шрамы от ожогов. Только нога осталась такой же безжизненной, а вместо второй от колена темнел протез.

Л'Неш приняла подобающую позу только на миг — чтобы выскочить из-за стола, двигаясь со скоростью перепуганного зайца. Схватив первые попавшиеся листы и висевшие на стене ножны, она проскочила мимо Реаса до того, как он успел опустить посетительницу в коляску.

— Письмо! — крикнула госпожа заместительница, уже перепрыгивая ступени. — Совсем забыла, чтоб вас! С дороги! — рыкнула она в лицо сыну рыбака, принесшего компенсацию за отцовский дебош. — Срочное дело, с дороги, олухи!

Рыжая целительница, не оборачиваясь на ошарашенного Реаса, подкатила себя к окну и смотрела, как бесстрашная Амалия Л'Неш вырывает поводья своей кобылки из рук конюха и спешно скрывается за стенами ближайших домов. Недоплетенная коса хлестала воздух.

Женщина, когда спина госпожи Л'Неш окончательно пропала из виду, развернулась, разглядывая стол. Взяв в руки алую, блестящую шелком и вышивкой ленту и не получив возражений от своего провожатого, она разгладила ее, сложила и, улучив момент, спрятала в рукаве.




Закатный месяц в этом году радовал королевство долгими теплыми днями и редким дождем, но Амалия Л'Неш ухитрилась заболеть в самый разгар окончания сбора урожая. Злые языки поговаривали, что она отравилась собственной желчью, но навестивший ее господин Алли сам велел ей не беспокоиться о работе и лежать в постели, пока не полегчает.

На четвертый день страданий стражница, чихая и поминутно утыкаясь в носовой платок паладинских размеров, отправилась в лечебницу, сама себе в том не отдавая отчета. Она могла поклясться, что закуталась в халат, дабы не распугать соседей, и спустилась в погреб за молоком, однако же в момент просветления поняла: в доме матушки Ардис никогда не пахло травами и магией.

Следующие сутки две врачеи почти не отходили от выделенной для нее койки, сбивая жар и тихо ругая несознательных дур, пренебрегающих лечением. За ними наблюдала третья, не переезжая порога тесной комнатки и комкая в ладонях и без того измятую ленту.




— Что же вы за нелепое создание, госпожа, — вздыхал первый стражник, пытаясь расчесать длинные волосы подчиненной. Та молчала, еще более упрямая, чем обычно, и только кашляла. Узкая койка поскрипывала под исхудавшим телом. — Я же велел вам никуда не ходить. Послали бы за лекарями, но нет же — в халате по самому ветру!

Не слишком великая, но определенно ужасная Амалия Л'Неш шмыгнула отекшим носом. Она уже жалела, что начальству разрешили ее навестить, и жалела еще больше, что поддалась, позволив остаться. Приходилось терпеть наставления и имитацию заботы, чувствуя себя куклой.

— Господин Алли, вы знаете, что произошло бы в этом случае, — нехотя просипела она, когда гребень дернул спутавшиеся пряди. Пошутила же Мать, когда оказалось, что глупая монотонная работа прочищает некоторым мозги. Если бы не страсть Эйвета, она бы давно обрезала косу. — Они бы прислали е е.

По макушке стукнули, заставляя наклонить голову, и больная уткнулась в носовой платок.

— Ну даже если, что же с того? Госпожа Л'Неш, на себя посмотрите-то. Стоила одна встреча этих трех недель?

— Да, — глухо, гнусаво и озлобленно пробормотала заместительница, пытаясь увернуться от занесенной для ласкового похлопывания лапищи. Отделавшись ушибленным об стену плечом, обернулась. — Я не хочу ее видеть. Никогда. Даже если буду подыхать под забором, а она вместе с целым чемоданом зелий и притираний поедет по другой стороне улицы.

На этот раз, оставив волосы в покое, Эйвет Алли, взял ее за руку. Он жалел Амалию, пытался понять — но не понимал.

— Она хочет поблагодарить тебя. Ты ей жизнь спасла, — постарался он говорить мягче, чтобы не тревожить уставшую и измученную женщину, но та рассмеялась с теми же злыми интонациями.

— Ах, господин Алли, — покачала она головой, скривив тонкие растрескавшиеся губы, — вы видели ее? Она не может ходить и не избавится от шрамов. У нее все лицо в ожогах. Каждый раз, глядя в зеркало, она видит напоминание о моей оплошности. Она не может ходить, — повторила Амалия шепотом, глядя на него через плечо, — за что здесь можно благодарить?




Она пыталась расчесать оставшуюся половину копны, но дрожащие от усталости пальцы или рвали волосы, или роняли гребень. Всей воли и силы духа не хватало Амалии Л'Неш справиться с душащим ее гневом. Вцепившись в запутавшийся узел, она прижалась виском к стене, глядя за тонкое стекло окна.

Ночь — лучшее время для воспоминаний.

Но ночью огонь виден слишком хорошо. О н и никогда не разводили костры раньше рассвета.

Восемь лет...

Допустила. И они все допустили, все, от жрецов до прекрасных и непогрешимых паладинов.

Восемь...

Прежде пламя снилось ей каждую ночь. Пламя, крики и молитвы тех, кто считал себя праведниками. Сейчас сон возвращался лишь два-три раза в месяц, и она ненавидела себя за это.

Во...

Она не должна забывать. Забыть — значит простить. Их. Но прежде всего — себя.

В...

Амалия не обернулась на тихие неровные шаги. Вздрогнула, услышав стук закрывающейся двери, но не обернулась. И когда кровать вздрогнула под тяжестью куда более увесистого, чем ее, тела, продолжала прижиматься к стене, позволив себе только одно послабление — закрыв глаза.

— Я очень устала бежать.

Ее обняли покрытые бугристыми пятнами руки, сначала осторожно, а затем прижав изо всех сил к мягкой груди. Амалия сжала челюсти, но, несмотря на весь гнев и ненависть, слезы все же потекли, холодные и совсем не страшные.

— Зачем вы пришли, госпожа Зои? — сипло прошептала она, не справившись с голосом. Даже он ее подвел. — Поблагодарить? Задушить?

— Вернуть то, что я не должна была брать.

В ладонь Амалии настойчиво пытались что-то сунуть, проталкивая под сжатые пальцы, и женщина заставила себя открыть глаза, чтобы понять, что происходит. Кулак непроизвольно разжался, когда она разглядела, насколько опалило пламя руки лекарши, обычно спрятанные под рукавами, и этим воспользовались.

— Лента, — совсем тихо произнесла стражница, снова сжимая пальцы. — Зачем вам она? Порчу навести?

Зои рассмеялась, шмыгая не хуже, чем она.

— Почему вы так боитесь?

— Не ваше дело. Значит, — отвернулась к стене еще больше Амалия, — вы все же можете ходить. Время лечит?

— Магия лечит. И кое-что еще. — Не обращая внимания на слишком шумный вздох, лекарша отпустила свою спасительницу и поднялась. Съежившаяся и мокрая от пота и слез Амалия пересела, прижимаясь резко выступающими лопатками к стене. За спутавшимися еще больше волосами, липнущими к лицу, ее глаза казались черными. — Удивительно, но эти безумцы действительно умеют отличать одержимых и ведьм.

С трудом опирающаяся на больную ногу лекарша улыбалась, разглаживая длинную юбку на полных бедрах. Рыжие волосы, плетеный ремешок-оберег на лбу, гроздь амулетов. В полумгле почти не видно рубцов на щеке и губах. А может, и нет их.

Закусив с внутренней стороны губу, Амалия подтянула колени, обхватив их руками. По бледной коже чернел шелк ленты.

— Никто не имеет права брать на себя роль правосудия, — произнесла она устало, с усилием выталкивая слова. В груди стало больно. — Ни церковь, ни фанатики. Никто. Даже когда речь идет о ведьмах. Или одержимых.

Ком в горле мешал и говорить, и дышать. В этот момент, в тишине и темноте, Амалии Л'Неш стало... все равно. Возненавидят ее или простят, поймут или будут спорить — какая разница? Чтобы сопротивляться, нужны силы, а их больше нет.

— Мне можно подойти? — спросила Зои, и ей кивнули. Лента выскользнула из разжавшихся пальцев.

— Я очень устала бежать, — повторили в тишине, когда лекарша подобрала гребень и села на край кровати. Когда она взяла в ладонь длинные пряди — придвинулись ближе.

От Зои пахло пижмой, таволгой и тьмой, а полное плечо казалось невероятно теплым. Амалия вдруг поняла, что замерзла, и так, что защелкали зубы. Она, не сопротивляясь, позволила уложить себя обратно в постель и выпила все, что дали.

Настой оказался горячим, но грел меньше, чем пальцы, сжатые в ее ладони.




Двадцать восьмой день снежного месяца четыреста двадцать пятого года от начала правления династии Кэйтан.

Новый кабинет госпожи Л'Неш, неслыханное дело, украсили к зимнему солнцестоянию венками и гирляндами из трав, сушеных ягод и хвойных веток. Новички, обманутые этим преображением, решили, что чудовище в женском облике подобрело и присмирело, но быстро осознали свои ошибки. Несмотря на то, что заместительница начальника городской стражи зверствовала умеренно, в казармах снова делали ставки, скольких несчастных она лишит мужского естества до солнцеворота.

Эйвет Алли знал причины таких перемен, но никогда бы не рассказал правды. Его устраивало положение дел, как и то, что госпожа Л'Неш решила взять пример с ее королевского величества и даже съехала от матушки Ардис в дом потеплее и просторнее. В одном его надежды не оправдались: Амалия не стала врать, что решила взять на себя заботу о госпоже Зои ради искупления своего греха. Она промолчала — без злости и обычного смешанного с яростью страха. Теперь страх в ней действительно исчез.

Господин Алли, несмотря на все странности и изрядную паранойю, по праву заслужил свое место. От его проницательного взгляда не укрылись перемены, спрятавшиеся под внешними их проявлениями. Амалия Л'Неш оказалась слишком упряма, чтобы умереть от тяжелой болезни и ее внезапного возвращения, и глупо было надеяться, что упрямство даст ей так легко себя простить.

Но...

Мужчина прищурился, выглядывая в окно. По ярко блестящему в солнечном свете снегу, мимо бредущих на обед стражников, к крытой маленькой повозке неторопливо шла пара: калека и везущая ее Л'Неш. Снег падал на рыжую растрепанную макушку и на приглаженные, заплетенные в тугую длинную косу волосы цвета темного меда, но вряд ли эти двое чувствовали холод. Откинув край навеса, стражница помогла Зои забраться внутрь, не без усилий подняла туда же кресло на колесах и на пару секунд по пояс нырнула сама. Из своего окна господин Алли не мог разглядеть точно, но ему показалось, что щеки вынырнувшей заместительницы оттенком похожи на вплетенную в волосы ленту.

И Амалия Л'Неш, стряхивающая с рукавов крупные белые хлопья, и первый стражник смотрели в переплетение столичных улочек до тех пор, пока маленькая повозка не скрылась за домами и снежной пеленой.




Примечания:
* Яблонев (яблочный) месяц — срок примерно от второй трети августа до конца сентября.
** Бесов день — начало рабочего семидневья каждой декады месяца.
*** Сорок первый и сорок второй дни считаются (на правах выпадающих из четырех декад) праздничными вне зависимости от того, на какой день недели приходятся.