Япония. Остров Хонсю, префектура Сайтама.
Одна из улиц неподалёку от станции.
20.. год, начало лета.

Зонтик мадам Накагавы прогибался и вздрагивал под нескончаемым ливнем, и ей оставалось лишь раздражённо оглядываться по сторонам, выискивая в пелене вывеску «7 eleven». Два года на новом месте, но каждое лето — одно и то же. Возможно, походы по магазинам днём, а не посреди ночи, существенно сэкономили бы ей время и нервы, но мадам Накагава старалась не покидать дом при солнечном свете.

В комбини[1] у терминала толкались и шептались студенты, пока один из них пытался разобраться со стареньким аппаратом. Косые взгляды мадам Накагава постаралась не замечать и со всей подобающей неторопливостью выбрала четыре упаковки быстрорастворимой лапши, пятикилограммовый пакет риса, гёдза[2] и новый шампунь. Подумав, под теми же взглядами добавила две банки пива.

Продавец улыбался ей так же, как и всем остальным, и мадам Накагава, упаковав покупки в неизменный рюкзак, вышла на улицу, не теряя невозмутимого выражения лица. И лишь там, отойдя подальше от магазинчика, она чуть отвела руку, и холодные капли дождя посыпались на дрожащие запястья.

Прошло столько времени, а она до сих пор ждёт, что люди вспомнят, узнают и... Что тогда? Растерзают прямо на улице? Вот уж сомнительно. Скорее, вежливо депортируют в Штаты... или в Китай, что в сотню раз страшнее. Смотря кто кого опередит.

Но сейчас она в Японии, с самыми убедительными документами из всех возможных, стареющая домохозяйка, за каким-то дьяволом мокнущая под летним ливнем. И вот такое-то поведение привлекает куда больше внимания. На счастье, смотреть на это посреди ночи некому.

Мадам Накагава, остановившись перед ближайшим фонарём и поправив очки, сверилась со списком. Сагири просила поискать хорошую краску для волос, но не будет большой беды, если отложить это на пару дней. Натто[3]... нет, хватит с них натто. А всё остальное куплено.

Кроссовки оставили грязные следы на крыльце, но вместо злости женщина ощутила только облегчение. Дом. Её маленькая крепость, окружённая живой изгородью и сеткой из всевидящих глазков камер и датчиков движения. Последнее — излишняя предосторожность, но лучше просыпаться из-за бродячей кошки, чем не заметить пришедших по твою душу бравых коммандос.

Уже отмокая в ванне, Накагава Коко отчего-то подумала, что сейчас самое время завести кошку. Зверь — символ стабильности, да и одиноко в пустых комнатах, когда Сагири на концертах и неделями шатается по отдалённым деревням в поисках вдохновения. Вечно голодный комок шерсти — лучшее лекарство от хандры и убийца времени. И насекомых. Особенно насекомых[4].

Подняв руку и разглядывая, как пропахшая мандаринами вода стекает с татуированной змеями руки, она приподняла уголки губ. Рыжий котёнок... Сагири понравится.

...В постель мадам Накагава легла с совершенно пустой головой.




У Сагири действительно отросли корни волос, возмутительным русым пятном растекаясь среди черноты. Мадам Накагава смотрела на него и думала, как объяснить, почему она не купила краску, а Сагири продолжала уплетать тайский суп, гневно взмахивая ложкой и хмуря разросшиеся брови.

— Сидзунэ-сан зае... — Она исподлобья глянула на Коко и быстро поправилась: — Заколебала. Поймала на станции и пыталась подсунуть своего сынка. Я с чемоданом в зубах, воняю, как студентка после совкового квартирника, а этот хрен скалится и приглашает пожрать стрёмной лапши. Знаешь, что самое паршивое? — спросила Сагири и, не дожидаясь ответа, протянула, закатив глаза: — У неё аж коленки затряслись после того, как я этого Хикари послала в... Токио. Сколько пацану лет-то? Семнадцать?

— Двадцать. М-да, поколение, выросшее на сёдзё-ай[5]... — покачала головой Коко, разглаживая юкату на колене и глядя немного в сторону. — Может, скажешь ей, раз она сама так хочет это услышать? Или Сидзунэ-сан предпочла видеть рядом с объектом своего поклонения кого-то моложе?

— Если и так, то это её проблемы. Хочет посмотреть на лесбиянок — пусть сходит и купит жаркую мангу. Святым трешем клянусь, что она ей дешевле обойдётся. Кстати, — уже не так недовольно подняла палец Сагири, щуря предательски европейские глаза, — я тут купила одну. Про... археологию.

Ухмылка была словно гарант качества: от археологии в манге максимум название. Остального, впрочем, и не требуется, а детали Сагири додумает сама — ей, как писательнице, положено. В процессе... чтения.

Мадам Накагава ждала этого три с лишним недели и задушила бы любого, посмевшего им помешать.

— Погаси свет, — попросила она, когда суп и онигири с икрой и бобовой пастой были забыты, а юката[6] брошена прямо у стола. Сагири, сытая, довольная, с горячими ладонями и губами, только замотала головой, целуя татуированные бёдра. Ухватив зубами край трусов, потянула вниз, опускаясь на стёганые татами. Её маленькая, изящная любовница переминалась с ноги на ногу, но уложить себя позволила неохотно, скривившись под щелчок в пояснице.

Сагири нависла над ней, машинально продолжая поглаживать пальцами колено.

— Что с тобой?

— Ушиблась, — зная, что врать бесполезно, призналась Коко, ёрзая и пытаясь устроить спину. — Забудь, всё равно будет долго болеть. Я уже старая.

— Сходить к врачу не думала? — не поддалась на внешнее смирение и грусть Сагири, приподнимаясь и безжалостно переворачивая Коко на живот. Та только заохала, когда рядом с больным местом ввинтились костяшки крепкого кулака. — С больной спиной таскать рюкзак можно, а записаться на приём — нельзя, значит? Страховка есть, наличка есть, телефон есть, так какого же хрена?

Мадам Накагава вздохнула совсем протяжно, и Сагири основаниями ладоней провела от рёбер до ягодиц, оставив красноватые следы. Целовать их было одно удовольствие, но сейчас нужно разобраться с более важным.

— Коко-чан, — протянула она, разминая узкую спину, — не ломайся, и желательно во всех смыслах. Я тряслась в поезде десять часов с пересадками, на меня чуть не наблевал пьяный мадагаскарец, роман не пишется, а соседка хочет трахнуть. Как думаешь, много у меня осталось терпения?

— Не слишком? — пискнула её возлюбленная под особо чувствительным «хруп» и развела пошире ноги.

Она всегда любила провокации и умела переключать внимание, но на этот раз добилась обратного: наклонившись, Сагири отвела со смуглой щеки спутавшиеся пряди и попыталась заглянуть в тотчас зажмурившийся глаз. Совести в Коко ни капли не осталось.

— Можешь ты мне объяснить? — неожиданно мирно попросила Сагири, возвращаясь к массажу. Под сильными пальцами татуировки-змеи прогибались, поблёскивая полузатёртой чешуёй, а мышцы становились всё податливее. Морщины, глубоко прорезавшие лоб и переносицу Коко, начали разглаживаться.

— Мне страшно, — ответила она, когда руки снова переместились на поясницу. Не открывая глаз, Коко качнула головой. — Когда тебя долго нет, мне снова становится страшно.

Сагири в молчании растёрла ей ноги и уже бережнее принялась за внутренние стороны бёдер. Слишком нелегко собраться с мыслями.

— Ты понимаешь сама, что этот страх беспочвенный, — смогла, наконец, сказать она. — Если возможно сделать всё, чтобы стереть прошлые личности, мы сделали это. Я ни разу не звонила родителям и братьям, ты — сыну. Все — на всём свете, понимаешь? — убеждены, что нас давно нет. Они могут искать нас, — подала Сагири руку, помогая перевернуться обратно на спину, — они могут желать нам смерти, но ни-ког-да не отыщут. Потому что нас больше нет. Есть Накагава Коко, — стянула она носок с узкой ступни, укладывая её на плечо, — и есть Цутия Сагири. Никому не нужные, кроме Сидзунэ-сан, соседки из заросшего рисовыми полями захолустья. Я так же трясу башкой на концертах, ты — переводишь стихи. Мы в безопасности. И есть только одно «но»: я бесконечно скучаю по твоей бирюзовой помаде.

Она улыбнулась, схватив зубами большой палец ноги, и Коко еле слышно хихикнула. В тёмно-карих глазах, окружённых морщинами-лучиками, появились лукавые искры. Пока не вернулись те мысли, о которых было лучше не вспоминать, Сагири зажмурилась, прижимаясь щекой к татуированной ноге. А затем, задирая нижнюю рубашку — ещё один незаметный протест против ненавистной культуры[7], — растянулась на татами. Перед ней, спускаясь с живота причудливыми изгибами, распахнула пасть последняя, до дрожи реалистичная змея.




Опошлять ночь пивом не стала даже Сагири. Потягивая сливовое вино, она разглядывала себя в зеркало, не потрудившись одеться, и вслух рассуждала, попросят ли её с работы, если перекраситься в рыжий. Взрослая дама, как-никак. Хотя прощают же исколотые уши?

Коко, сонную и причёсывающуюся, больше беспокоили предстоящие взгляды соседей. Это Сагири хорошо: сорваться в любой момент и уехать на месяц, а вот ей здесь жить, раскланиваться и терпеть ещё более унизительные шепотки за спиной.

Нужно было рискнуть и ехать в Корею. Менее надёжное место, но с потоковыми пластическими операциями её смешанное происхождение никто бы и не заметил. И Сагири затерялась бы среди круглоглазых детищ хирургов[8]. Нужно было... Впрочем, слишком уж жаловаться не на что, на прямые насмешки ни у кого пока смелости не хватало. А были бы в Корее дом и работа — большой вопрос.

— Всё не так паршиво, верно? — пробормотала она, и Сагири улыбнулась ей в отражении.

— Конечно. И тебе стоит съездить со мной в Кавасаки через две недели. Будут какие-то немцы, впервые о них слышу, но, говорят, хороши.

— Чтобы в слэме мне разбили очки и переломали конечности?

— Вот сейчас ты говоришь как старая карга.

Поднявшись и чмокнув Коко в висок, Сагири отняла у неё расчёску и отправилась в ванную. Глядя на призывно покачивающиеся бёдра, женщина горестно вздохнула и налила вина уже себе. Она действительно не молодеет...

За окнами шумел ливень, разгоняя отяжелевший и душный воздух. Моргал светодиод камеры, сбитой из обычного положения ветром. Коко хотела выйти и поправить её, но не успела: зазвонил обычно молчащий в такое позднее время телефон.

— Здравствуйте, это дом Накагавы, — еле удержавшись от поклона и удивлённого тона, произнесла в трубку Коко. На другом конце молчали, и она подумала, что это кто-то из соседей, собирающийся с духом, чтобы отчитать пожилую даму за шум посреди ночи. — Здравствуйте?

Еле слышно скрипнули помехи, не перекрывая короткий кашляющий звук.

— Здравствуйте, Накагава-сан, — приглушённо и по-английски прозвучало после недолгой паузы. — Рад снова слышать ваш голос. Простите, что так поздно, но не хотел отрывать вас от очаровательной... Сагири, кажется? Приятно знать, что и с ней всё в порядке. Должен признать, что никогда бы не подумал о Японии. Никогда. Примите мой поклон.

Коко перевела взгляд на окно. Камера под крышей повернулась ещё немного, следом за ней — две на внешних опорах. В голосе, гудящем в трубке, зазвучала улыбка.

— Вы неизменно красивы. И ничуть не изменились.

— Благодарю, — отозвалась Коко, приглаживая пальцами не причёсанные до конца волосы и глядя на ту, первую из камер.

Она всегда думала, что в этот момент будет одета во что-то более подходящее для побега, бросит всё, схватит давно собранный рюкзак с документами и необходимым, сядет в машину и уедет. Рядом будет Сагири, зубрящая новое имя, а впереди — аэропорт, континент и очередная страна. Мир перевернётся, но они сумеют удержаться.

Вместо этого — звуки ливня, плеск воды в душевой кабинке, лёгкая тошнота и трясущиеся пальцы. И смертельная, ватная вялость в ногах и тишина в мыслях.

Он молчал, и Коко осознала, что теперь ему некуда спешить. На этот раз он предпочёл выждать, проверить и не оставить им ни единого шанса.

«Хорошо, что мы не завели кошку», — вертелось у неё на языке, но вместо этого мадам Накагава Коко наклонила голову к плечу и с прежним, почти забытым акцентом произнесла:

— Здравствуй, Кристофер.



Примечания:
[1] Круглосуточные магазины с широким ассортиментом товаров.
[2] Китайские "пельмени".
[3] Перебродившие соевые бобы.
[4] Летом в Японии (как минимум в тёплых районах) жарко и влажно, а это лучший климат для размножения насекомых.
[5] Поджанр юри.
[6] Онигири - "пирожки" из пресного риса с начинкой. Юката - банная или летняя одежда, лёгкое кимоно без подкладки.
[7] Традиционно (но, если не ошибаюсь, всё-таки не обязательно) юкату надевают на голое тело.
[8] В Южной Корее крайне распространены услуги пластических хирургов. По некоторым данным, сейчас в Сеуле сложно встретить людей с азиатским типом век.