Карандаши уверенно скользили по бумаге, оставляя четкие яркие линии. Несколько оттенков коричневого, желтый, черный, бурый - все причудливо смешивалось, складываясь в силуэт красивой крупной собаки.
Если в начале рисования порода пса угадывалась смутно, то теперь это абсолютно точно была овчарка. Художница отхлебнула зеленого чаю и взяла в руки мокрую кисть. Мазнув пару раз по грифелю карандашей, она принялась придирчиво поправлять рисунок, размывая границу между цветами. Наверное, красками это было сделать проще, но девушке элементарно лень лезть за ними в ящик. Высунув кончик языка от усердия, она старательно исправляла те участки, которые, видимо, считала неудавшимися, хотя любой далекий от искусства человек непременно счел бы её работу лишенной недостатков.
Где-то спустя двадцать минут девушка громко фыркнула, отбросила кисть в сторону и неудовлетворенно откинулась на спинку кресла. Рисунок ей не нравился. И вообще ничего не нравилось. Она только вздохнула, остро ощущая себя бездарной, как крышка от унитаза. Ощущение было страшно неприятным. Хотелось обхватить коленки и пожалеть себя. Останавливало только то, что руки испачкались в краске, а мыть их было опять же лень.
Девушка бросила очередной сердитый взгляд на монитор, где по-прежнему мерцало глумливое: "Так когда ты уже перестанешь делать вид, что я не твоя муза, дорогая?"
Окончательно вспылив, она рывком подъехала к столу и, наплевав даже на грязные пальцы, напечатала: "Иди ты знаешь куда, Миллс!"
Не дожидаясь ответа, она решительно закрыла твиттер. Нужно немного спустить пар, или она наделает массу глупостей. Эмма Свон - а именно так звали раздраженную художницу - всегда отличалась довольно вспыльчивым характером.
Собственно, так она и попала сюда, в эту школу искусств. Когда уставшая мать отчаялась вправлять ей мозги, то ухватилась за это место мертвой хваткой. Сообразив, что почеркушки в блокноте - единственное подобие полезной деятельности, которая нравится её дочери, она поспешила устроить её в эту школу. Эмма внезапно поступила, причем, в виду своего таланта, платила только половину стоимости обучения как одаренная студентка. Несчастная мать не могла нарадоваться, а Эмма, искренне считавшая, что спустя неделю вылетит из новой школы пробкой, неожиданно прижилась там. Кто знает, что именно заставляло её быть паинькой. Возможно то, что она впервые получала удовольствие от обучения. А возможно дело было именно в чертовой Реджине Миллс.
Дочка богачей, она могла даже не посещать школу и все равно получать отличные оценки, но вместо этого она училась куда усерднее, чем сама Эмма, и по праву считалась лучшим фотографом их школы. Свон ненавидела красивых и популярных отличниц всей душой, так что с этой особой у неё немедленно началась холодная война. Эмма не упускала ни единого случая задеть её и вообще всячески задирала, а вот Реджина реагировала куда спокойнее. Конечно, иногда она наносила ответный удар, но гораздо чаще просто прохладно пожимала плечами, чем бесила еще больше. Свон даже не могла объяснить своей неприязни к ней - просто Реджина с первого дня стала для нее занозой в заднице.
Единственное с ней связанное, что восхищало Эмму - фотографии. Свон была хороша в рисовании, но таких фоток не смогла бы сделать никогда и ни за что. Порой она даже срисовывала некоторые из них.
Со временем их отношения немного устаканились, но потребность общения с Миллс никуда не исчезла. Просто бурчание Эммы в её сторону становилось все более дружелюбным и со временем перешло в режим твердого нейтралитета. Так или иначе, Реджина все равно постоянно была рядом, и Эмма все чаще ловила себя на мысли, что ей это нравится. Они были не то чтобы подругами - подругами они как раз никогда и не были, - но чем-то большим: людьми, привыкшими друг к другу и желающими проводить вместе время.
Эмма не верила во вдохновение. То, что остальные воспевали как самое прекрасное для человека искусства, представлялось ей размытой фантазией. Её собственно желание рисовать было просто внутренним порывом, который пинает под зад и заставляет сидеть с карандашами полдня, уничтожая все запасы чая и сладкого. Ничего особо возвышенного.
Задумавшись, Эмма не заметила, что снова взяла в руки карандаши. Медленно, проступив откуда-то из размышлений, возле овчарки сама собой появилась черная кошка. Её спина изгибалась столь небрежно, что даже один этот изгиб словно издевался над невинно стоящей рядом овчаркой. Красивая, точеная морда выглядела изящно, но вместе с тем до жути стервозно. Эмма хмыкнула, отложила зеленый карандаш и уверенно взяла несколько коричневых. Раз уж начала рисовать именно так, то и цвет глаз нужно сделать соответствующий. Спустя пару минут Реджина-кошка была закончена и бодро унижала бедную овчарку одним своим существованием. Проклятый твитт снова всплыл в памяти, и Эмма окончательно убедилась, что незавидная роль овчарки досталась ей самой.
Потому что если бы вдохновение существовало, оно бы выглядело как Реджина. Каждым своим движением, каждым словом, даже взглядом она ухитрялась вызывать ворох эмоций, которые обращались в идеи. Все больше и больше Эмма ощущала некую зависимость от неё. Ей хотелось бесконечно смотреть на Реджину, говорить с ней, прикасаться к ней, черпать из неё свет и эмоции, чтобы потом переносить их на бумагу.
Да, они определенно не были друзьями. Они даже любовницами не были, хоть и целовались несколько раз под ударной дозой алкоголя. Те отношения, что сложились у них, могли быть только отношениями художника и музы. Реджина поняла это первая.
Сейчас она уехала на неделю с матерью, а Эмма томилась в одиночестве, не в силах создать ничего, что бы нравилось ей самой. Реджине же, кажется доставляло удовольствие дразнить её в твиттере.
Как бы Свон не хотелось этого признавать, факт оставался фактом - Реджина и впрямь была тем огнем, что разжигал её талант, и Эмма ничегошеньки не могла с этим поделать.