Она зад­ви­га­ет за­совы, за­кола­чива­ет ок­на, чер­тит вок­руг се­бя ли­нию, как толь­ко в ус­нувший го­род при­ходит ночь.
Мо­роз­ная ночь с кро­шевом из ис­тлев­ших вос­по­мина­ний.
Ес­ли она хоть раз за­будет, ес­ли про­мед­лит, ес­ли ре­шит, что уже не­важ­но, – ник­то не возь­мет­ся тог­да ей по­мочь.
Ни­кому и сей­час нет де­ла до ее бе­зудер­жных вос­кли­цаний.
Она за­жига­ет све­чи, по­тому что пос­ледняя лам­па с трес­ком лоп­ну­ла па­ру но­чей на­зад.
Ос­колки усе­яли пол, по­реза­ли но­ги, на­рисо­вали алым цве­ты.
Она ста­новит­ся в центр бе­лого кру­га, сжи­ма­ет дро­жащи­ми паль­ца­ми за­точен­ный нож и ус­трем­ля­ет взгляд.
Смот­рит и спра­шива­ет, ед­ва ше­веля ис­ку­сан­ным язы­ком: «Это ты?»
От­ве­том ей слу­жит удар, сот­ря­са­ющий сте­ны. Она бы мо­лилась, вот толь­ко не ве­да­ет нуж­ных слов.
Ни­ког­да не ве­дала и не нуж­да­лась.
Удар сле­ду­ет за уда­ром, она зак­ры­ва­ет гла­за и ду­ма­ет, вы­дер­жит ли се­год­ня хлип­кий за­сов.
Ста­рому гос­тю не зна­кома ус­та­лость.
Она слы­шит его ша­ги за­дол­го до то­го, как он вхо­дит в го­род, вих­рем кру­жась в спле­тении собс­твен­ных сил.
Ко­жу тро­га­ет цеп­ки­ми лап­ка­ми лип­кий страх, ве­ны со­чат­ся кровью, слов­но кто-то зу­бами ос­тры­ми их пе­реку­сил.
Ша­ги про­мина­ют ас­фальт, на­батом сту­чат по нер­вам.
Это – ста­рая их иг­ра на то, кто не вы­дер­жит пер­вым.
Она не хо­чет бо­ять­ся, ей хо­чет­ся ве­рить, что круг, на­рисо­ван­ный бе­лым ме­лом, ее за­щитит.
Спря­чет от чер­но­го взгля­да.
Ус­та­лость зло­рад­но ре­жет тон­кие ве­ны, сги­ба­ет но­ги, про­тив­но и тон­ко в за­тыл­ке зве­няще пи­щит.
Де­мон уже где-то ря­дом.
Она не ви­дит, не слы­шит – чувс­тву­ет, как гость ее пре­дан­ный, гость ее веч­ный дви­жет­ся к до­му, при­выч­но гло­тая зву­ки.
На го­род на­вали­ва­ет­ся ти­шина.
Гость под­ни­ма­ет­ся по сту­пеням скри­пучей лес­тни­цы и вкрад­чи­во спра­шива­ет, при­жимая к две­ри гу­бы и ру­ки:
«Ска­жи мне, ска­жи же: ты в этом до­ме од­на?»
Ше­пот его от­равлен­ным ды­мом про­бира­ет­ся в ще­ли, каж­дое сло­во прок­лять­ем прош­ло­го ды­шит.
Она сто­ит, ни жи­ва, ни мер­тва, за воз­дух цеп­ля­ет­ся дву­мя паль­ца­ми и не хо­чет-не мо­жет, но все-та­ки слы­шит:
«В той стра­не, что дав­но моя, мно­го сол­нца, тра­вы там и цве­ты,
В той стра­не ни­кого, кро­ме нас, не бу­дет, толь­ко я, неж­ность моя, и ты.
Я вы­бираю те­бя, ты зна­ешь? С каж­дым вдо­хом – те­бя од­ну.
Всег­да пом­ни: я толь­ко те­бе от­крою во­рота в мою стра­ну.
Я те­бя опою дур­ма­ном, чтоб без бо­ли был пе­реход.
И по­кажет­ся ми­гом веч­ность, за мгно­венье прой­дет це­лый год».
Она про­дол­жа­ет сто­ять в кри­во на­чер­ченном кру­ге и слу­шать би­ение пуль­са в пра­вом вис­ке.
Раз­ве ей есть что те­рять? Жизнь ее слиш­ком дав­но ле­жит ста­рым ске­летом на зо­лотом пес­ке.
Де­мон вь­ет­ся вок­руг уп­ря­мо, уже слиш­ком дав­но не на­ходит­ся сил, чтоб прог­нать его прочь.
Он ее соб­лазня­ет, он ей обе­ща­ет, он при­ходит за ней из го­да в год, из ме­сяца в ме­сяц, из но­чи в ночь.
В го­роде, за ко­торый она цеп­ля­ет­ся с упорс­твом, дос­той­ным луч­ше­го при­мене­ния,
Уже ни­чего жи­вого нет – и не бу­дет, вер­но.
Го­род на­пол­нен смра­дом за­быто­го скле­па, он пе­нит­ся мра­ком и тле­ни­ем,
А еще тос­ка ро­ит­ся над ули­цами его без­мерно.
Иног­да ей ка­жет­ся, что сто­ит вый­ти за дверь – и все вер­нется, рас­цве­тет пыш­ным цве­том, заль­ет­ся сме­хом.
Все ча­ще ей ду­ма­ет­ся, что аван­тю­ра эта мог­ла бы лег­ко увен­чать­ся счас­тли­вым ус­пе­хом.
Но что­бы про­верить, что­бы уз­нать, что­бы по­нять, сколь­ко еще на до­лю ее вы­падет бед,
Не­об­хо­димо шаг­нуть впе­ред – к де­мону, для ко­торо­го она бе­рег­ла се­бя сот­ни и ты­сячи лет.
Де­мон чу­ет ее сом­не­ния, ти­хо сме­ет­ся и шеп­чет, не вы­пус­кая дом из сво­их объ­ятий:
«Ник­то не вер­нется».
Все еще боль­но слы­шать та­кое – но с каж­дым ра­зом боль ста­новит­ся нем­но­го при­ят­ней.
И она сда­ет­ся.
В кон­це кон­цов, ад – это не так уж пло­хо, не так уж сквер­но.
Вся­ко луч­ше, чем даль­ше здесь гнить од­ной, вер­но?
Ей ос­та­ет­ся лишь отод­ви­нуть за­совы, вскрыть дверь, на по­роге пос­пешно сплес­ти па­ру пос­ледних слов.
И пос­мотреть.
Ши­роко улы­ба­ет­ся са­мая ди­кая из всех ноч­ных до­черей, что вер­ну­лась за ней из чу­жих и прок­ля­тых снов.
Вдво­ем им го­реть.
Го­рода нет. Вмес­то го­рода – ров­ное по­ле, нас­коль­ко хва­та­ет глаз.
Го­рода нет. Есть де­мон, его ру­ка и пыл­кость за­вет­ных фраз.
За пле­чами, уви­тыми тем­но­той, пус­тошь из под­за­бытых слов и се­рая мгла.
В не­ког­да свет­лых гла­зах – пыль, дур­ман, мер­твый дым и печ­ная зо­ла.
С длин­ных во­лос лип­кой нитью тя­нет­ся па­ути­на ядо­вито­го па­ука.
В про­тяну­тую ла­донь, кровью смо­чен­ную, чуть по­мед­лив, ло­жит­ся ее ру­ка.
Го­лос ее поч­ти не дро­жит: «Слы­шишь, Эм­ма? Не взду­май ме­ня хо­ронить в чер­ном, схо­рони в бе­лом!»
Став­ший лас­ко­вым ше­пот кру­жевом вь­ет­ся в воз­ду­хе: «Я те­бя слы­шу, слы­шу, моя ко­роле­ва…»