Гарри спустился по лестнице, на ходу застегивая манжеты рубашки и отыскивая взглядом утреннюю газету. Хлопотавшая на кухне Джинни привычно подставила ему щеку для поцелуя. Она следила за пенкой, поднимающейся в джезве, думая о том, что предстоящий матч против «Ос» обещает быть очень сложным: чужое поле, судья, который, по всеобщему мнению, относился к «Гарпиям» предвзято, травма колена у Роббинс… Этого уже хватило бы для более или менее мрачных прогнозов – а ведь была еще и Ребекка Пендлтон, недавно перешедшая из «Сканторпских стрел» и не сумевшая за полтора месяца найти общий язык с командой… И что прикажете делать? Матч, конечно, не решающий, но ведь гораздо лучше ровно отыграть предварительный тур и выйти из подгруппы без нервотрепки, на пике формы, чем с прохладцей продуть первые отборочные игры, выложиться в последней и попасть на действительно сильного соперника изрядно измочаленными и уставшими. И хорошо, если удастся избежать стыковых матчей… Именно это объясняла Джинни команде перед началом каждого сезона, и все были согласны с ее словами, но все равно тенденция играть в первых встречах спустя рукава подспудно жила почти в каждом из игроков, и стоило чуть ослабить вожжи, распускалась пышным цветом. Джинни была уверена, что если бы удалось переломить этот подход к турнирам, «Гарпии» могли бы взять по крайней мере «серебро» в чемпионате страны…

Думая о своем и следя за поджаривающимися тостами, она краем уха слушала Гарри, в лицах пересказывавшего вчерашнее совещание у главы аврората. Не забывая где надо возмущаться или одобрительно хмыкать, Джинни выложила на подогретые тарелки омлет, посыпала еще шкворчащие золотистые кусочки свежей зеленью и одним взмахом палочки накрыла на стол.

- И что вы теперь будете делать? – спросила она, добавляя молоко в свой кофе.

- А что тут сделаешь? – Гарри оторвал взгляд от «Пророка», в который было уткнулся. – Чтобы создать для этого дела отдельную группу, у нас людей все равно не хватит, я так Шеклболту и сказал. Максимум, что мы можем, - перераспределить обязанности между собой. И назначить кого-то координатором по делу, чтобы подгонял, требовал, информацию сводил... Главное, что все это прекрасно понимают – и все равно каждый раз делают вид, что впервые слышат о проблеме со штатом…

Повисла тишина, уютная кухонная тишина, прерываемая звяканьем вилок и шуршанием газетных страниц.

- Боюсь, мы все-таки проиграем, - сказала Джинни, задумчиво уставившись в одну точку и неторопливо допивая почти остывший кофе.

- Пендлтон? – понимающе спросил Гарри, пробегая взглядом колонку криминальной хроники и привычно морщась от того, что сообщения о происшествиях подавались совершенно не так, как это следовало бы делать.

- И Пендлтон, и Роббинс… - медленно перечислила Джинни. – И вообще – начало сезона… сам знаешь, какой настрой – «не поймали этот снитч, поймаем следующий».

- Ладно тебе, - отозвался Гарри, уже поднявшись из-за стола, откладывая газету и еще раз чмокая Джинни в щеку. – Снитч ты всегда поймаешь, ты отличный игрок. – От него пахло холодноватым лосьоном и кофе.

- Не всегда, - упрямо сказала Джинни. – И дело не в этом, а в том, что команда должна быть готова играть как следует к первому матчу, а не к пятому и не к…

- Я пошел, - Гарри уже стоял в камине, зажав горсть Пороха в руке. – До вечера.

Он исчез во вспышке изумрудного пламени.

Пока мылась посуда, Джинни вышла в холл, чтобы накинуть мантию. Зеркало отразило симпатичную, уверенную в себе ведьму лет тридцати, лицо который было известно любому поклоннику квиддича в этой стране.

«А я еще ничего, - подумала Джинни, вскидывая голову и улыбаясь обольстительно собственному отражению. – И не скажешь, что трое детей».

Тем не менее, как бы хорошо она ни выглядела, факт оставался фактом – совсем скоро Джинни Поттер исполнится сорок. Возраст для спортсменки, даже чистокровной, критический. В команде сейчас был только один игрок старше ее. Легкая тень омрачила лицо Джинни. Пора, пора уже подумать всерьез о том, что делать дальше. Прямо сегодня вечером и подумать, с мужем посоветоваться… если он, конечно, не задержится на работе.

Она бросила под ноги Порох, и тьма Каминной сети, перемежающаяся светлыми полосками чужих комнат, привычно понеслась перед глазами.

***

…Сжав губы в почти незаметную полоску и досадливо хмуря рыжие брови, капитан «Холихедских гарпий» наблюдала за тем, как Бекки Пендлтон неуверенно оглядывается вокруг, как задумывается на долю секунды прежде, чем рвануться наперерез бладжеру, как отбивает его – слишком сильно, наугад направляя подальше от игры. «В ловца, бей в ловца», - застонала мысленно Джинни, видя, как Пендлтон в очередной раз очертя голову посылает мяч в синее небо. Ей было знакомо это состояние – когда чувствуешь себя не в своей тарелке и забываются самые простые, казалось бы, ставшие уже инстинктивными действия. Но, боггарт все побери, Бекки не новичок, это ее третий сезон в высшей лиге, и пора бы научиться справляться с нервами. Тут не институт благородных девиц; это квиддич; и ты либо играешь, либо отправляешься варить патоку для сахарных перьев на заднем дворе «Сладкого королевства». Джинни накручивала себя, зная, что ее слова прозвучат убедительно лишь в том случае, если злость будет искренней. Обман в таких случаях не удавался никогда.

Через минуту, заложив широкий вираж, она подлетела к своему загонщику справа – так, чтоб солнце не било в глаза ни одной, ни другой.

- Пендлтон! – окликнула Джинни. Та обернулась испуганно, явно не отследив маневр капитана. Ее карие глаза казались почти черными на бледном лице. Желваки на щеках свидетельствовали о судорожно стиснутых зубах, а костяшки вцепившихся в метлу пальцев четко обрисовывались под туго натянувшейся кожей плотных перчаток. Несмотря на царивший в вышине холодноватый ветер, над верхней губой Ребекки поблескивали капельки пота. Испуг на ее лице теперь потеснило выражение отчаяния – также хорошо знакомое Джинни.

- Ты что творишь, мать твою? – обманчиво-спокойным тоном спросила Поттер. – Ты о чем думаешь, Пендлтон? Какого хрена ты тут вообще думаешь? Нечего тут думать, понятно?! Вот бита, вон бладжер. Тут мы, там – соперник! Твое дело – шарахнуть битой по мячу и попасть вон в ту грудастую «осу», поняла? Выведешь ее из строя – будешь молодец! А ты ведь умеешь, так? – ты сто раз делала это на тренировках. Так что хватит сопли по мантии размазывать, биту в зубы – и вперед! И если ты не сшибешь с метлы хоть одну из полосатых тварей, я тебе эту биту после игры лично в задницу засуну. Ясно?!

Пендлтон, как загипнотизированная, кивнула. Воздух между ними будто сгустился и чуть заметно подрагивал слабыми мерцающими искрами. Джинни не сомневалась, что судья ничего не заметит - или сделает вид, что не заметил. Строго говоря, магическая поддержка игрока, в дополнение к психологической, допингом не считалась; но правила считали предосудительным ее использование в ходе игры, допуская подобное лишь в перерывах. Однако все пользовались этим способом, с оглядкой на судей: либералы относились к таким «подпиткам» снисходительно, редкие же ортодоксы, свято блюдущие не только дух, но и букву игры, могли назначить достаточно строгое наказание. Сегодняшний судья, молодой, худой, как метла, Лейман слыл либералом…

Джинни проследила за уходящей вниз и влево, ближе к собственным кольцам, Ребеккой; даже спина загонщика стала выглядеть как будто спокойней и уверенней. Ну что ж, даст Мерлин, об этом фланге обороны сегодня можно будет больше не беспокоиться.

Шум стадиона вдруг переменился. Джинни одним взглядом охватила картину игры: «Осы» перепасовывали друг другу квоффл, готовясь к атаке, ни один из бладжеров не нес серьезной угрозы, оба вратаря были на месте, в целости и сохранности; значит… Не успев додумать эту мысль, она резко наклонила древко и рванулась вниз, продолжая и продолжая задавать курс «на снижение», совершая кувырок в воздухе, на высоте сотни футов над землей. Когда стадион мелькнул перед глазами, опрокидываясь, мгновенный приступ головокружения едва не поверг Джинни в панику; но многочисленные тренировки не прошли даром: независимо от сознания, тело уже само выполняло переворот в горизонтальной плоскости, называемый у магглов «бочкой». Эффектный маневр не занял и пяти секунд – на трибунах захлопали, засвистели; но Джинни почти ничего не слышала – ветер гудел в ушах, она стремительно мчалась туда, где, орали ей инстинкты и интуиция, ловец соперника преследовал снитч. Она увидела это, едва кровь отлила от головы, - Маккензи сотней футов ниже несся параллельно трибуне, и гребаная золотая искорка была уже слишком близко от его руки. Слушаясь все тех же инстинктов, Джинни, не мудрствуя, направила метлу по самой короткой траектории – пологой кривой, целясь в точку на несколько футов впереди снитча. Шарик имел приличную скорость – расстояние между ним и Маккензи уменьшалось довольно медленно; но еще медленнее уменьшалось оно между снитчем и самой Джинни. И все-таки цель приближалась; разделяющая их дистанция сократилось почти вдвое, когда серебряные крылышки завибрировали по-иному – и снитч исчез. Маккензи, мгновенно притормозив, завис, озираясь по сторонам, и Джинни разглядела злую гримасу на простоватом, круглом лице. С его губ срывались короткие слова, не слышимые издалека; впрочем, не нужно было много ума, чтобы понять, какой неуловимый мячик кроет сейчас по Мерлиновой матушке ловец «Ос».

Джинни тоже сбросила скорость, но не остановилась, а начала накручивать спираль, поднимаясь все выше и пристально вглядываясь: не мелькнет ли где снова блестящий мячик. Но снитч не показывался, и она спустилась вниз, ближе к центру стадиона, считывая потерянный за время погони и поисков снитча рисунок игры. Они вели – пятьдесят-сорок, но это, конечно, ничего не значило; с таким серьезным противником рассчитывать на преимущество в сто пятьдесят очков за счет заброшенных квоффлов не приходилось; исход матча решала только поимка снитча – а его все не было.

Он появился снова через полчаса – когда разрыв с «Осами» составлял двадцать очков; и Джинни вложила всю душу и все силы в рывок, выжимая из метлы максимум возможного; встречный ветер до слез хлестал по глазам, несмотря на закапанное перед матчем зелье, мантию рвало с плеч; казалось, вот-вот сорвет и кожу со щек. Но она не успела; и осталось только до вмятин закусывать губы, видя, как торжествующий Маккензи вскидывает руку, и как трепещут крылья снитча, зажатого в широкой короткопалой ладони. Нет, Джинни не уступила ему ни в скорости, ни во внимательности, ни в маневренности – она просто оказалась на сотню футов дальше, чем нужно. Невезение, судьба, фортуна, повернувшаяся задом, – и это злило больше, чем если бы она действительно была виновата в проигрыше.

- Не дергайся ты так, Поттер, - сказала в раздевалке Сильвия Мэддок, «ужасный ребенок» команды, когда Джинни невербальным Диффиндо располосовала не желавшую расшнуровываться перчатку. – Руку отхватишь – чем будешь снитч ловить?

- Да иди ты… - бросила Джинни, не глядя. – Без тебя тошно…

Она сидела на скамейке верхом, как на метле, плечи, спина, бедра все еще были напряжены. Пропитавшаяся пОтом форма неприятно липла к коже, но Джинни с неторопливой ожесточенностью чинила перчатку, будто наказывая себя. Складка у рта стала заметной и часто подергивалась.

Сильвия вскинула тонкую, «элегантную» бровь, живо напомнив Джинни Малфоя времен хогвартской учебы.

- Можно подумать, мы войну проиграли, а не матч, - необдуманно брякнула она. В раздевалке повисла тишина. Молодые игроки прятали глаза и делали вид, будто усиленно ищут что-то в своих полупустых шкафчиках. Те, кто постарше, продолжали негромко переговариваться, не сомневаясь, что Джинни сама знает, как поступить.

Джинни продолжала сидеть на скамье; к складке у губ добавилась еще и морщина между сдвинувшихся к переносице бровей. Кожу на лбу пощипывало и сводило от высохшего пота. Пощипывало и глаза, закипавшие слезами. Двадцать – всего двадцать лет прошло. Сильвии тогда было… да, девять; она не может не помнить. Так какого черта… какого черта? Нужно было что-то сказать – но что можно сказать этой самовлюбленной, нахальной и в общем-то неплохой ведьме без царя в голове? Джинни решительно не знала, какими словами объясняется то, что не требует объяснений.

- Ступефай, - сказала она, ткнув палочкой вбок почти наугад, услышав грохот и испытывая отвращение к себе самой. – В следующий раз прокляну.

Сильвия поднялась, зацепив вновь громыхнувшую дверцу шкафчика, потрогала пальцами уголок рта, морщась, слизнула выступившую кровь – не то рассекла губу об острое железное ребро шкафа, не то закровила ушибленная десна. Малиновый рубец пересекал левую щеку слегка наискось, выглядел впечатляюще, но серьезной травмы не представлял.

- Сходи к Малкольму, - посоветовала Джинни. Малкольм О’Лири был колдомедиком команды.

- Обойдусь, - отозвалась Сильвия, осторожно ворочая подбородок – проверяла, все ли в порядке с шеей. – Мы в клуб собирались, пойдешь?

Джинни помотала головой, отказываясь от предложения.

- Нет, я домой, - буднично ответила она. – В душ – и домой.

- Конечно, - сказала Сильвия.

Стянув оставшуюся одежду, Джинни шагнула под теплые струи, ощущая себя кариатидой. Небо давило на плечи, и единственным спасением было смыть с себя этот день, смыть вместе с потом, ветром, усталостью. Джинни добавляла и добавляла горячей, пока тонкая кожа не стала красной, распаренной, почти обварившейся. Тогда она решительно закрыла правый вентиль, постояла минуту под холодными струями и вышла из душа почти человеком.

- Тебя там сова дожидается, - показала рукой куда-то на подоконник Пендлтон. По ее взгляду было видно, что она хотела сказать не это – точнее, не только это. Джинни задержалась, натягивая на мокрое тело халат и вытирая полотенцем волосы, предоставляя Ребекке время собраться с духом.

- Спасибо, - сказала наконец та по-детски искренне, глядя на Джинни, как на одно из божеств в пантеоне – может, и не самое могущественное, но немаловажное. – Спасибо, что сегодня… сказала мне… там… Я вообще-то умею играть, просто… не могла…

- Да я понимаю, - Джинни улыбнулась тепло – по-настоящему, отцепляя пергамент от совиной лапы и разворачивая тонкую трубочку. – Это бывает; а играешь ты хорошо, я же видела.

- А ты пойдешь в клуб? – осмелев от того, что ее похвалили, спросила Бекки. – Девчонки собираются…

- Нет, - повторила Джинни то, что ранее ответила Сильвии, пробегая глазами письмо – Гарри сообщал, что задерживается на работе допоздна; на его языке это означало «до полуночи, а то и дольше».

- Пойдем! – вклинилась в их разговор, уловив неуверенность в голосе капитана, Роббинс, единственная, кто был доволен сегодняшней игрой – травмированное колено ни разу не подвело ее. Она размашисто обхватила Джинни за плечи, неудобно прижав к широкой груди, опровергавшей расхожие представления о «слабом поле». – Поттер, похоже, сегодня домой не собирается, – она кивнула на пергамент. Гортензия пришла в команду почти одновременно с Джинни и на правах старожилки могла иной раз высказаться на негласно табуированную тему капитанской личной жизни. – Давай, хоть раз посмотришь, чем на самом деле занимается твоя команда после матчей!

- А то я не знаю, - шутливо огрызнулась Джинни. – Огневиски, экстазелье, стриптиз в исполнении хогвартских семикурсников.

- Ну почему же семикурсников? – невинно расширила не знавшие туши и теней глаза Горти. – Лично я предпочитаю что-нибудь посвежее… - Смеясь, она увернулась от поттеровской «Агуаменти». – Решай, Поттер, а то ведь так и будешь считать, что жизнь – это семья и квиддич!

Пустой, темный и тихий дом возник перед глазами Джинни. Без детей блэковский особняк и впрямь стал унылей и уже не так радовал, не так тянул к себе.

- Хорошо! – Джинни тряхнула еще влажными волосами. – Я пойду. Но имей в виду, Горти, - если там не будет хогвартских стриптизеров… - Радостные вопли заглушили ее слова, и Джинни вдруг поверила, что сходить куда-нибудь вместе с командой – совсем неплохая идея.

***

Клуб – в который их потащила, естественно, Сильвия – оказался в Антверпене; и Джинни ни за что не согласилась бы аппарировать туда – сил после игры и так оставалось немного, если бы у Сильвии – ну конечно! - не оказалось порт-ключа. По настоянию Джинни, они отправились все вместе – захватив с собой и слабо сопротивлявшуюся Ребекку. Джинни надеялась, что совместная вечеринка сделает то, что не смогли сделать матчи и тренировки.

Фасад заведения под названием «Рудбекия» полыхал и переливался сотнями огней. Эта тенденция – делать ночные клубы и прочие веселые места как можно более заметными, вкладывая в это немалые средства, а затем тратить еще бОльшие деньги на Отвлекающие и Маскирующие чары – появилась в последние несколько лет и очень раздражала Джинни. Мало того, что это было ненужным расточительством – в нарочитости бьющей в глаза роскоши ей виделось еще и стремление как можно скорее стереть из памяти заколоченные витрины, ощерившиеся осколками стекол пустые окна в Косом переулке, рваные и грязные вывески, болтающиеся на ветру, как подол истрепанного платья. Попытку забыть вчерашнюю войну – вот что видела Джинни в водопадах света, заливавших «Рудбекию», и ее мгновенно охватило желание вернуться домой или даже в пустую, пахнущую холодом и сыростью полутемную раздевалку под трибунами стадиона. Если бы Горти Роббинс, увлеченная болтовней Сильвии, сама того не замечая, не тащила ее за собой, Джинни все-таки аппарировала бы в Лондон. Но теперь было поздно – они уже вошли, и чуть заметно поблескивающий купол Антиаппарационных чар сомкнулся за спиной, отделяя их от бархатной черноты ночи и еще ярче сияющих на ее фоне магических огней.

***

Небольшой, но шумной толпой команда двинулась по длинному темноватому коридору, освещенному факелами и «Люмосами». Джинни почувствовала, как ледяные щекочущие пальчики, едва прикасаясь, пробежали по ее позвоночнику – посетителей проверяли на наличие Подчиняющих зелий и заклинаний, «Империус» в первую очередь; на следующем повороте кожу слегка защипало, будто лопались пузырьки лимонада, - так проявлялось заклинание, реагирующее на темные артефакты. До конца коридора они преодолели еще три или четыре завесы чар. Плечи Джинни чуть дрогнули, расслабляясь, напряжение оставило ее. Может быть, здесь и правда неплохо – если владельцы не скупятся на защиту, одновременно и мощную, и не мешающую посетителям, вряд ли они экономят на развлечениях…

На секунду Джинни зажмурилась – коридор неожиданно оборвался, открывая комнату, полную сияющего белого тумана. Можно было видеть друг друга – но глаз не различал ни стен, ни потолка; ниже колен начинался все тот же туман, пахнувший чем-то сладковатым и в то же время горчившим. Джинни втянула носом воздух, глубоко, наполняя легкие, наслаждаясь. Сосновая смола, и разнотравье, и разогретый на свечке сургуч, которым запечатывают письма, и домашняя совятня, и весенний ветер, и старые, заслуженные квиддичные перчатки, пропитавшиеся полировкой для метлы и пОтом влажных от волнения ладоней ловца… С полом что-то случилось – он пружинил, покачивался под ногами, став ненадежным и веселым; казалось, что она идет по облакам. Джинни с сожалением оглянулась, когда туман кончился, как отрезанный ножом, и они вышли – выпали – из него в основной зал клуба.

«Мерлинову мать… - Джинни встряхнула головой, провела ладонью по густым волосам, будто в них могли запутаться клочья тумана. – Какие зелья они туда добавляют? Наверняка эйфориаки… и без Успокоительных не обошлось. И Веселящие есть… а то и просто Хахачары?» Джинни не очень хорошо ориентировалась в том, что может использоваться в таких случаях, несмотря на то, что ее муж возглавлял в аврорате отдел по контролю над производством и распространением запрещенных и ограниченно разрешенных зелий – зельзапрет в обиходе. Сотрудников же его обычно именовали зельеделами, и это звучало злой насмешкой, каждый раз заставлявшей Гарри едва заметно поджимать губы.

Клубный зал напомнил ей улицу – та же чернильная чернота, окутывавшая стены, потолок, пол – все, кроме столиков, барных стоек и сцены; и те же слепящие огни, для которых тьма служила подложкой и оправой. Но вместо уличной тишины здесь гремела незнакомая Джинни музыка – ритмичная, пропитывающая все вокруг и, как и огни, чересчур яркая.

Сильвия, успевшая на ходу свести со щеки свежеполученный шрам, обсыпать мягко сияющей эльфийской пудрой пряди коротких волос цвета крепкого кофе и значительно углубить декольте, неуверенно посмотрела на капитана блестящими от предвкушаемого удовольствия глазами. Джинни поняла ее без слов и махнула рукой. Она знала, что удерживать игроков от запретных для них вещей бесполезно – Восстанавливающее зелье легко убирало следы самой бурной ночи. И если уж игрок оказывался в св. Мунго или в «Четырех камнях» - специализированной клинике для бывших спортсменов, то происходило это чаще всего потому, что он подсаживался на само Восстанавливающее, начиная снимать с его помощью не только симптомы похмелья, но и тяжесть в желудке, головную боль, резь в глазах, усталость – и заканчивал тем, что просто принимал зелье каждое утро, не в силах отказаться от бодрости, свежести и легкости, скрытых в одной-единственной чайной ложке с темно-синим содержимым. Всем было отлично известно, что даримое зельем состояние обманчиво – Восстанавливающее ничего не восстанавливало, а лишь блокировало неприятные ощущения; однако это не мешало ежесезонно слышать о «пополнении в команде Камушков», как с чьей-то легкой руки стали называть контингент лечебницы.

Выбранный ими столик на глазах вытянулся, изогнулся причудливой амебой, подстраиваясь под число клиентов. Эльфы под Дезиллюминационкой подавали напитки мгновенно, едва звучал заказ – монеты не успевали коснуться гладко-стеклянной поверхности стола, лишь мимолетно отражаясь в ней. Джинни хотела ограничиться элем, но потом все же взяла «Парадайз» - и потому, что захотелось чего-нибудь покрепче пива, и из странной уверенности, что коктейль обязательно должен сочетаться по цвету с ее волосами. Джинни тихонько хихикнула. Очевидно, чары сияющего тумана выветривались не сразу.

Посасывая тонкий, пронзительно-кислый ломтик лимона, Джинни не спеша обводила взглядом зал. Ей как-то не приходилось бывать в подобных местах – те клубы, которые иногда посещали они с Гарри, были более… консервативны. Здесь, вопреки ее ожиданиям, была не одна молодежь. Джинни показалось, что она узнала в довольно откровенно одетой ведьме за дальним столиком ведущую журналистку «Квиддичного обозрения», которая пару раз делала с ней большие интервью. Эффектная мантия журналистки заставила Джинни бросить взгляд на себя и подруг. Кроме Сильвии, никто и не подумал улучшить собственный внешний вид. Фанаты квиддича ценили в игроках вовсе не красивые глаза; а уж о прическах на игре нечего было и думать. Джинни потрогала наспех высушенные и небрежно скрученные пучком на затылке густые волосы. «Да и черт с ним, - подумала она, откидываясь на удобно изогнувшуюся под ее плечами спинку стула со вторым «Парадайзом» в руке и вытягивая скрещенные ноги. – Я стою трех таких, как эта репортерша. В конце концов, это она берет у меня интервью».

Музыка громыхнула особенно слаженно, долбанув по ушам, так что Джинни на минуту оглохла и никак не могла понять, что хочет от нее девчонка лет семнадцати на вид, увешанная тяжелыми, похоже, настоящими серебряными украшениями. Взгляд Джинни зацепился за ее серьги – не раритеты, новодел, но тонкой работы, не вдетые в уши, а скорее накинутые на них. Серебряная нить, начавшись в капле металла под мочкой, пробегала за ухом и стекала на худую щеку, превращаясь в змейку, уютно пригревшуюся на коже. Джинни засмотрелась на рептилию, выполненную в мельчайших деталях, - кольцами уложив длинное узкое тело, та закрыла глаза, наслаждаясь теплом, и лишь иногда быстрее «Молнии» мелькал ее раздвоенный язык.

- Эй! – нетерпеливо повторил высокий, почти визгливый голос, привлекая ее внимание; и тут же концы длинных, светлых до белизны волос хлестнули Джинни по плечу - девчонка стремительно обернулась, расслышав за грохотом музыки голоса новых посетителей, и Джинни увидела, что серьга на другой ее щеке заканчивается не змеей, а затейливой филигранной вязью. Этот асимметричный штрих не оставлял никаких сомнений в таланте ювелира; Джинни поняла бы это, даже если Флер в прошлый свой приезд не прожужжала бы ей все уши о таких вот супермодных гарнитурах и их стоимости.

Прозрачные глаза в обрамлении белесых ресниц требовательно уставились на нее. На этот раз Джинни расслышала вопрос.

- Нет, я не Мелани, - ответила она, отводя, наконец, взгляд от змейки. В глазах девчонки мелькнуло недоверие; почти невидимые брови дрогнули, хмурясь. Мощные «Люмосы» по углам вспыхнули алым, и лицо пигалицы на секунду приобрело четкость и чистоту линий гипсовых барельефов.

- А среди ваших подруг ее нет… Мелани? – в голосе девчонки сквозило непонятное Джинни напряжение; очевидно, встреча с неведомой Мелани была для нее очень важна. Джинни даже искренне захотелось ответить утвердительно – просто чтобы увидеть, как отчаяние, написанное в изломе бровей, в линии губ, в напряженно сощуренных глазах, сменится радостью, безбрежной и ошеломительной. Джинни не сомневалась, что так и произойдет; слишком насыщенной была жизнь этого лица, слишком выразительно, почти гротескно отражало оно каждое движение чувств. Но, увы – Мелани среди них не было.

- Нет, - ответила Джинни односложно, покачав для убедительности головой, и взгляд девчонки, горевший надеждой, тут же потух. Она с силой провела ладонью по лицу, будто стирая с него отпечаток последних двух минут – так стирают мел со школьной доски; змейка проснулась и ловко увернулась от хозяйской руки, тут же укладываясь на прежнее место, едва опасность миновала. Кольца девчонки казались слишком массивными для ее худых пальцев – Джинни подумала, что если они не зачарованы на владельца, то их недолго и потерять. Но она не стала лезть с советами.

- Извините, - пробормотала белобрысая, отходя от их столика. Джинни обернулась, провожая ее взглядом: интересно, почему странная девица решила, что Мелани – это именно Джинни? Ведь в лицо свою Мелани она явно не знает. Может, та тоже рыжая, и это главная примета? Девчонка, вытянув шею и вертя головой, оглядывала зал, и Джинни представила себе выражение ее лица – целеустремленность, настороженное внимание и надежда.

- Что эта от тебя хотела? – спросила Сильвия, наклоняясь к Джинни через стол и кивая головой в сторону девчонки. Где-то по соседству вид, открывшийся на декольте Мэддок, вызвал восхищенное мужское «ого!»

- Подругу искала, - пожала плечами Джинни.

Сильвия блеснула глазами и многозначительной улыбкой, но ничего не успела добавить, переключаясь на ценителя декольтированных прелестей.

***

После «Парадайза» Джинни взяла «Александр», потом парочку «Мохито» и в заключение «Джин Физ» - не зная, зачем. В голове приятно шумело, и казалось, что она все отлично знает: и про жизнь, и про квиддич, и про то, зачем был нужен «Джин Физ», - а это означало, что Джинни уже изрядно пьяна. Она встала, излишне твердо упираясь в плотный ковер шипастыми подошвами квиддичных ботинок, и оглядела стол. Горти рассказывала что-то, неторопливо и основательно; только чересчур громкий голос и рука, то и дело пристукивавшая по столешнице в особо напряженные моменты повествования, выдавали количество поглощенных ей хайболлов с огневиски, которое Роббинс предпочитала любому джину или коньяку. Бекки Пендлтон увлеченно слушала, счастливо улыбаясь; ее глаза блестели, когда она обернулась на скрежет отодвигаемого стула. Джинни тоже улыбнулась и махнула ей рукой. На дальнем конце стола хохотали над очередной шуткой Сильвии; возбужденная всеобщим вниманием больше, чем своей нескончаемой «Андалусией», та выглядела настоящей красавицей. Джинни вспомнила, как утром разглядывала себя в зеркале. Да, двадцать пять не вернуть, как ни старайся… На нее вдруг напала жалость к себе и желание тут же, не сходя с места, аппарировать к Поттеру, чтобы немедленно получить от него заверения в собственной неотразимости. «Сбежать, что ли?» - подумала Джинни, направляясь к дамской комнате. Мысль была привлекательной; Джинни обдумывала ее, пока сушила руки. Все просто – нужно только выйти из клуба, повернув в зале не направо, к их столику, а налево, в коридор, ведущий к выходу, и аппарировать домой… нет, Гарри на работе; значит, нужно спросить, где у них тут Каминная сеть, и отправиться прямо в Министерство…

Она нечаянно задела кого-то плечом, поворачиваясь, и машинально извинилась, краем глаза скользнув по знакомым прямым волосам и приметной змейке.

- Ничего страшного, - отозвалась девчонка, сосредоточенно изучая в зеркале что-то на своем носу.

- Ты нашла Мелани? – спросила Джинни ни с того ни с сего. Она готова была поклясться, что не собиралась ни о чем спрашивать; но уйти просто так было неудобно – они были вроде как не совсем незнакомы, и к тому же она нечаянно, но толкнула девушку.

- Да, знаете, нашла, - девчонка обернулась, мгновенно расплываясь в улыбке; как и представляла себе Джинни, радость на этом лице тоже не скрывалась, перехлестывала через край: преувеличенно и одновременно так естественно, что невозможно было не улыбнуться в ответ. Вне разноцветных клубных огней девчонка выглядела намного проще; брови и ресницы оказались на месте, не белесые, а просто невзрачно-русые; глаза были светло-светло-карими, напоминая чай, в котором переусердствовали с лимоном; а волосы определенно требовали усилий парикмахера. Однако худоба и странная подвижность черт были именно такими, как помнились по первому впечатлению, прекрасно сочетаясь с тяжестью и основательностью навешанного на девчонку серебра, которое иначе смотрелось бы смешно и нелепо.

- Если хотите, я вам расскажу, что это за кольцо, - вдруг предложила девчонка, перехватив взгляд Джинни, направленный на очень крупный прямоугольный опал в одном из украшений. Почти неограненный, камень притягивал взгляд размером и цветом – так светит луна, скрывшись за полупрозрачным речным туманом.

Джинни пожала плечами.

- Даже не знаю, - протянула она с сомнением. – Я собиралась домой…

- Я Рисс, - девчонка снова улыбнулась и наклонила голову набок, вдруг напомнив Джинни манеру Лили. Змейка запуталась в упавших на нее прядях и протестующе зашипела чуть слышно; девчонка – Рисс – недовольно откинула волосы в сторону. – Вы же тут еще ничего не видели…

- Ну, покажи, - улыбнулась Джинни ее искреннему недоумению. – Я – Джинни, - добавила она, пристально наблюдая за выражением лица девчонки. Но в нем не мелькнуло ничего, выдававшего, что Рисс знает, кто именно находится перед ней.

- Пойдем! – она радостно потянула Джинни за руку, как подругу. Пальцы Рисс оказались холодными и чуть влажными, а серебро на них – теплым, будто живым.

***

…Щеке было больно – то, на чем Джинни лежала лицом, как иголочками, кололо нежную кожу. Такая кожа была общим проклятием всех рыжих, и Джинни до сих пор до слез обижалась на шутки Гарри по этому поводу – он не понимал, как можно в кровь стереть шею неудачно скроенным воротом мантии. Ткань под щекой была мягкой и одновременно колючей – вроде грубой шерсти, и пахла неуютной свежестью, свойственной гостиничным и ресторанным вещам. Ресницы слиплись и едва пропустили к зрачкам немного белого дневного света. Джинни вздохнула поглубже и закашлялась. Она медленно села, одеяло соскользнуло; кожа была горячей, противно горячей, будто под нее впрыснули яд; но без одеяла было неуютно – хотелось зарыться в него с головой, спрятаться ото всех, и спать, спать, пока это горячее, от которого звенело в ушах и подкатывала тошнота, не покинет ее тело…

В комнату кто-то вошел, и Джинни с усилием натянула одеяло повыше. На ней не было ни клочка одежды, и собственная нагота ощущалась очень четко. Джинни удерживала голову прямо, хотя больше всего хотелось аккуратно пристроить ее на подушке или хотя бы на спинке дивана. Она сглотнула подкативший к горлу комок, понимая, что в следующий раз наверняка не сможет удержаться, и ее стошнит прямо на постель. Пошарив вокруг, она нащупала свою палочку и облегченно выдохнула.

- Держи, выпей, - сказал чей-то голос, и в ладонь Джинни ткнулся круглый бок склянки.

Не задумываясь, она опрокинула содержимое в рот. Понадобилось усилие, чтобы протолкнуть резко пахнувшую, кислую жидкость в горло; на секунду Джинни замерла, опустив голову и борясь с тошнотой, но все тут же прошло – Антипохмельное действовало мгновенно.

- Здесь есть душ? – спросила она, разлепляя глаза. Светловолосая девчонка ходила по комнате, без особого желания наводя в ней порядок. Она раздвинула шторы, и белый послеполуденный свет превратил поблескивавший при свечах атлас простыни в довольно низкокачественный шелк. Блестевшие золотом канделябры оказались латунными, а роскошный ковер на полу бесстыдно явил взгляду обширные проплешины ворса перед креслом и диваном.

А девчонку зовут Рисс, вспомнила Джинни. Она вчера показывала ей ночной Антверпен.

- Душ направо по коридору, - махнула худой и все также унизанной кольцами рукой девчонка в сторону двери. Джинни сгребла кучкой колючий плед, кусавший утром щеку, неловко замоталась в него поверх одеяла, встала на кровати, чуть не свалившись, и, шатаясь от усилий, вытянула одеяло вниз. Рисс поглядывала на нее молча, очищая бокалы, фруктовые вазы и тарелки, тут же начинавшие светиться голубоватым отблеском «Эванеско». Очевидно, они вчера здесь ужинали; но Джинни ни хрена не помнила об этом.

Ввалившись в ванную, она с блаженным выдохом сбросила на пол плед и ожесточенно растерла руками исколотую шерстью кожу. И полезла под душ. Горячая вода была самым большим счастьем, на которое она в этот момент могла променять что угодно, даже собственную метлу. Джинни поворачивалась под струями то одним плечом, то другим, подставляла им лицо, намыливалась, смывала пену, чувствуя, как оживает. Она сделала воду попрохладнее, потом вновь погорячее, никак не находя в себе сил закрыть кран. Антипохмельное прекрасно снимало последствия бурной ночи, но не избавляло дыхание от вони, а тело – от липкого пота и грязи, тогда как вода, даже самая обычная, без солей и пены, творила чудеса. Все уже было в порядке, за исключением того, что Джинни так и не нашла ответа на вопрос, как она провела вчерашний вечер. Она еще помнила урывками первые часы после ухода из «Рудбекии»: ночной город – его прохладу, запахи машин и асфальта, сияние огней… Потом были еще два… да, кажется, два клуба; а потом они пошли… и с этого момента память будто «Диффиндо» обрезали – Джинни не могла припомнить ничего. Вот черт.

Она наконец закрыла воду, вытерлась найденным на крючке не новым белым банным полотенцем; завернулась в него же, не обнаружив халата, и чьей-то почти новой щеткой вычистила зубы перед молчащим зеркалом. Капли воды стекали по плечам, прикосновение мокрых прядок к коже было неприятным, и Джинни подвернула волосы вверх, скрутив узлом и закрепив заклинанием.

- Пьянь ты позорная, - сказала она своему отражению. – Тебя муж дома ждет, а ты по Антверпенам разгуливаешь. А еще капитан «Холихедских гарпий». Звезда квиддича, мать твою.

Вернувшись в комнату, Джинни принялась разыскивать свою одежду, обходя плывущие к барной стойке в углу пузатые коньячные бокалы. Натягивать на чистое тело вчерашнее, всю ночь провалявшееся на полу тряпье не хотелось.

- Рисс, - окликнула она новую знакомую. – Как тут проще до Лондона добраться?

- Можно дойти до Каминной сети, - предложила Рисс, по-птичьи склонив голову к плечу. – В крупных клубах и во всяких общественных местах есть международные пункты.

- А если не выходя из комнаты? – с надеждой спросила Джинни. Аппарировать на такое расстояние она не хотела – слишком велика могла быть погрешность, расщепит еще с похмелья на хрен. – Можешь достать прямой порт-ключ?

- Пятнадцать галлеонов, - деловито сказала девчонка. Джинни отыскала свой кошелек – деньги были на месте. Хотя, учитывая вчерашние похождения, было бы неудивительно не обнаружить и самого кошелька.

Пока девчонка ходила за порталом, Джинни запихнула кое-как уменьшенные вещи в карман мантии, а мантию натянула прямо на голое тело. Зашнуровав ботинки, она поежилась, чувствуя, как швы плотной ткани при каждом движении скользят по груди, бокам… Скорей бы домой, переодеться в уютное домашнее, напиться чаю с шоколадом, поставить на огонь рагу, чтобы тихо булькало в котелке и запах плыл из кухни до самого крыльца…

Стукнула дверь.

- Вот, - довольно улыбаясь, Рисс поставила перед Джинни не очень чистую чайную чашку, на боку которой алой змеей скручивался экзотический цветок, рассеченный пополам тонкой, черной от въевшейся грязи трещиной. – Вам же не надо в какой-нибудь клуб или на стадион, правильно? Я взяла порт до Ипсвича – знаете?

Джинни кивнула. Ипсвичская лодочная станция – одна из двух существовавших на Темзе магических лодочных станций – была очень удобна тем, что имела два выхода Каминной сети. Один, всем известный, располагался в общем зале небольшой приречной гостиницы; другой, не тайный, но и широко не рекламируемый, был рядом с дверью, ведущей на задний двор. Маленький и не слишком чистый, этот камин, тем не менее, для многих оказывался спасительным, когда не хотелось привлекать к себе внимание. Джинни слышала о нем от Гарри – его «клиенты», предпочитавшие как можно реже попадать на глаза общественности, нередко пользовались такими неприметными пунктами.

- До свидания, Рисс, - преувеличенно бодро сказала она. – Спасибо за ночлег, за порт-ключ и… за то, что показала мне город.

Рисс улыбнулась скромно, но Джинни готова была дать голову на отсечение, что та знает о ее полной неосведомленности насчет событий вчерашнего вечера и в глубине души неплохо развлекается на ее счет. Дура. Джинни Поттер, ты просто дура.

- Я рада, что вам понравилось, - сказала Рисс высоким, кукольным голосом – неизвестно из какого пыльного сундука вытащенной частью образа «хорошей девочки». – До свидания.

Джинни сжала в пальцах ручку чашки, смутно припоминая, что вроде бы вчера они с «хорошей девочкой» были на «ты».

***

Гарри дома не было. Джинни походила по комнатам, поправила чуть сбившееся покрывало на кровати – в ее отсутствие Гарри предпочитал спать на диване, убрала со стола забытую там с завтрака сухарницу, полила цветы. Напилась, как мечтала, горячего чаю с шоколадом и вишневым вареньем впридачу, сложила на блюдечке из косточек красивое сердечко, потом заставила его полетать вокруг люстры и, наконец, отправила в камин.

Камин.

Тяжело вздохнув, Джинни встала на прикаминный коврик коленями и, бросив горсть Летучего пороха, произнесла привычное:

- Министерство, отдел запрещенных зелий, кабинет Гарри Поттера.

Гарри оказался на месте, и у него не было ни посетителей, ни совещания, на что втайне надеялась Джинни.

- И где ты была, позволь спросить? – язвительно поинтересовался он, и Джинни незаметно перевела дыхание – если бы Гарри был действительно зол на нее, он начал бы орать, а не язвить. – Муж приходит домой с работы – а там ни супруги, ни ужина! Ни записки! Хорошо хоть, Горти предупредила, что вы пьянствовать изволите…

- Да мы слегка, - виновато улыбнулась Джинни. – Это все Сильвия. Ночной Антверпен, клубная жизнь… Ну надо же было хоть раз посмотреть!

- Иди уже, - сказал Гарри. – Отсыпайся. Национальное достояние.

- Слушаюсь, - отозвалась Джинни. – Я люблю тебя.

- Ага, - откликнулся Гарри, склоняясь над рабочим Омутом.

Все еще улыбаясь, она вылезла из камина. Дело было не только в Горти. Их с Гарри обручальные кольца стоили на порядок дороже обычных, но цена была оправдана: как и мамины часы, они предупреждали о грозящей близкому человеку опасности. Время тогда было такое… сейчас кольца уже утратили свою актуальность, но продолжали верно служить в ситуациях, подобных вчерашней. Джинни неторопливо, со вкусом потянулась. Поспать было соблазнительно, но откладывать неприятные дела она никогда не считала правильным.

Открыв потайной шкаф в спальне, Джинни вынула большой серебряный думосброс, установила его на кофейном столике, подперев для надежности: с одного бока яшмовым пресс-папье, даренным Гарри коллегами на тридцатилетие, с другого - толстенной, истрепанной до дыр маминой поваренной книгой, и, сосредоточившись, вытянула из виска длинную туманно-серую нить воспоминаний. С души будто камень свалился. Воспоминания были на месте, хотя и недоступные сознательным попыткам их воспроизвести. Если бы к ней применили «Обливиэйт» или какое-то ментальное зелье, нормальных воспоминаний просто не оказалось бы – только невнятно-белые, как молочный кисель, обрывки.

Когда было извлечено пять или шесть нитей, и перламутровая взвесь заполнила серебряную чашу на две трети, Джинни отложила палочку и склонилась над мутной гладью, в которой тут же начало проступать неверное, размытое изображение…

…Клуб явно уступал рангом «Рудбекии» - музыка была слишком громкой, свет – слишком контрастным, публика – слишком откровенно одетой, шумной и какой-то грязноватой. Джинни оглядывалась по сторонам и точно так же крутила головой она вчерашняя – в воспоминании. Рисс тараном пробивалась через толпу, то и дело оглядываясь и проверяя, идет ли Джинни следом. Ее странные глаза выражали все то же отчаяние, смешанное с надеждой, что и в «Рудбекии», перед тем, как Джинни сказала ей, что никакой Мелани среди них нет. Толпа мгновенно сомкнулась за ними, защемив мантию Джинни-воспоминания, встала монолитной стеной, и Джинни-наблюдающей осталось лишь вставать на цыпочки и подпрыгивать, стараясь в море голов, в слепящем чередовании жестких Люмосов-Ноксов разглядеть себя и свою спутницу. Однако сделать это было совершенно невозможно. Сдаваясь, Джинни вынырнула из воспоминания и тут же погрузилась в следующее, надеясь, что там ей повезет больше.

…Они вывалились из объятий толпы – это был все тот же клуб и все та же толпа, так что Джинни действительно немногое упустила из череды воспоминаний. Обе хохотали – взахлеб, склоняясь вперед, так что волны жестких рыжих волос – шпильки Джинни, видимо, где-то выронила - смешивались со слабыми светлыми прядями. Смех был слишком высоким, взвизгивающим на вздохе – они явно преувеличивали степень веселья даже для самих себя. Джинни-наблюдающая видела это прекрасно, но Джинни-воспоминание ничего не замечала. Из их отрывочных выкриков Джинни поняла, что кто-то попытался к ним пристать и что они очень ловко от него избавились.

…Торопливо Джинни заглянула в следующий эпизод. Обстановка изменилась - перед ней было кафе. Тихое в сравнении с клубом, оно выглядело почти респектабельно, несмотря на довольно странный вид многих его посетителей. Точнее, ощущение «странности» складывалось из их разницы: в возрасте, общественном положении, роде занятий, внешности, в конце концов. Джинни была готова поклясться, что на воротнике безупречной антрацитово-черной мантии девушки за столиком у окна мелькнул золотой значок международной коллегии адвокатов. Светлые волосы ведьмы были стянуты в несложный, но очень тщательно уложенный узел над ослепительно белым воротничком; в руках, обрамленных столь же белоснежными манжетами, она держала какой-то пергамент и чуть заметно хмурилась, изучая написанное. Джинни-наблюдающая с интересом заглянула через ее плечо, но пергамент был защищен от посторонних глаз – Джинни представилось лишь затейливое переплетение чернильных штрихов. Перед адвокатессой стояла белая, без узоров и украшений чашка с давно остывшим чернильно-черным кофе. Девушка за соседним столиком была полной противоположностью деловой блондинке: в светлой мантии с крупным, нарочито неровным красным рисунком, с ярким макияжем, будто срисованным с другого лица, она сидела, сгорбившись, пряча крупную, полногрудую фигуру, и, не поднимая глаз, торопливо ела салат с курицей. В ее большой, бесформенной, как мешок, матерчатой сумке то и дело что-то шевелилось, слышался приглушенный визг. Широкополая шляпа каждый раз девицы вздрагивала, и она, не оборачиваясь, принималась есть еще быстрее.

Джинни вздрогнула, подобно этой шляпе, когда перевела взгляд на компанию, в которой находилась она сама. За столиком, рядом с Рисс и напротив Джинни, сидел темноволосый парень в черной мантии. Небрежная, почти расслабленная его поза вряд ли могла кого-нибудь обмануть. Он ничего не говорил и ни одним жестом не дал понять Рисс, что слушает ее сбивчивый, то горячий, то едва выталкиваемый из губ шепот; но, несомненно, именно он был главным в их небольшой группе. Когда он повернул голову, скучающим, но цепким взглядом окинув зал, Джинни-наблюдающая испуганно сжала кулаки: это был он, это был тот самый Том, наваждение ее первого курса и самый большой, до осени 97-го, кошмар ее жизни. Иллюзия рассеялась быстро, стоило незнакомцу склониться над столом и сказать что-то почти в губы Рисс, что-то, от чего та пошла красными пятнами, а глаза заблестели еще сильнее. Нет, молодой бельгиец вовсе не был давно уничтоженным хоркруксом Темного Лорда – для этого он был чересчур грубоват и вульгарен в манерах; но за краткий миг мнимого узнавания Джинни успела покрыться обильным липким пОтом и сжать зубы так, что стало больно в щеках. Рисс и человек, который не был реинкарнацией Волдеморта, куда-то вышли, а Джинни-воспоминание осталась сидеть за столиком, с любопытством озираясь вокруг. На ее губах блуждала улыбка. Джинни-наблюдающая совершенно не помнила ни этого кафе, ни этого парня, ни своих впечатлений, но, судя по ее собственному лицу, расслабленному и безмятежному, ей здесь нравилось и было интересно.

Рисс вернулась одна, с удовлетворенным и таинственным видом, и сказала, что им нужно идти. Не дожидаясь собственного ответа – он был довольно предсказуем, - Джинни окунулась в следующее воспоминание. Нужно было спешить, ей хотелось посмотреть все до возвращения Гарри.

…На этот раз она узнала место действия – та самая квартира, в которой она проснулась утром. В комнате горели густо чадившие свечи, плавал разноцветный дым и, кроме них двоих, было еще человек восемь, почти неотличимых от Рисс манерой одеваться и вести себя. Они передавали по кругу кальян, и Джинни, слегка ошалев, наблюдала, как она сама неумело, но решительно затягивается, сильно сжимая в губах мундштук, кашляет, смахивая выступившие на глаза слезы, улыбается Рисс – единственной, кто обращает немного внимания на ее неловкость. Публика оживляется, лишь когда Рисс извлекала из кармана крохотный кубик. Увеличившись, он оказался резной деревянной шкатулкой в несколько отделений. Еще одно Энгоргио – и отделеньица заполнились на глазах выросшими в размерах пузатыми флакончиками с чем-то радужным, неуловимого цвета. Возникло общее оживление; увешанные серебром руки потянулись к зелью, шкатулка быстро опустела. Рисс протянула последний пузырек Джинни, но та отказалась, решительно помотав головой. Еще бы – Джинни отлично знает, как выглядит пресловутое Экстазелье, знает и об особенностях его действия, и о привыкании, и о влиянии на магию. Гарри прожужжал детям все уши – и Джинни его всячески поддерживала – на тему о том, насколько опасно и глупо принимать составы, содержащие эйфориаки, тем более в таких запредельных количествах.

Рисс положила обратно и свой радужный флакон. Маги и ведьмы вокруг уже погрузились в бесконечно далекий мир вечной радости, и ничто сейчас не способно было вернуть их оттуда. Рисс выдвинула незаметный ящичек сбоку шкатулки и, поколдовав над ним, извлекла два узких, изящно вытянутых, розовых, как заря, флакончика – каждый с мизинец, не больше. Блестя глазами, она рассказывала Джинни-воспоминанию, какое замечательное и совершенно новое средство содержат эти крохотульки. «И никаких эйфориаков, ни грана», - она гордо вскинула голову, будто сама придумала чудо-зелье. «Идиотка», - схватилась за голову Джинни-наблюдающая, вцепляясь пальцами в волосы на висках, будто выдергивая таким странным образом глупые мысли из головы себя вчерашней. Но, разумеется, никакие самоистязания не могут изменить то, что уже случилось. Шальная, будто вновь ставшая семнадцатилетней, не знающей страха и сомнений Джинни одним глотком, залихватски проглотила неизвестное зелье на брудершафт с Рисс, а Джинни-наблюдающая пообещала себе, что никогда, никогда больше не будет никаких вечеринок с командой, никакого «Парадайза», никакой Бельгии – только тихие семейные посиделки у камина, хорошее вино и домашний, надежный уют. Кстати же, мать приглашала на выходные…

Джинни торопливо «промотала» воспоминания еще немного вперед и застыла с полуоткрытым ртом.

…Все та же комната, почти опустевшая, все тот же сладковатый тяжелый дым, все тот же, замеченный утром, фальшивый атлас темно-красного, почти черного в свете свечей постельного белья – Джинни никогда не постелила бы такого; да что там, ей и купить такое в голову не пришло бы, вульгарная дешевка! Но как же безумно ярко подчеркивала эти скомканные тряпки белизну двух обнаженных тел… Джинни смотрела во все глаза, точно зная, что такого быть не может; но руки безвольно опустились, а ноги будто приросли к полу; холодом окатило изнутри, потому что – было, и вот оно сейчас, перед ней, на красно-шелковой пошлости… Руки, губы Рисс касались ее тела, везде, повсюду, осторожно и беспорядочно, кружил у сосков язык, длинные волосы щекотали бока, подмышки, отчего Джинни слегка вздрагивала и заливисто смеялась, негромко и так… приглашающе, что это приглашение трудно было не прочитать. Рисс была худа и бледна до невозможности, выпирали тазовые косточки, локти, колени, ключицы и щиколотки. «Ее никогда бы не взяли в команду», - констатировала отстраненно Джинни-наблюдающия, Джинни-подсматривающая, Джинни-вуайеристка. Странно: она была в своих собственных воспоминаниях, но Джинни не покидало чувство, что она подглядывает за кем-то другим, видит то, чего ей не положено видеть. Взгляд метался, неспособный охватить всю картину сразу, выхватывал детали: пятерня, напряженная до дрожи, до побелевших жилок, судорожно сжимавшаяся вдруг в кулак и снова разжимавшаяся, раскидывавшаяся, как птичье крыло; поблескивавшая золотом рыжая прядка на губах, взлетавшая на выдохе, паутиной залеплявшая рот на вдохе; горло, нежное, белое - дугой, дорогой в небеса; и тело, крепкое, гибкое тело профессиональной спортсменки – дугой над кроватью, выгибалось, падало, ерзало, подставляясь худым рукам, острому розовому языку, бледным мягким губам. И хотелось заткнуть уши, когда рука в серебре опустилась между бедер, когда стон – между частыми, тяжелыми вздохами, когда собственный язык – между приоткрытых губ, облизывая, смачивая их, пересыхающие мгновенно. Согнутые в коленях, напряженно разведенные ноги, пятки, упершиеся в постель, соскальзывавшие вместе с подвижным шелком; Рисс, склонившаяся к ней, сосредоточенно наблюдавшая, как сдвигались рыжие брови, мучительно кривились губы, как голубые глаза затягивала пелена наслаждения…

…и как обмякла, опала расслабленно на красный шелк, белая, медная, золотистая в темном блеске; полосками блестели под полузакрытыми веками ведьмовские глаза, блестела влажно-белая полоска зубов меж алых губ, блестело от пота разгоряченное тело. Джинни смотрела на себя – такую, какой она никогда себя не видела, смотрела на Рисс – на ее руки, на влажные пальцы, проводившие от наивно-розового, греховно-розового соска Джинни Поттер к ее бедру – наискось. Рисс убрала за ухо цеплявшиеся за кольца пряди, и Джинни захотела вспомнить, как это было: когда ее пальцы, ее кольца – там, внизу, в нежно-нежном; но не помнила ничего, и только смотрела. Смотрела…

Сердце подпрыгнуло куда-то в горло, когда на плечо опустилась рука. Дернувшись и чуть не опрокинув думоотвод, Джинни шарахнулась в сторону, хватаясь за воздух в поисках палочки, и дикими глазами взглянула на вернувшегося с работы мужа.

- Ты что? – спросил недоуменно и сам слегка напуганный Гарри. – Это же я.

- Разве можно так подкрадываться? Ты меня напугал до смерти, - Джинни перевела дыхание, прижимая ладонь к бешено колотящемуся сердцу. – Я же тебя чуть Пертификусом не приложила.

- Ну прости, - Гарри поцеловал ее в висок, легко обнимая. – Матч смотрела?

Джинни кивнула ему в плечо.

- Значит, мало вчера выпили, – подтрунивая, заметил он, - раз квиддич можешь смотреть. А ужин у нас есть или как вчера?

- Есть, - Джинни слабо улыбнулась все в то же плечо, от которого пахло неистребимой авроратской курилкой и кабинетной, настоянной на пергаментах, чернилах и Веритасеруме, пылью. – Переодевайся, я накрою.

Она всегда не раз и не два просматривала прошедшие матчи, отмечая и запоминая ошибки, недочеты, удачные комбинации. А домашних эльфов, накрывающих на стол, у четы Поттеров никогда не было - это давно стало одной из излюбленных тем газетных репортажей о жизни самой героической четы Британии.

- Как ты смотришь на то, чтобы провести выходные в Норе? – спросила Джинни за чаем с только что приготовленным яблочным пирогом. Желтоватое, пахнущее корицей тесто рассыпалось на языке, сладкие испекшиеся яблоки обжигали рот, но у обоих не хватало терпения подождать, пока пирог остынет. Сахарная пудра осталась на пальцах, и Джинни облизала их, один за другим.

- Хорошо, - отозвался Гарри. – Надеюсь, я никому срочно не понадоблюсь в эти два дня.

И будто не было Антверпена в сладковатом кальянном дыму, и розового, как июньская заря, зелья в крохотных пузырьках, и худых пальцев – одни косточки! – изучающих, ласкающих, берущих…

Джинни улыбнулась в ответ.

***

Нора встретила их шумными приветствиями Молли, которая – теперь, когда дом так опустел – будто старалась наполнить его жизнью за троих. Новости обрушились, как летний ливень: о сыновьях и снохах, о племянниках и племянницах, о работе Артура и проказах Тедди Люпина, о гномах, окончательно заполонивших сад, и новом замечательном средстве против докси, хотя последнюю докси в Норе истребили еще до рождения Рона. Джинни спрашивала, и переспрашивала, и уточняла подробности, уплетая мясной пирог, который, как всегда, получился изумительным. К Гарри миссис Уизли обращалась только косвенно – ставший начальником перспективного отдела зять внушал ей глубокое уважение, мешавшее Молли засыпать его ворохом бытовых известий; зато она с радостью и удвоенным энтузиазмом сгружала подробности в уши дочери. Джинни выслушивала ее стоически: она любила мать и понимала, какой одинокой та чувствует себя теперь, когда у каждого из детей – своя жизнь. Тем не менее, она с большим удовольствием отправилась наводить порядок в палисаднике, пока Гарри рассказывал Молли и постаревшему, поседевшему, но по-прежнему живо интересовавшемуся любыми новостями Артуру о недавно появившемся и быстро приобретающем популярность в среде молодых магов зелье ментального действия и о несложной, но действенной, скопированной у магглов системе его распространения.

В палисаднике вовсю царила осень. Джинни честно повыдирала из земли часть сорняков, зеленевших вопреки все укорачивающемуся дню и холодным ночам, припомненным из детских лет заклинанием рассыпая в прах особо неподатливые корни. Занятие казалось бесконечным, и Джинни присела отдохнуть на вросшую в землю лавочку, которая была старше ее самой, разглядывая отцветающие кларкии и потрепанные ветром петунии. Давно отошедшая гвоздика торчала из земли сухими охряными прутьями; семена уже высыпались, чтобы по весне дать жизнь десяткам новых ростков, острыми узкими листьями поднимающихся на клумбе, едва сойдет снег. Здесь, в Норе, в отличие от Лондона и Антверпена, осень действительно ощущалась – не только холодом ночей и утренними туманами, но и особой тишиной, чистой синевой сентябрьского неба, запахом умирающих трав. Джинни любила эти тихие дни, хотя они и пугали ее – в такие дни, как никогда, понималось, что время проходит, проходит совершенно равнодушно к ее жизни, к ее радостям и печалям, и когда Джинни Поттер состарится, когда придет ее собственная, единственная и непоправимая осень, мир будет все так же красиво умирать, чтобы весной возродиться снова, робко, нагло, торжествующе и без оглядки на то, что люди называют смертью. Джинни это всегда казалось несправедливым.

Бездумным взглядом она уставилась на рудбекию. Красно-желтая рабатка с высоты полета выглядела гриффиндорским штандартом; но сейчас цветы почти осыпались, а лепестки немногих оставшихся отогнулись вниз, некрасиво выпячивая сердцевину, беременную хвостатыми коричневыми семенами. Крошечный паучок, оскальзываясь всеми восемью лапами, полз через цветок. Полупрозрачное, будто состоявшее из желе круглое тельце розовело, бледно-зеленые, такие же желейные лапы-ниточки проваливались в межсемечковые ямы; казалось, еще шаг, и паучок переломает половину ног или свалится с цветка. Джинни невольно затаила дыхание, тогда как мысли ее пустились вскачь, разматываясь клубком, вытягиваясь длинной цепочкой, начало которой потом трудно вспомнить, как и связь между отдельными звеньями – именно это называют женской логикой арифмантики и большинство мужчин. Та девчонка… одна, в большом городе, семнадцать, видимо, едва исполнилось, а образ жизни она ведет совсем неподходящий. Что бы там у нее не произошло, пройти мимо было бы трусостью. Несомненно, ей нужна помощь – даже если девчонка уверена, что великолепно справляется сама.

«Надо будет поискать ее», - решила Джинни, поднимаясь по ступенькам.

- …скорее всего, чистокровные, послевоенное поколение, - донесся до нее голос Гарри. - Но руководят ими, естественно, взрослые, с опытом, со связями. Используют малолеток, сами остаются в стороне с хорошими такими галлеонами. С маггловскими доходами не сравнить; ну так и численность контингента несопоставима: у них там тысячи покупателей, у нас – десятки. Тут беда в чем? - если у магглов излечение очень маловероятно, то у нас оно попросту невозможно, магические девиации исправлению не поддаются, ты же знаешь, Артур… Хотели создать спецгруппу, так разрешение снять людей с других участков не можем выбить. Вот и ковыряемся сами потихоньку, в общем порядке; а вы представляете, что это такое – в общем порядке…

Джинни представила лица родных: Гарри сильно трет лоб пальцами – он всегда так делает, когда говорит о препятствии, с которым не может справиться, отец внимательно слушает, наклонившись вперед, мать подперла щеку ладонью и смотрит на них, с сочувствием округляя глаза. Тихонько, чтобы не прерывать мужа, Джинни шагнула на веранду. Молли взглядом дала понять, что заметила ее и что благодарна ей за помощь. Джинни пожала плечами – чего уж там, палисадник прополоть. Обе знали, что дело не в сорняках. Одной было приятно сделать хоть что-то в родном доме – как признательность покинутому гнезду; другая была рада, что вырастила таких хороших детей; прополотый Джинни палисадник, установленная Чарли и Джорджем беседка, новый котел, купленный Перси, – все это было мелочами и все это было поводом для материнской гордости Молли Уизли.

***

Легко сказать – поискать. Джинни поняла это уже утром понедельника, когда задумалась о том, с чего начинать. Логичнее всего было бы, разумеется, обратиться к Гарри, и в любом другом случае она, не задумываясь, поступила бы именно так.

Джинни хмыкнула, переворачивая тосты. Она знала, что, как бы ни мала была вероятность того, что Гарри узнает, как именно провела ночь в Антверпене его супруга, она все равно к нему не обратится. Суеверный страх того, что невероятная проницательность или случайное совпадение позволят Гарри открыть правду, мешался с еще более ужасной мыслью о том, что эту правду он поймет не так, что увидит произошедшее другими глазами, нежели она, и придаст ему более серьезное значение или же сделает далеко идущие выводы.

Конечно, самым правильным было бы все забыть. И уничтожить воспоминания, хранившиеся сейчас в пузырьке из-под Перечного зелья в прикроватной тумбочке. Но... Джинни спинным мозгом чувствовала: похождения Рисс добром не кончатся. Если она сейчас сделает вид, что все в порядке, совесть все равно не даст ей жить спокойно, заставляя с болезненным интересом вчитываться в каждую газетную заметку о смерти ведьмы подходящего возраста, в Антверпене ли, в Лондоне, да и вообще в любом месте земного шара; и каждый раз Джинни будет гадать, не та ли это девчонка, для которой она могла бы что-то сделать и не сделала. А если когда-нибудь это действительно окажется Рисс... об этом лучше было не задумываться.

Она сама удивилась, поняв, что ей совершенно не к кому обратиться. Все их друзья были общими; «гарпии» тоже были достаточно хорошо знакомы с Гарри, чтобы при случае в его присутствии спросить у Джинни, как дела с ее поисками; о его коллегах и говорить не приходилось. И хотя шансы на то, что Гарри узнает о расспросах жены, были очень невелики, Джинни не хотела рисковать. Ей пришлось бы лгать, недоговаривать, скрывать; а это было унизительно и противно, не говоря уж о том, что Гарри, опытный аврор и человек, знающий ее двадцать лет, неизбежно почувствовал бы фальшь.

За этой массой обоснованных и логичных отговорок таился обычный, неконтролируемый и инстинктивный страх. Джинни чувствовала, не формулируя даже для себя, насколько далеки друг от друга эти два мира: как уютный свет домашней лампы и едкие огни «Рудбекии». И знала, тоже на уровне подсознания, что проникновение одного мира в другой приведет к интоксикации и серьезной болезни: так капля бубонтюберового гноя отравляет котел с Амортенцией. Нет, она не хотела и не собиралась ничего рассказывать ни Биллу, ни Горти, ни Гермионе – только так, представлялось Джинни, она может сберечь свой, всегда казавшийся ей незыблемым, простой и понятный домашний мир.

А потом она вспомнила про Луну Скамандер.

***

Дом Рольфа и Луны выглядел странно, но те, кто часто здесь бывал, знали, насколько удобны и функциональны все эти ведущие прямо в стену лестницы, многократно открывающиеся двери и сложная система ливневых стоков, разговаривающая во время дождя на разные голоса. В последнее время Джинни редко бывала здесь, хотя в первые послевоенные годы они общались довольно часто – до того, как Луна вышла замуж. После ее свадьбы им долго не удавалось встретиться – у Луны был медовый месяц, у Джинни – вторая беременность, потом Луна работала в Африке, а Джинни нужно было восстанавливать спортивную форму и она моталась на все товарищеские матчи, которые только мог придумать их тренер; потом было что-то еще… А потом Джинни заметила, что Гарри едва кивает и принужденно улыбается, когда она рассказывает ему, как встретилась с Луной в кафе на Косой аллее или в магазине «1/5», где Джинни выбирала крошечную зимнюю мантию для Лили, а Луна – первую метлу для Лоркана. Джинни слишком хорошо знала мужа, чтобы не понять, что ему стали неприятны всякие упоминания о миссис Скамандер; она даже смутно подозревала – не настолько, чтобы всерьез беспокоиться, но все же, - что Гарри, сам того не замечая, был влюблен в Луну, и ее замужество окончательно лишило его неосознаваемо лелеемых надежд. Впрочем, зная собственную мнительность и ревнивость, Джинни старалась бороться с подозрениями, и со временем они совершенно перестали ее беспокоить, тем более, что Гарри не давал никакой пищи для них. Сама же Джинни, из чувства противоречия ли или из чувства жалости к той, кому не достался Гарри (пусть их роман и существовал только в ее собственной голове), не сводила отношения со Скамандерами только к обмену любезностями при случайной встрече и беседам ни о чем на общественных праздниках.

Луна встретила ее без удивления, хотя Джинни не предупредила о визите. Рассеянно, думая о чем-то своем, она накрыла на стол в кухне, которой никогда бы не могло быть в доме Джинни: очаг здесь делился на две половины – одна для стряпни, другая для варки зелий и еще каких-то «лунных» дел, вроде перегонки и дистилляции травяных настоев. Здесь же была полка для пергаментов, перьев и чернил, письменный стол со множеством ящиков и целый шкаф посуды и приборов для алхимических опытов. Джинни всегда удивлялась, как Луна, при ее внешней отстраненности от реального мира, умудряется не спутать луковый суп с зельем на основе белладонны для борьбы с пикси на юге острова, где эти мелкие твари порой становились серьезным бедствием.

Джинни подняла с блюдца тонкую фарфоровую чашку. Чай, как и всегда у Луны, пах необычно, но приятно, был бледно-желтым, с полупрозрачными, похожими на жасмин лепестками. Варенье из жимолости тоже было вкусным, и Джинни схватила ложку, радуясь возможности занять чем-то рот. Луна молчала – ее никогда не тяготило молчание; Джинни любила ее еще и за это – при Луне можно было не соблюдать правила приличия, предписывавшие вести светский разговор ни о чем ради самого процесса общения. Луна терпеть не могла бесцельного расходования чего-то бы то ни было – включая время и слова.

- Как у вас дела? – наконец спросила Джинни. Она уже прекрасно понимала, что вывести разговор на чистокровные семейства (а в чистокровности Рисс она была уверена – из-за подлинности ее украшений и просто из-за голоса интуиции, которому она, будучи спортсменкой, привыкла доверять), в которых были девочки подходящего возраста, находящиеся неизвестно где или слывущие неуправляемыми, будет совсем непросто. Только сейчас она осознала, что Луна не менее проницательна, чем Гарри, и никакой случайности этих расспросов она не поверит. И хотя Джинни была совершенно уверена, что от Луны Гарри ничего об ее интересе к судьбе какой-то девчонки не узнает, она растерялась. Она поняла, что совершенно не знает, что говорить, ей казалось, что в момент, когда она задаст свой главный вопрос, все ее мысли и чувства будут написаны на лице огромными буквами, которые так же сложно не заметить, как и вывеску «Рудбекии».

В результате она промаялась на своем стуле примерно полчаса, рассказывая про последний матч так долго и нудно, что сама в душе ужасалась, но никак не могла остановиться под задумчиво бросаемыми на нее взглядами Луны. В конце концов, скомкав рассказ и придумав очень ненатуральную причину для немедленного ухода. Джинни через Каминную сеть отправилась домой, провожаемая насмешливой улыбкой подруги. Дома Джинни ринулась в ванную и поплескала в лицо холодной водой, прижимая ладони к горящим щекам. Давным-давно ей не приходилось попадать в подобные ситуации, и сейчас Джинни было невообразимо стыдно за то, что Луна может подумать, за то, как, наверное, жалко она выглядела в идеально убранной и очень упорядоченной кухне Луны, и за то, что она после всего этого так и не сумела получить нужные ей сведения.

Но, несмотря на произошедшее, Джинни все-таки рискнула предпринять еще одну попытку.

***

С Гермионой все обстояло совсем по-другому. Она по-прежнему была лучшей подругой Гарри; и при каждой встрече они рано или поздно отсаживались куда-нибудь в сторонку с бесконечным разговором, который перетекал от авроратских допросов к правам магических меньшинств, от нового законопроекта Министра касаемо ареала обитания кентавров – к квиддичному чемпионату Европы; а еще четверть часа спустя по долетавшим до нее словам Джинни понимала, что эти двое обсуждают уже нового преподавателя ЗоТС в Хогвартсе. Рон поглядывал на парочку иронически и время от времени кричал Гарри через комнату, что любезничанье с женой лучшего аврора Непрощенки может дорого обойтись. Все смеялись этой привычной шутке. Непрощенкой в аврорате называли отдел по борьбе с незаконным использованием Непростительных заклятий.

Джинни никогда не участвовала в разговорах Гарри и Гермионы, даже если ей было что сказать. Почему-то вмешательство казалось ей неуместным. Сама она нередко обсуждала с Гермионой выплески магии у малышей, достоинства и недостатки раннего обучения полетам, позднее – оценки и преподавателей; но за пределы этого круга их разговоры не выходили. Джинни было неудобно говорить про квиддич – ей всегда казалось, что Гермиона увлечена игрой ровно настолько, насколько это нужно, чтобы поддержать разговор в компании Рона и Гарри; а то, о чем, в представлении Джинни, Гермиона говорила бы с удовольствием, самой Джинни казалось темным лесом, и она не поднимала эти темы, боясь показаться неосведомленной и наивной. В результате один на один с Гермионой они встречались намного реже, чем с той же Луной или с Чжоу, игравшей Охотником в одной из команд первой лиги. Это было незаметно на фоне огромного количества семейных праздников и дружеских посиделок, где неизменно оказывались и Джинни, и Гермиона; но чтобы напроситься к Гермионе на обед просто так, без причины, Джинни пришлось напомнить себе о цели своей миссии и собраться с духом.

Впрочем, она не то чтобы напрашивалась…

- Привет! – сказала она, появляясь в дверях кабинета Гермионы Уизли, начальника отдела по правам магических меньшинств, - как гласила табличка. – Я тут к Гарри заходила, а в полдень надо еще к Гвеног заглянуть, - Гвеног Джонс недавно заняла место начальника департамента магических игр и спорта. – Не хочешь вместе перекусить?

- Хочу, - Гермиона поднялась со своего кресла, одной рукой наводя порядок на столе, другой потирая шею. – Устала страшно; с утра не разгибалась, бумаги, бумаги…

- Не надоело? – спросила Джинни, выходя перед Гермионой в коридор и дожидаясь, пока та зачарует дверь. – Чем сейчас занимаешься?

- Да все тем же. Хорошо все-таки, что здесь нельзя аппарировать – хоть пройдусь, - перескочила с темы на тему Гермиона, быстро шагая по коридору. – Сегодня разбиралась с бумагами на право собственности на один уитлширский участок: его когда-то выкупили кентавры, но не пользовались; за это время местная чистокровная семейка выстроила там ненаносимый замок, зачаровала, естественно, родовой магией, снести – не снесешь, продавать не хотят. Да кентаврам участок теперь и не нужен, раз вместо леса там поместье; но маги и деньги возвращать не собираются!

- А фамилия у них не Малфой, случайно? – съязвила Джинни. Гермиона хмыкнула.

- Нет, но, по-моему, недалеко ушли.

Тема разговора показалась Джинни такой удачной, что она продолжала расспросы и за столом, стараясь вывести разговор на чистокровные семейства.

- Слушай, - спросила она за кофе с шоколадными пирожными, - а вот говорят, сегодня чистокровная молодежь часто сбегает из дома – типа хотят жить по-другому, вне традиций, не так… консервативно. Это правда?

- Я бы не стала говорить, что это частое явление, - Гермиона заговорила четким, сухим тоном, и Джинни показалось, что перед ней уже не стол, а кафедра министерского зала заседаний. – Возможно, это кажется таковым с точки зрения аврората – что неудивительно, поскольку такие подростки именно их контингент; но в целом общий процент такой молодежи среди чистокровных семейств весьма невелик; да, после войны он несколько возрос, но недостаточно для того, чтобы можно было говорить о каких-то тенденциях…

- А ты знаешь какие-нибудь примеры? – бухнула напрямик Джинни, отчаявшись дождаться конца плавной речи Гермионы.

- Тебе что, пофамильно? – удивилась та и перестала ковырять вилкой раскрошенное пирожное, внимательно взглянув на Джинни. – Зачем, если не секрет?

У Джинни мгновенно вылетели из головы все мысли. Ей так редко приходилось лгать, что сейчас она была не в состоянии придумать никакой более-менее правдоподобной версии своего интереса к сбежавшим из дома чистокровным подросткам. Единственное, на что ее хватило, - отрицание.

- Пофамильно не надо, - рассмеялась она вполне естественно. – Просто расскажи какие-нибудь случаи… ну, такие, жизненные. Интересно же, а из Поттера слова не вытянешь, у него все сверхсекретно и для служебного пользования.

Гермиона улыбнулась весело, согласно кивнув, - хотя у Джинни создалось впечатление, что от нее-то у Гарри не было никаких секретов, - и рассказала несколько историй, ни в одной из которых Джинни не уловила и намека на Рисс.

- Прости, мне пора, - Гермиона оборвала разговор на полуслове, услышав мелодичный звон, извещавший, что время ланча истекло. – Увидимся.

- Конечно, - Джинни улыбнулась ей облегченно: последние пять минут, поняв, что ничего полезного узнать не удастся, она слушала Гермиону без всякого интереса, думая о том, что ей, похоже, остается только одна возможность узнать что-либо о Рисс… о которой ей неизвестно даже фамилии.

***

Попасть в ночной Антверпен одной было отнюдь не тем же самым, что посетить его с командой. Джинни долго изучала маршруты Каминной сети и карты аппарационных пунктов в маггловском мире, соображая, как лучше и быстрее добраться до «Рудбекии». Для того, чтобы воспользоваться камином клуба, нужно было иметь пропуск или удостоверить личность, так что по понятным причинам этот камин отпадал. От ближайшего же аппарационного пункта, расположенного между двумя готического вида особняками на Рыночной площади, до клуба было примерно полквартала. Насколько выяснила Джинни из путеводителя, этот район не считался опасным, но ей все равно было не по себе от непривычной маггловской одежды, непривычной жизни вечернего города, веселье и смех которого обтекали ее, не задевая. Она чувствовала себя чужой на этой улице, шедшей параллельно Золотой Миле, среди многочисленных пабов и кафе, радушно предлагавших пиво, сыры, знаменитые бельгийские вафли и не менее знаменитое пралине. «Надо бы как-то аппарировать сюда в воскресенье всей семьей», - подумала Джинни. Можно и родителей прихватить – отцу будет интересно посмотреть на работу местных ювелиров, а мама даже, может быть, захочет что-нибудь купить… Хорошо, что теперь она может позволить себе сделать матери подарок, не глядя на цену. Отвлекшись на эти мысли, она и не заметила, как оказалась перед знакомой вывеской. Со смешанным чувством неловкости и решимости Джинни шагнула в распахнувшуюся перед ней дверь…


Она вышла на улицу часа через полтора, смущенная, расстроенная и злая. Ее осторожные расспросы были бесполезны – молодые ведьмы смотрели подозрительно и не собирались ни о чем говорить с незнакомой англичанкой. Когда же она попыталась использовать легилименцию, оказавшийся поблизости охранник посмотрел на нее таким тяжелым взглядом, что Джинни не рискнула повторить опыт. Оставшееся время она одиноко просидела у барной стойки, потягивая через соломинку чистый яблочный сок и оглядывая толпу в глупой надежде увидеть знакомую светловолосую голову. Блондинок среди публики хватало, но ни одна из них не оказалась Рисс. В конце концов Джинни наскучило бессмысленное сиденье, она решительно встала и направилась к выходу. Что ж, она сделала все, что смогла, совесть чиста и ее ждет дом. Правда, Гарри, скорее всего, еще не вернулся – утром он бросил на ходу, что они, кажется, нащупали кончик нити и теперь постараются размотать весь клубок. Джинни знала, сколько длится такое «разматывание» - хорошо, если Гарри вернется к утру; бывало, они и двое-трое суток напролет проводили в работе, держась все на том же Восстанавливающем. К счастью, бывало это нечасто, но Джинни каждый раз привычно волновалась о том, как очередной аврал скажется на здоровье мужа. Она знала, что отговаривать его бесполезно; но и он знал, что бесполезно уговаривать ее не волноваться. Интересно, насколько все затянется у них на этот раз? Судя по оброненным Гарри фразам, дело крупное и сложное, так что быстрого…

- Ты искала меня? – спросил по-английски высокий голос, и Джинни подняла глаза, недоумевая, кто и зачем ее окликает.

***

…- Рисс! – выдохнула Джинни, забыв, что и как она собиралась сказать девчонке. – Да… искала… мне нужно с тобой поговорить, да…

- О чем? – тут же выпустила иголки та, но Джинни уже успела взять себя в руки.

- Пойдем в кафе, - улыбнулась она. – Там и обсудим.

Рисс дернула плечом, но согласилась.

Вафли, так соблазнявшие Джинни два часа назад, оказались удивительно вкусными и нежными, а какао – божественным. Но ей было уже не до наслаждения благами жизни – битых полчаса она пыталась вытянуть из девчонки сначала фамилию, потом место жительства, учебы, потом – что та думает делать дальше, потом – вообще хоть что-нибудь. Не выдержав, Джинни швырнула на стол ложечку. Та звякнула, подпрыгнула и свалилась на пол. Сидевшая со скрещенными на груди руками Рисс проследила за ее полетом, но не произнесла ни слова.

- Эйфориаки никого еще не довели до добра, поверь моему опыту, - сказала Джинни, чувствуя, насколько бесполезны ее слова, и хуже того – ощущая себя занудной старухой, учащей жить молодежь. Рисс молчала; на ее лице застыло выражение досады и скуки.

- Нельзя жить так, как ты живешь, - упрямо предприняла еще одну попытку Джинни. – Ты же понятия не имеешь о ценности жизни, растрачиваешь ее, как... Сама потом жалеть будешь, - она вздохнула. Бесполезно, совершенно бесполезно. Девчонка ее просто не слышит.

- Проводить вас до Каминной сети? – спросила Рисс. Джинни кивнула, сдаваясь, расплатилась, и они вышли на улицу. Джинни не чувствовала себя такой уставшей даже после кубковых матчей.

- Куда? – спросила она, слепо прищуриваясь: переход от мягкого света кафе к черноте ночи и ярким огням ударил по глазам.

Рука Рисс схватила ее ладонь и потянула.

- На секундочку, - почти просительно сказала Рисс. Старинные особняки стояли здесь так тесно, что между ними едва ли могла бы проехать карета. В проулке было темно, где-то над головой, в подсвеченном городскими рекламами небе бледно сияли звезды. Джинни перестала щуриться и открыла глаза, ничего, впрочем, не увидев, кроме бледного пятна – лица и волос Рисс.

- Зачем мы?.. – начала Джинни. Пятно приблизилось, так что Джинни различила темные круги глаз; а потом ее поцеловали.

Без прелюдий и предисловий чужие губы впились в ее рот, настойчиво, требовательно, не спрашивая позволения, застигнув врасплох, как захватчики – ничего не подозревающий город. Голова Джинни откинулась назад под этим напором, больно стукнувшись о камень стены, но она не успела ощутить боли, потому что поцелуй, с налета смявший губы, парализовавший волю, отнявший дыхание, был ярче боли, шока, стыда и страха. Худое слабое тело прижало ее к стене, и Джинни чувствовала его тепло через плотную одежду, вдыхала незнакомый запах не то духов, не то зелий. Звезды спустились ниже, с интересом заглядывая в темный проулок, где творилась странное, и Джинни еле-еле смогла поднять руку, чтобы закрыть от этих любопытствующих взглядов-лучей лицо – а оно горело, горели огнем щеки, лоб, шея, она уже не чувствовала собственных губ, не могла отличить их от чужих по вкусу, будто они с Рисс слились ртами, сплавились навечно, подобно искаженным умелым резцом существам в любимых Луной странных скульптурах.

В следующую секунду Джинни опомнилась, замычала, крутя головой, выталкивая чужой язык из своего рта. Рисс подалась назад, обхватила ее подбородок, кольца больно впились в кожу. Джинни, ошеломленная происходящим, смотрела на нее во все глаза, не веря в реальность, не веря, что она действительно стоит здесь, в центре Антверпена, за сотни миль от дома, прижатая к стене незнакомой девчонкой, и вкус губ этой девчонки заполняет ее рот, заменив собственный, привычный до незаметности вкус. Джинни напряглась – и за миг до того, как она оттолкнула бы сильным ударом легкую, почти невесомую пигалицу, Рисс наклонилась к ней, прижавшись лбом к пылающей щеке – и замерла; и Джинни, уже готовая вырваться и, наплевав на все законы, аппарировать прямо с маггловской улицы, тоже замерла, потому что именно сейчас, именно в это мгновение она вдруг вспомнила. Все то, что она наблюдала в думосбросе, теперь ожило в ее голове, вошло в память, в кровь, в чувства; звуки, запахи, тяжелое дыхание, каждое прикосновение пальцев, каждое слово, каждый удар сердца – все теперь было с ней, все до последней крошки, до последней капли воска, упавшего с покачнувшейся свечи на влажное плечо, - и Джинни удивилась, как она могла это забыть – потому что забыть такое казалось теперь невозможным. Бесстыдная ошеломляющая свобода, утраченная так давно, что казалась лишь сказкой о несуществующем, подхлестнутое ей откровенное, требовательное, зрелое наслаждение и щемящая неуклюжая нежность изучения, узнавания и первого прикосновения ладони…

Она подняла руку и притянула Рисс к себе, назад, к губам, которые хотели поцелуя – именно этого, именно ее поцелуя, неправильного до невозможности, сумасшедшего, стоящего сейчас всех сокровищ земных. Ее куртка цеплялась, не желая сползать с плеч, - и в четыре руки они тянули ее с остервенением, с «мясом» выдирая пуговицы, матерясь смешным шепотом в перерывах между поцелуями. Потом она куда-то исчезла, наверное, все-таки свалилась вниз, на чистенькую антверпенскую мостовую, и холодные ладони, обжигая, оказались под рубашкой Джинни, задирая ее все выше. Джинни вскинула руки, чтобы Рисс было удобнее сдернуть с нее эту тряпку; подставляя голые груди прохладному ночному воздуху и твердым, чуть царапающим губам Рисс, она прижалась плечами к неожиданно теплому, нагретому за долгий день солнцем камню и застонала негромко, путаясь руками в длинных светлых волосах, гладя худенькую шею, вцепляясь в тонкую ткань мантии, читая пальцами рисунок плеч и стараясь сдерживать себя, чтобы не оставить синяков, не повредить нечаянно эту хрупкую оболочку. Она задрожала, чувствуя частое горячее дыхание там, где была впадинка пупка, и всхлипнула, закусив изнутри губу, когда Рисс лизнула его и поцеловала следом, легко, будто прощаясь. Девчонка поднялась на ноги, и на одно страшное мгновение Джинни подумала, что та действительно сейчас уйдет, аппарирует, бросив ее, исчезнет навсегда из ее жизни, оставив привкус какао и несбывшихся желаний, которых раньше не было и которые теперь терзали тело подобно стае дементоров, терзающих душу. Но темная муть тут же схлынула; губы Рисс снова были на ее губах, знакомо подчиняя их себе, а ее рука, холодная и чуть влажная, протискивалась в джинсы, цепляясь кольцами за ремень. Джинни и не подумала расстегнуть «молнию», одной рукой накрывая с усилием протискивающуюся все ниже ладонь, а другой обхватывая затылок Рисс, прижимая ее голову к своим губам, пытаясь вести в поцелуе. Она не видела больше ни стен, ни огней, ни звезд; мостовая качалась под ее ногами, как пол «Хогвартс-экспресса», как лодка в своем пути через Черное озеро, из одной жизни в другую; Джинни отчаянно вглядывалась в ночь перед собой, чтобы увидеть глаза Рисс, но как ни напрягалась, не видела ничего, кроме темноты, в которой вспыхивали и плясали разноцветные искры. Воздух стал горячим, и дышать им было тяжело, и нужно было глотать его, как глотают рыбы, выскакивающие зимой в незамерзшие полыньи, хватать кусками, проталкивать в себя, наполняя легкие, чтобы затем выдохнуть, совсем раскаленный, раздирающий саднящее горло. В ушах стучали барабаны, гулко, размеренно, часто, будто били в пустую дубовую бочку, пропитанную годами настаивавшимся в ней благородным напитком; неожиданно Джинни поняла в озарении, что слышит стук своего сердца, и это было чудом, таким же, как таяние снегов или восход солнца. Жар распространялся по телу потоком кипящей лавы от холодной руки, ласкавшей ее сильно, жестко, уверенно и настойчиво; и Джинни уже не была Джинни, она забыла, как ее зовут и где ее дом, она тонула в этой обжигающей лаве, захлебывалась в забивающем горло огне. И плевать ей было на следившие за ними звезды, на возможных прохожих и на то, что - не должна, неправильно, нельзя… «Можно, нужно», - звучало в голове, «пожалуйста» – почти срывалось с обезумевших от поцелуев губ, «сделай это» - умоляли, просили, приказывали ее потемневшие глаза. И за этой завесой расширившихся зрачков прятались другие слова, более откровенные, более смелые, более бесстыдные, готовые уже сорваться с языка стоном, криком, выдохом, прорезав тишину переулка своей немыслимой реальностью. Но вместо них часто, все чаще, на каждом выдохе, переходящим в крик шепотом, переходящим в стон криком звучало – «Рисс…»

Их дыхание смешалось, став одним на двоих, смешались и взгляды, сцепившись намертво, как палочки, соединенные Приори Инкантатем, и невозможно стало разобрать, стук чьего сердца бил в уши; спина выгибалась, едва удерживаемая худой рукой в тяжелых кольцах, пальцы, уже не остерегаясь, сдавливали плечи, чувствуя косточки сквозь ткань, сквозь кожу – так близко; и было совершенно неясно, как это маленькое, почти бестелесное, невесомое существо может делать с ней… такое, заставляя до боли сжимать зубы, плакать без слез, желать, чтобы никогда не кончалась ночь, не наступал рассвет, чтобы звезды вечно висели над головой, любопытными взглядами освещая переулок, в котором не было места ничему и никому, кроме них.

А потом звезды сорвались с места, и прошли сквозь нее, и Джинни перестала сдерживать себя, не думая уже ни о чем, тревожа криком те самые звезды, и в самом деле качнувшиеся под сводом ночных небес. Камни мостовой, на которые она сползла по стене, осела, поддерживаемая Рисс, показались ей мягче пуховой постели. Джинни прижала к губам кулак и расплакалась - так, как плачет небо слепым дождем, легко, беззаботно, сквозь солнце. Она плакала сквозь улыбку, без усилий; слезы текли сами собой, просто потому, что было мало одной улыбки, потому что слишком многое смешалось в ее душе и выплескивалось теперь с прозрачными, обжигающими слезами, щипавшими разгоревшиеся щеки.

Она не заметила, сколько прошло времени; они одновременно попытались встать на ноги, слабо фыркая – на смех не хватало сил. Джинни стерла со щек подсохшие следы соленых капель. Подобрав рубашку и куртку, она натянула их, продолжая улыбаться, не позволяя себе задумываться, пытаясь остановить время, заставить его замереть в одном мгновении и не двигаться больше, потому что совместить это мгновение с остальной ее жизнью было все равно что пытаться смешать воду и масло, сохранить лед в кипятке, пропитать ядом горный хрусталь…

Джинни не помнила – опять не помнила! – как они дошли до нужного места, как она брала Порох, называла адрес, как оказалась дома и поднялась по лестнице. Она пришла в себя только в ванной – снова под обжигающе горячим душем, очищающим тело и прочищающим мозги. Последний поцелуй Рисс – в полутемном коридоре маленького отеля, у камина, вскользь – все еще горел на губах, сколько ни терла она их ладонью, сколько ни стояла, запрокинув лицо, под упругими водяными струями. Губы казались не своими – растертые, растрескавшиеся. Они принадлежали не той Джинни Поттер, что вышла этим утром из дома в твердом намерении совершить доброе дело и спасти заблудшую душу; а скорее той, что сама стала заблудшей душой и теперь рвалась на части, не зная, что делать, как примириться с самой собой, со своими губами, со своим телом, помнившим каждое прикосновение, каждое движение, каждый вздох совершенно чужой девчонки, переставшей неожиданно быть чужой. Этого не могло случиться; но это случилось, с этим предстояло жить, это предстояло вспоминать день за днем, видя в зеркале свое отражение. Стереть память? Это решение уже несколько раз возникало в голове. Но Джинни отбрасывала его, как отбрасывала, перебирая крыжовник для варенья, негодные ягоды. Мало того, что Обливиэйт был ненадежен и не вполне безопасен для психического здоровья, мало того, что нужно было с кем-то договариваться об его исполнении, доверяться кому-то со всеми потрохами; это было еще и просто совершенно невозможно для Джинни – которая, будучи Уизли или Поттер, в первую очередь всегда была гриффиндоркой и считала трусостью прятаться от собственной памяти за магической кулисой заклинания.

Она собиралась уже выключить воду, но вместо этого села, обхватив колени, неудобно прислонившись головой к теплой, скользкой, мокрой стенке, и тихо, отчаянно заплакала. Слезы обжигали даже мокрые щеки, и жгло глаза, будто в лицо выдохнула огнем венгерская хвосторога.

Проплакавшись, Джинни выключила наконец воду, вытерлась насухо большим желтым полотенцем, изучая попутно в зеркале покрасневшие, опухшие глаза, и пообещала отражению, что никогда больше не позволит себе искать общения с обитателями «Рудбекии».


В ближайший месяц она аппарировала по знакомому теперь маршруту еще четыре или пять раз.

***

Теперь после матчей и тренировок, стараясь вести себя как можно более незаметно, Джинни исподтишка, с жадным любопытством разглядывала подруг по команде, стягивавших с себя в раздевалке пропотевшую форму и встававших под длинные серебрящиеся струи. Они переступали ногами, как молодые единороги в Запретном лесу, поднимали руки, намыливаясь, запрокидывали головы, подставляя красивые и не очень лица под теплый душ. Почему-то раньше она совершенно не замечала своеобразия их тел, представляя каждое лишь умозрительно, будто на медосмотре перед игрой: вот Роббинс с нехорошо округлившимся коленом – значит, опять сустав воспалился, а она молчит, хочет выйти на игру с «Осами»; вот Сильвия, у которой на талии написаны два лишних фунта, опять нарушает режим и диету; а вот Горти, пошедшая фигурой в дубовую доску, тут беспокоиться не о чем, она неизменно готова к матчу, будто и не знает, что такое болезнь.

Но теперь Джинни с интересом, казавшемся ей самой болезненным, представляла, как это будет, как это может быть – если она сожмет ладонью идеальную грудь Мэддокс; или обнимет со спины Горти, проведя ладонью по плоскому животу… Она могла представить, как делает это – Джинни прислушивалась к себе и еще раз убеждалась, что да, могла бы – но несомненно было и то, что ей совершенно не хотелось ничего такого делать. Даже Ребекка, худенькая и, несмотря на возраст, вся какая-то неразвитая, не вызывала у Джинни и тени того жгучего желания, которое охватывало ее при одной мысли о заблудшей антверпенской душе, о тяжелых кольцах и худых пальцах, о губах, в которых за вкусом вафель и какао угадывался вкус незнакомых зелий… Джинни давно перестала обещать себе, что «этот раз» - непременно последний. Она знала, что вернется, каким бы долгим ни был перерыв; вернется и будет искать Рисс в паутине антверпенских переулков, если та не придет на встречу, и не сможет уйти, не найдя; потому что запуталась в этой паутине, как когда-то в сетях Тома Риддла – но на этот раз герой с мечом вряд ли придет на помощь, потому что принцессе не были нужны ни помощь, ни меч, ни герой. Ей была нужна другая принцесса, нужна, как хлеб и вода, как солнце и небо над головой – и Джинни усилием воли игнорировала изредка и всегда некстати всплывавшие в голове обрывки «Песни Песней» о печати и перстне, слишком точные и слишком беспощадные. Ей не требовались определения, не требовались слова, не требовались перемены – все это означало бы одно: конец прежней жизни и конец прежней Джинни. А она хотела жить – и жила, снова в двух мирах, как уже было когда-то.


«Гарпии» выиграли очередной отборочный, Бекки освоилась наконец в команде, колено у Роббинс вроде бы пришло в норму и больше не беспокоило… Джинни переходила изо дня в день, ни о чем не задумываясь, запрещая это себе, с неожиданной легкостью отделяя свою обычную жизнь от переулков и уютных кафе Антверпена и от полутемной душной комнаты, где никогда не звучала фамилия Поттер. Она беспокоилась за пропадавшего на работе дни напролет Гарри, отправляла детям в Хогвартс письма, сладости и новые перья, на замену то и дело ломавшимся, вкладывала все силы и душу в тренировки, гоняя команду до седьмого пота в надежде хотя бы в этом году подняться выше «бронзы», - и между всеми этими делами спокойно и невозмутимо наведывалась в Бельгию. Все происходило неожиданно и закономерно – в груди будто возникал комок, теплый, пушистый, и когда он разрастался настолько, что мешал дышать, перекрывая горло, Джинни с непроницаемо-доброжелательным лицом отправлялась в Ипсвич, или в Министерство, или на стадион – туда, где Каминная сеть была либо укромно спрятана, либо, напротив, слишком на виду, слишком востребована, чтобы кто-то прислушался к называемому ей адресу. Она неосознанно, без всякого плана, чередовала эти пункты, чтобы не примелькаться; а когда хорошие знакомые формально спрашивали на ходу: «Как дела, как дома? Ты куда сейчас?», лаконично и непринужденно врала – «квиддичные заботы» или «за покупками»; и, глядя на нее, симпатичную, улыбчивую, уверенную в себе, никто ни разу не усомнился в ее словах. Она входила в камин в Лондоне деловитой походкой преуспевающей британской леди, профессиональной спортсменки миссис Джиневры М. Поттер и выходила в Антверпене женщиной без возраста, без имени, без общественного статуса, с ищущим выражением глаз и плотно сомкнутыми губами. Они никогда не договаривались о встрече, не назначали ни места, ни времени; но Рисс непостижимым образом предугадывала ее появление; и стоило Джинни просидеть за барной стойкой или за столиком одного из небольших кафе, попадавшихся ей на пути, десять-пятнадцать минут, как она замечала, почти не поднимая глаз, светлые волосы, как вспышку света в будничной суете, и комок в груди таял, разливаясь горячей волной до самых кончиков пальцев. Рисс появлялась ниоткуда, подходила, здоровалась чуть заметным кивком, неслышно, боком присаживалась на краешек стула. Джинни залпом допивала бокал, не чувствуя вкуса вина или какао, они одновременно выходили из-за стола, нога в ногу шли к дверям, и с каждым шагом все меньше оставалось от Джинни Поттер, каждый шаг как гребок в водоворот, добровольный и желанный спуск в пылающую черным огнем бездну. А потом она возвращалась, неся слабый отсвет этой бездны в самой глубине глаз и пряча его с каждой минутой еще глубже, помня, что ее муж – высокопрофессиональный аврор, и что она должна быть безупречной настолько, насколько она на самом деле чувствовала себя такой – ее два мира не пересекались нигде, кроме нее самой, она научилась жить в обоих и отрезала от себя мысли о возможных вариантах будущего, потому что сейчас, здесь все было хорошо.

***

- Я сегодня поздно, - с набитым ртом сообщил Гарри, торопливо проглатывая тост. Он сидел на стуле так, будто уже бежал куда-то, полный будоражащей, злой энергии, волнами исходившей от него. – Сегодня, может быть, возьмем их. Главное, раздобыть хоть какую-нибудь зацепку… а там распутаем… всех достанем, к Мерлиновой матери… - он рассмеялся коротко, привычно проводя рукой по волосам. – У вас сегодня тренировка?

- Нет, я дома, - сказала Джинни. Для той встречи было еще рано, но, слушая мужа, она на мгновение расслабилась, вспоминая ласковые пальчики бездны, и ответ прозвучал, возможно, слишком поспешно, нетипичная для будничного утреннего разговора нотка проскользнула в голосе. Гарри взглянул на нее остро, проницательно, и Джинни улыбнулась, вскинув на него глаза и опуская их снова, к чаю, в который добавляла молоко. За эти недели она научилась быть хитрой и осторожной, как лиса, идущая по непрочному льду, и чутьем угадывала, чего не стоило делать в подобных ситуациях. Не стоило начинать трещать без умолку на первую попавшуюся тему, увязая с каждым словом все глубже, как муха в варенье; не стоило суетиться, дергаться, прятать глаза, но не стоило и затягивать игру в «гляделки»; все нормально, все обычно, рядовое утро, рядовой завтрак… Гарри уже вышел из-за стола и через камин давал инструкции кому-то из коллег; «…к Мармадьюкам, а мы – к Тавгудам…» - донеслось до Джинни, которая мысленно планировала пустой день: уборка, разбор ящиков письменного стола – столько накопилось графиков, счетов, отчетов, наблюдений и статей: все об игре команды или работе с ней. А вечером можно будет приготовить что-нибудь вкусное… хотя нет, неизвестно, когда Гарри вернется. Лучше навести порядок в комнате Джеймса: после отъезда сына руки до нее так и не дошли.

Джинни заканчивала с бумагами, когда внизу неожиданно заливисто расчирикался звонок. Они давно уже сняли с дома чары Невидимости, доставлявшие неудобства в быту, и теперь магия всего-навсего отводила от дома № 12 на площади Гриммо взгляды чересчур любопытных магглов.

Джинни спускалась по лестнице, когда звонок заполошно залился снова, а потом в дверь заколотили кулаками и, похоже, ботинками. Она вздрогнула, нога соскользнула со ступеньки, больно ударившись косточкой о край. Джинни почти скатилась вниз; сердце выскакивало из груди – так стучать могла только большая беда.

Она схватилась за ручку, повисла на ней на секунду, переводя дыхание, и рывком открыла дверь.

Рисс влетела внутрь с бешеным взглядом, будто за ней гналась стая дементоров; следом просочились еще две-три личности, тушуясь и храбрясь; но Джинни некогда было разбираться с ними, она во все глаза смотрела на Рисс, нарушившую их негласный договор, посмевшую явиться в ее дом, в ее жизнь! Девчонка выглядела не лучшим образом; впрочем, она всегда выглядела именно так.

- Что случилось? – металлическим голосом спросила Джинни. – Что, мать твою, случилось?

Рисс оглянулась вокруг. Она будто не понимала, где находится. Потом взгляд ее остановился на Джинни, и абстрактное безумие в нем сменилось хорошо знакомым Джинни отчаянием.

- Ты можешь нас… спрятать? – спросила она с умоляющей настойчивостью в надтреснуто звенящем голосе. – Можешь?

- Кого – вас? Куда спрятать, зачем, от кого? – Джинни переполняла злость, злость на глупую девчонку, ставившую под удар всю ее жизнь своим неуместным появлением и нелепыми просьбами.

- Нас ищут, - Рисс опустилась на пол по стеночке и, тихо подвывая, заплакала. – Ищут… арестовать… Они найдут… авроры…

- Что-о-о? – Джинни сгребла в кулак мантию на тощей груди вместе с многочисленными цепочками и кулонами, потянула вверх; что-то звякнуло, треснуло, и глаза Рисс, огромные, с расширенными от страха зрачками, закрывшими радужку так, что остались только тонкие янтарные кольца по краям, оказались прямо напротив глаз Джинни. – Почему вас ищут авроры? Какие авроры? Ну!

- Ваши… британские… - выдавила Рисс полушепотом, так что Джинни пришлось склониться к самому ее лицу.

- Почему?!!

- …зелье… помнишь, то, розовое?.. – совсем тихо, но Джинни поняла и опустила глаза, пораженная словами Рисс, как громом. Ведь чувствовала она тогда, что добром их игры не кончатся; но отодвинула интуицию в сторону, поддавшись своим желаниям. Значит, это действительно было запрещенное зелье; причем все настолько серьезно, что дело получило статус межавроратского. Во что она вляпалась, великий Мерлин?

- Помоги… - прошептала Рисс, забытая в ее руках, и Джинни снова взглянула на нее – позволившую себе навесить все эти проблемы на случайного человека, однажды оказавшегося не в том месте и не в то время.

- Рисс… - начала она… и вдруг все слилось, соединилось, встало на свои места, словно в зелье добавили последний компонент. – Как твое полное имя? – медленно спросила Джинни сдавленным, чужим голосом, не чувствуя, что все сильнее прижимает Рисс к стене, будто вдавливая в камень. Та всхлипнула жалобно, взвизгом, как щенок, которому отдавили лапу, и Джинни, опомнившись, разжала пальцы, удерживая девчонку взглядом. Рисс задышала рвано, жадно, растирая ладонью горло и чуть переигрывая. Джинни подтолкнула ее глазами.

- Сахарисса! – Рисс вздернула подбородок, жалко и нагло. – А ты думала, я какая-нибудь Кларисса или Кристиания? Нет, милые родители постарались… откопали в веках родственницу! Изобрела какое-то зелье от прыщей, подумаешь, прославилась! И я должна была ей соответствовать, представляешь, должна поступать…

- Замолчи, - свистящим шепотом сквозь зубы сказала Джинни, отталкивая пигалицу, отстраненно глядя, как та, едва не упав, цепляется худыми пальцами за гладкую стену. – Замолчи… Сейчас же!!!

Рисс в самом деле заткнулась, но Джинни было уже не до нее. Сахарисса Тавгуд. Ну конечно же. «…а мы – к Тавгудам…» - вспомнила Джинни утреннее. У Гарри хватка бульдога; он не выпустит взятый след, пройдет по нему до конца… и конец этот будет здесь, в ее – его – их доме; конец всему – отчетливо поняла Джинни, всему.

На ощупь она нашла подставку для обуви, присела, держась рукой за твердое дерево. Мысли метались, как вспугнутые пикси. Четверо… Обливиэйт? Она успеет, конечно, успеет, куда им против рефлексов квиддичного ловца. Но ее дилетантский Обливиэйт выявит первая же серия допросов в аврорате.

Авада? Смешно. Ах, они ворвались в дом, и я так испугалась, что сама не поняла, как заавадила всех, господин аврор; я в ужасе от того, что натворила… Кто поверит? Будь дело попроще, может, и поверили бы – ей, «национальному достоянию», как говорит Гарри, жене героя; спустили бы все на тормозах. Но не в этом случае. И главное – сам Гарри; он знает ее вдоль и поперек; и допрос в аврорате – ничто по сравнению с разговором с мужем. Он все вытянет из нее, все узнает; если только…

«Помоги им, – шевельнулась в голове трусливая мыслишка. – Дай какой-нибудь порт-ключ, денег, пару защитных артефактов, маггловские тряпки, что притащил для рождественского маскарада отец, и отправь с глаз долой. Авроры скорее предпочтут искать другие выходы на поставщиков зелья, чем тратить время и силы на розыск этих четверых в маггловском мире. И никто ничего не узнает».

Надежда на «не узнает», конечно, была слаба – рано или поздно пигалица с друзьями все равно попадется, и авроры на раз выяснят, кто помог им сбежать. Но дело было не в этом. Стоило Джинни поднять глаза – и она увидела бы на стене штандарт Гриффиндора, тот самый, висевший в Большом зале, когда они защищали Хогвартс, и вместе со школой – весь магический мир. Она не могла позволить, чтобы новая зараза расползалась в этом, едва оправившемся от войны обществе; а их дочери было почти шестнадцать – опасный возраст…

Худая рука опустилась на ее колено – такая знакомая, почти родная. Пустое, какое-то голое место на ней притягивало взгляд. Джинни устало поразилась тому, как легко, без усилий считывала она сейчас едва видимые причинно-следственные связи происходящего.

- Фамильный перстень, - сказала она, не спрашивая – констатируя факт. – Поэтому твои родители не слишком беспокоились – знали, что ты жива и здорова. Обычный «маячок». Так тебя и нашли. Уничтожила?

Рисс покачала головой.

- Подбросила. В маггловский поезд. На юг.

Джинни кивнула. Был еще один вопрос, и она задала его, через силу, но задала, потому что должна была знать.

- Ты знала, кто я, когда подошла к нам… там, в «Рудбекии»?

Глаза Рисс распахнулись, прежде языка отрицая это предположение, и Джинни перебила ее на полуслове:

- Только не ври.

Рисс кивнула, опустив ресницы.

- Знала. Но я не специально… я не думала, что выйдет так… я подумала, что хорошо будет иметь такое знакомство… а то, что потом… я не поэтому, не поэтому! Правда!

Она присела перед Джинни на корточки, подняв на нее глаза, в которых больше не было ни отчаяния, ни циничного знания, ни жажды новых впечатлений и ощущений. Усталая пустота была в них – и семнадцатилетняя нежность, сопливая, безумная, наивно не верящая в то, что ей могут не отозваться.

- Я хочу жить, – сказала она негромко, без напряжения. – Я просто хочу жить. Не в Азкабане.

И Джинни поняла, что эта девочка теперь тоже навсегда с ней – как и Джеймс, и Гарри, и Луна, и все, кого она когда-либо любила. И как бы она сейчас не поступила, какое бы не приняла решение – она все равно будет делить с Рисс и страх, и боль, и невзгоды – если она скроется, и годы заключения - если ее поймают; делить не физически, но мысленно - потому что она знала холодные пальцы Рисс как свои, знала, какой она бывает в минуты страсти, знала, отчего она злится, а отчего – плачет… оказывается, она столько успела узнать о Сахариссе Тавгуд, что теперь не могла отделить ее от себя. Джинни притянула голову Рисс к себе на плечо, гладя по волосам, чуть покачиваясь, будто успокаивая ребенка. Глаза остальных беглецов, тихо сидевших в углу в ожидании решения своей судьбы, смотрели на них непонимающе и с робкой надеждой.

***

В дверь снова позвонили.