На нее смотрит звезда. Огромная, желтая, злая. Смотрит и не мигает, и точно так же она смотрит на звезду в ответ, пытаясь отыскать на ее фоне маленькую черную точку.
Челнок обращен единственным глазом не в ту сторону, впрочем, кого это волнует? Светофильтры работают исправно, но искушение выставить защиту на полпроцента меньше не оставляет в покое. Ей приходится прятать дрожащие руки и закрывать глаза на пару секунд, чтобы отделаться от невозможного желания, все чаще сковывающего тело.

Она повисла прямо над Землей, вызвав приступы истерии и паники по всему миру.
Черная дыра.
Неизбежность.
Катарсис, явившийся из глубин вселенной.
Регина Миллс глядит на нее из окна тренировочного центра и не может отвести взгляд.
Ничего особенного. Просто дыра в небе. Она не шевелится и не мерцает.
Пустота.
Совершенная пустота, в которой и начало, и конец. Сосредоточение смысла жизни и смерти.
– Миллс! – орет откуда-то Джонс, перекрикивая музыку. – Иди-ка сюда.
У Регины мокрые волосы, ей очень хочется высушить их прежде, чем идти куда-то, но она морщится и идет, не желая спорить.
– Миллс! – Джонс встречает ее у входа в комнату отдыха. – Хочу познакомить тебя с нашим новым штурманом.
Киллиан Джонс – капитан. Он набирает команду, как ему и велено, хотя с большей охотой прошел бы этот путь в одиночку. Вот только кто ему позволит?
Регина невольно поправляет короткие темные волосы и жалеет, что одета в мятые спортивные штаны и промокшую от диких нагрузок футболку, которую не успела сменить. Она смотрит в спину Джонсу, идя следом за ним, и думает, как широко следует улыбнуться штурману, чтобы тот не подумал, будто ему не рады.
– Штурман! – орет Джонс снова: в одной из прошлых экспедиций неподалеку от него взорвалась плазменный заряд, теперь он глуховат на одно ухо. – Подойдите!
С кожаного дивана легко поднимается невысокая светловолосая женщина в узких джинсах и темно-красной кожаной куртке. Она улыбается Регине, избавляя ее от необходимости делать это первой, и протягивает ей руку.
– Эмма Свон, – без особых эмоций представляется она.
– Регина Миллс, – отвечает ей Регина.
Они смотрят друг на друга, а черная дыра продолжает равнодушно заполнять собой половину неба и предрекать гибель человечества.

В надоевшей тишине слышится мерный рев мотора. Челнок пожирает пространство недостаточно быстро, и кажется, что ему никогда не удастся отлететь от злой звезды на безопасное расстояние.
Регине, запертой в челноке, чудится, что обшивка его начинает слегка потрескивать. Она взволнованно кладет ладонь на ближайшую панель и держит ее там до тех пор, пока не убеждается: перегрева нет.
Но треск продолжается.

Рядом с черной дырой луна кажется нелепой и ненастоящей.
Слишком маленькая, слишком бледная.
А дыра – вот она. Еще не миновала луну, но уже оставила ее в покое, не затянула, не переварила, позволила мертвой глыбе и дальше бороздить необъятные просторы. Луна – крохотное тусклое зеркало на фоне черной дыры, ловящее последние ласки солнца. Лететь до дыры в сотни и тысячи раз дольше, чем до луны, но из-за размеров кажется, что она уже совсем близко.
Дыре интересна жизнь. Она питается ею. Она ищет ее и, найдя, уже никогда не собьется с выбранного пути.
Регина Миллс не смотрит в окно. Она цепляется дрожащими пальцами за смятую влажную простыню и кусает губы в изнеможении. Ноги ее широко раскинуты в стороны, над телом роится извечное волшебство, то и дело ныряющее внутрь. Внутри все сильнее скручивается пружина, чтобы в один момент распрямиться, высвободив энергию. Синие «светлячки» мерцают под потолком, освещая то полушария грудей, то напряженную мокрую спину.
Эмма Свон языком собирает магию с Регины, а после размазывает ее по телу тонким слоем. Загорелая ладонь сжимает грудь, выкручивает сосок, вызывает негромкий стон.
Пока человечество молится, сквернословит и кончает с собой, Регина молится, сквернословит и кончает, получая свои сто грамм удовольствия. У нее слишком мало времени, чтобы тратить его впустую.
У них слишком мало.
Эмма – обнаженная и горячая – ведет языком по коже: от лобка до подбородка, через пупок и солнечное сплетение. В ее дыхании Регина узнает себя и приоткрывает губы, впуская блудный язык меж них. Она играет с ним, посасывает и теребит, пульсируя всем телом и передавая эту пульсацию Эмме. Эмма запускает ладонь ей в волосы и прижимается, сплетается, вживляется: плоть к плоти, кость к кости, кровь к крови.
На двоих с Эммой им шестьдесят лет, и следующие свои шестьдесят лет они проведут по другую сторону дыры.
А может быть, все шестьсот.
У них нет времени, чтобы продолжать злиться друг на друга.
Регина выдыхает Эмме в губы ее имя, заново привыкая к звучанию.
Им было дано четыре года, чтобы отдохнуть, разойдясь по глупости. Теперь им предстоит еще раз прорости друг в друга корнями и ветками и посмотреть, что из этого получится.
Кто-то думает, что они многому научились?

Треск продолжается. Регина вслушивается в него, не в силах понять, откуда он доносится, потом опрометью бросается к передатчику, не обращая внимания на тошноту: перегрузка никуда не делась и не денется.
Это он. Передатчик. Он выжимает из себя послание, растянутое на сотни и тысячи тысяч космических миль, собирает слова по буквам и связывает в предложения, чтобы единственный пассажир последнего земного челнока получил их, здесь и сейчас.
– Ре…на, – пробивается сквозь помехи эфира искаженный голос, и Регина узнает и его, и собственное имя.
– Я здесь, – бормочет она, прижавшись лбом к холодной панели управления. – Эмма, я здесь.

– Кто бы мог подумать, что на первой космической нам удастся проскочить эту чертову дырку в жопе вселенной, – бормочет Джонс, с прищуром всматриваясь в ничуть не приблизившуюся перспективу: дыра не увеличивается в размерах, им до нее лететь несколько лет, за которые, как надеется человечество, удастся отыскать решение проблемы.
Регина знает, что за эти несколько лет дыра станет такой огромной, что Земле при всем желании не получится убраться с ее пути.
Именно поэтому в их корабле то, что поможет возродить людской род в ином месте: тысячи оплодотворенных яйцеклеток, которым потребуется лишь небольшой разряд, чтобы начать развиваться. Генераторы воды, воздуха и пищи дадут астронавтам продержаться столько, сколько потребуется, чтобы найти новую систему с Землей-2, в то время как старушка Земля-1 вместе с солнечной системой найдут последнее пристанище в чреве безмятежно огромной черной дыры.
Их корабль велик по человеческим меркам, но слишком мал для космического «червя», поэтому, если расчеты верны, им удастся проскользнуть по сплетению времени и пространства и вынырнуть с другой стороны.
Регина не хочет думать, что будет, если не получится.
Их шестеро здесь.
Биолог, техник, штурман, психолог, физик и капитан.
Никого лишнего.
И никто не должен погибнуть.

Слова, проносящиеся сквозь треск помех, то становятся отчетливее, то нещадно сжираются космосом. Регина прижимается ухом к динамику, будто это поможет ей лучше слышать.
– Эмма! – зовет она, счастливая от того, что не одна. – Эмма, ты слышишь?
Она не думает, что это ненадолго.
Не вспоминает.
У нее еще есть немного времени, и она захлебывается им, ничуть не страшась.
– Эмма!
Треск внезапно прекращается.
Чисто.
– Да что же ты так кричишь? – насмешливо говорит далекая Эмма так, будто сидит в соседнем отсеке. – Я отлично слышу тебя, уж поверь.
Регина чувствует, как губы ее растягиваются в широкой улыбке.
– Эмма, – повторяет она и гладит динамик, словно так сможет дотянуться на другой конец вселенной.
– Регина, – нежно отвечают ей.

До черной дыры – меньше месяца пути. Земля давно позади, ее едва можно угадать в невесомой пыльной точке, не сохранившей цвета. Регина предпочитает не оглядываться.
Не смотреть в прошлое.
Достаточно и того будущего, к которому они приближаются.
– Вечность, – вдруг говорит Эмма, изучая звездную карту, – это все, что дольше мгновения.
Они вдвоем в рубке: их смена. Четверо мужчин спят в своих криокамерах и проснутся только ближе к концу пути: их вахты закончились.
Регина не смотрит на Эмму, но ей нравится то, что она слышит.
Значит, и сами они тоже вечны.
– Что тебе снилось? – небрежно спрашивает Регина после часа молчания: каждая из них занята своим делом, некогда болтать.
Эмма откидывается назад в кресле, делает в нем один оборот и отвечает:
– Ты.
Регина раздумывает всего лишь одно мгновение – или вечность? – затем встает и, подойдя, склоняется к Эмме. Берется двумя пальцами за молнию на комбинезоне и расстегивает ее, чуть морщась от звука. Ныряет ладонью внутрь и скользит вниз по горячему телу, слыша, как сбивается дыхание Эммы, когда ладонь добирается до лобка. Тремя пальцами Регина пробирается за преграду нижнего белья, надавливает и гладит, в то время как Эмма подается вперед и находит губами губы. Они целуются в космической тишине, нарушаемой лишь попискиванием приборов, и Регина проникает внутрь Эммы, прорастает в нее, сливается с ней, втискивается и входит, срывая, как цветы, стоны, вдохи и вскрики.
У них все еще слишком мало времени – какой-то месяц, – и они тратят его на прикосновения, поцелуи и оргазмы, будто это самое важное из того, чего они могут лишиться, если что-то пойдет не так. В рубке нет кроватей, они растягиваются на жестком полу, словно распятые бесконечностью, и Эмма покрывает поцелуями Регину: от подбородка до лобка, через солнечное сплетение и пупок. Ее дыхание обжигает, ее язык увлажняет, ее пальцы изгибаются в поисках точки невозврата.
Внутри Регины – магия. Она выворачивает наизнанку, разбивает на куски и собирает обратно. Регина толкается навстречу Эмме: ей необходимо почувствовать ее всю за оставшиеся дни. Она обнимает ее руками и ногами, сплетается с ней волосами и сердцем, пульсацией крови задавая общий ритм.
Они переживают сотню тысяч, миллиарды миллионов вечностей, и им не хватает их, даже сложенных вместе.
Регина не знает, как могла так долго жить без Эммы. Она хочет сказать ей это и молчит, потому что Эмма спит у нее на плече, и от ее дыхания становится тепло. А когда Эмма просыпается, то датчик показывает им два часа.
Два часа до конца.
Миллион вечностей в кармане.

Челнок, не сбрасывая скорости, летит прочь от злой звезды, а Регина сидит возле передатчика и разговаривает с Эммой. Точнее, говорит Эмма: рассказывает анекдоты, старые байки, вспоминает что-то из прошлого.
Их общего прошлого, которого физически больше не существует.
Сколько прошло лет на Земле?
Шестьдесят?
Шестьсот?
Дыра уже должна была поглотить ее.
– Я больше не могу, – вдруг говорит Эмма, и ее дыхание срывается.
Это случайность. Она сказала это случайно.
– Не дури, Эмма, – поспешно говорит Регина с застывшей улыбкой, всматриваясь в черную бездну перед собой, от которой ее отделяет лишь тонкая граница специального стекла. – Последний раз, когда ты так говорила, мы грешили еще часа три.
Она слышит далекий смех, режущий вены, а сама не может смеяться. У нее остается все меньше времени.
У них.
Так хочется думать, что это не так.
В это почти невозможно поверить: пока голос Эммы звучит в динамике, все в порядке. Это обман, самый жестокий обман из всех возможных, но Регина рада обманываться. Она знает, что если перестанет это делать, то закричит.

Корабль трясется и нагревается. Он не разорвется еще какое-то время, но свернуть невозможно: ручное управление выключилось, автоматический переход назад совершить нельзя.
Дыра выплюнула их прямо в солнце: пара часов до кипящей лавы. Обратно в родную систему без возможности спастись. От перегрузок взорвались криокамеры, ни Эмма, ни Регина не могут заставить себя пойти туда и посмотреть. Да и на что смотреть?
Фильтры пока спасают, но надолго ли? Уже понятно, что эмбрионы тоже не перенесли такой встряски.
Регине трудно дышать. Тем труднее, чем отчетливее она понимает: миссия провалена. Никакого возрождения для человечества.
Она находит руку Эммы и сжимает ее.
Что ж, по крайней мере, они вместе.
– Уходи сейчас же, – напряженно говорит Эмма, не отрывая взгляда от перемигивающихся лампочек, сигнализирующих о неполадках.
– Уходи, – говорит она и не отпускает руки.
Регина не слушает ее. Пусть болтает.
– Иди, – повторяет Эмма. – Один челнок у нас остался во время этой болтанки. Кто-то должен спастись.
Лицо у Эммы все в крови: во время круговерти в дыре она сильно поранилась, пробита щека, и расцарапаны лоб и подбородок. Регина не видела себя, но думает, что вряд ли выглядит лучше.
Если попытаться запустить челнок прямо сейчас, то, может быть, энергии еще хватит, чтобы оторваться от основного корабля и продержаться достаточно долго, набирая ход.
– Нет, – коротко отвечает Регина и отворачивается.
Для нее это невозможный разговор.
Они уже теряли друг друга.
– Пожалуйста, – говорит Эмма. – Ради меня. Сделай это.
Регина закрывает глаза.
Она представляет, какой ад наступит здесь через несколько часов. Как пузырями изойдет обшивка, как вспучится стекло, не в силах выдержать такие температуры, как расплавится и потечет панель управления.
Как все это произойдет и с ними, если они не уберутся отсюда.
– Идем, – говорит она, вставая, и в голосе ее решимость. – Там достаточно кислорода.
В челноке установлен генератор. Можно попробовать запустить его на полные обороты.
Эмма колеблется какое-то время, потом кивает. Не разжимая рук, они пробираются по трясущемуся кораблю, молча радуясь, что фильтры пока еще выдерживают: никто не думал, что дыра перенаправит их к солнцу. Все рассчитывали на другое.
Глупые, глупые все.
У входа в челнок Регина оборачивается, чтобы сказать, что все будет хорошо, и в этот момент Эмма целует ее. Отчаянно и очень жадно, обхватывает ладонями лицо и стискивает его – до боли. Регина видит, как сильно зажмурены ее глаза. А потом Эмма толкает ее – отпихивает от себя так, что Регина, не устояв на ногах, падает спиной вперед в челнок, дверь которого тут же захлопывается.
Эмма остается на корабле.

Треск вновь возвращается, и Регина не хочет думать почему. Она рада, что на панели управления не работают часы.
– Смотри, – говорит Эмма, и у нее очень усталый голос. – Я вижу Землю. И никакой дыры рядом. Так странно.
Регина слышит ее, но не слушает. Не вдумывается в слова. Она снова гладит динамик и кусает губы.
Давно прошла злость на Эмму за то, что сделано. Уже не вернешь ничего, не так ли?
Челнок несет куда-то, и нет никакого желания смотреть, куда именно.
– Я люблю тебя, – говорит Регина и ждет ответа, но его нет.
Минута, две, три.
Тишина.
Отчаяние бултыхается внутри колотящегося сердца.
Ее последние слова оказались неуслышанными. Где-то там, вдали, космолет упал на солнце, и Эмма была в нем.
Эмма умерла.
Боль еще не успела пропитать тело, она лишь начинает набухать под кожей, пронзенной нитями холода.
На панели вспыхивают цифры.
Сорок минут прошло с того момента, как корабль вместе с Эммой должен был врезаться в солнце.
Сорок минут, в течение которых Эмма продолжала говорить с ней.
Тогда Регина бездумно закрывает глаза и падает вместе с челноком в звездную бездну, прислушиваясь к хрипам динамика. Еще хоть один звук, хоть ползвука…
Но – тишина.
И ничего, кроме тишины.
Челнок отсчитывает космические мили, удаляясь от солнца.
Регина прижимается лбом к панели управления и упорно не открывает глаза. Может быть, если она продолжит сидеть именно так…
– …люб… те… – прорывается вдруг сквозь эту немыслимую тишину. Позже, много позже, чем это вообще возможно.
Динамик всхрипывает последний раз и умолкает.
Насовсем.
Регина резко, облегченно всхлипывает, и слезы наконец сплошным потоком бегут по щекам.
Может быть, потом она задумается над тем, отчего нужные слова добирались до нее после окончания всего, но сейчас она просто плачет, скорчившись в кресле.
Ее обрубили под самый корень, тягучая смола вытекает немым укором, выжигает на коже причудливые узоры.
Регина не думает о будущем, расплавляясь в том прошлом, от которого улетает на первой космической.
За спиной догорает вечность.
И Эмма, оставшаяся в ней навсегда.