На конспиративной квартире пахнет хлоркой и немного — сыростью. Юле одинаково не нравятся оба запаха: первый заставляет думать о пятнах крови и следах мела на полу, второй — о съемных комнатах, в которых пришлось пожить до того, как удалось обзавестись собственным жильем, и о соседках, с которыми нужно было их делить.
Об этом напоминают не только запахи — да что там, об этом напоминает здесь все. Футболки ядовитых цветов на креслах и стульях, полотенце на полу кухни, длинные волосы, застрявшие в сливе ванной.
Больше всего на свете Юля ненавидит делиться. Репортерской сенсацией, успехом на работе, отличным жильем.
Мужчиной.
— Мне это не нравится, — цедит она, стараясь не повышать голос.
Саша хлопает глазами, ловко уворачиваясь от поднятого с пола полотенца, которым Юля размахивает у нее перед носом. Юля закусывает губу и думает, что та похожа на хомяка или какую другую зверушку. Мелкое и милое создание, ужасно забавное и невыносимо надоедливое.
Юля терпеть не может таких.
— Я звоню Игорю, — говорит она и швыряет полотенце обратно на пол.
Когда мобильный исчезает со стола у нее из-под носа, она начинает задыхаться.
— Лучше сейчас ему не звонить. Подруга, ты же понимаешь: пока этот чокнутый на свободе, нам надо сидеть тихо-тихо, как мыши. Игорь и так чуть с ума не сошел, давай не будем лишний раз его нервировать, хорошо? Он только с виду железный, ну, ты же сама прекрасно знаешь...
— Я тебе не подруга! — рявкает Юля, вырывая у нее из рук телефон.
Она сжимает его в пальцах так сильно, что слышит треск пластика. Последняя модель, лучшая новинка осени.
Юля ненавидит эту осень.
Еще она ненавидит коньяк, но, кроме него, в квартире нет никакого другого алкоголя.
— Спорим, ты обожаешь эту дрянь. — Она фыркает, делает щедрый глоток и крутит в пальцах стакан.
— Нет, терпеть не могу, — спокойно отвечает Саша, усаживаясь рядом с ней на пол. Она забирает у Юли стакан и допивает до дна, не морщась. — Игорь любит. У нас с ним разные вкусы. Поэтому мы и разошлись, наверное.
Юля молчит и мрачно подцепляет с тарелки неровно отрезанный кусок лимона, жует, скривившись.
Юля ненавидит кислое, но больше ничего в доме для закуски не годится.
— Я устала сидеть тут безвылазно, — говорит она, прикрыв глаза. — Сколько можно, какого черта! У меня полно работы, полно дел, а я сижу тут и прячусь от маньяка, который умудрился раздобыть все наши адреса! Даже твой! — Она поднимается на ноги, немного пошатываясь, и идет в комнату, бросая на ходу: — И нет, не трудись рассказывать мне, почему вы расстались с Игорем, меня это не интересует! Понятно?
Конечно же, Саша идет следом за ней.
— Слушай, давай разберемся с этим раз и навсегда.
Видеть серьезное выражение на ее мордочке до того тошно, что Юля откидывается на спинку кресла и раздраженно прикрывает глаза.
— Я не знаю, сколько нам еще нужно сидеть здесь. Но, судя по всему, долго. Так что лучше будет подружиться. Ты правда мне нравишься. Очень.
Юля фыркает и поджимает губы.
— Сейчас ты скажешь, что была недостаточно для него хороша, зато я вот — истинное везение!
— Нет. Ты для него слишком хорошая. И я для него слишком хорошая. Ему с такими неинтересно. Лучше выяснить это рано, чем поздно.
— Что за чушь!
Юле хочется расхохотаться, сказать много чего обидного, колкого и едкого, привести сотню аргументов против этого дурацкого, нелепого утверждения. Но слова не идут.
Юля ненавидит вранье.
Поэтому молчит.
— Я пойду приготовлю ужин, — бормочет Саша где-то над ухом, но Юля мотает головой, не открывая глаза. — Мне не уходить?
— Нет.
Больше, чем съемные квартиры и запах хлорки, больше, чем кислые лимоны и вранье, Юля ненавидит одиночество.
Саша похожа на маленькую юркую зверушку.
Она легко помещается в кресле рядом с Юлей. И от нее тепло.
Юля сидит, сжав губы, и думает, как счастлив сейчас, наверное, Игорь, гоняющийся за очередным преступником.
Саша права. Ему не нужно ничего хорошего. Ему вполне хватает плохого.
Она начинает плакать незаметно даже для себя самой, просто из-под сомкнутых век текут слезы, сбегают по щекам к подбородку. Юля молчит и не утирает их. А потом к плотно сжатым губам прижимаются чужие, касаются легко, ласково и нежно, так, что хочется реветь еще сильнее.
И Юля плачет, утыкаясь мокрым лицом в мятую футболку, под которой торчат маленькие острые груди, и подается навстречу рукам и губам, и слушает тихие слова, и верит им.
Потому что не может придумать больше поводов для ненависти.