– Но это же возмутительно! И противоестественно! Майрон – мужчина, и Мелькор воплощен в мужском обличье, разве можно так... – Манвэ с ужасом уставился на ткачиху. – Мы должны помешать этому! Что, если, глядя на них, Перворожденные захотят последовать их примеру? Но имеем ли мы право распоряжаться?..

Манвэ задумчиво посмотрел на сидящую перед ним валиэ. Вайрэ, Ткачиха. Жена Намо Мандоса. Мудрая, вся в мужа.

– Все, что происходит в Арде, есть в замысле Эру, – тихо промолвила она. – Но Диссонанс Мелькора... никто не знает, насколько он исказил Замысел, и наша задача – помешать хотя бы обращению Майрона к Искажению. Майрон воплотится в женское тело и Мелькор потеряет к нему интерес. Не отвратив того от замысла и не совратив его... иначе, – ткачиха отвернулась, скрывая смущение.

– Мелькор коварен... Но ведь Майрон пока еще не искажен, – Владыка Ветров поднялся, задумчиво глядя вдаль, – а значит, мужчины не могут привлекать его... в плотском смысле. И Мелькор не сможет соблазнить его. Идеальный план, Вайрэ. Ауле расстроится, ведь это один из лучших его учеников, но пусть лучше так, чем допустить подобное... подобное... извращение!

– Никто не мешает майэ трудиться на благо Ауле, – мягко заметила Вайрэ. – Мужское тело более приспособлено к труду кузнеца, но мы ведь скорее сущности, чем существа, силу которых определяет оболочка.




Майрон, тем не менее, с трудом смирился с новой оболочкой. Исполняя приказ Манвэ, уверенного, что в женском теле ему будет гораздо лучше, он с трудом представлял себе, на что он должен быть похож. В итоге девица из него вышла несколько странноватая: с огненно-рыжими волосами, хищным лицом и, почему-то, почти лишенная груди. И его по-прежнему влекло в мастерскую Ауле, хоть и находиться там с некоторых пор стало невыносимо.

А дело было в Курумо, еще одном майа Ауле. До смены оболочки Майрон и Курумо особо не дружили, но и врагами не были – так, "подай молот, раздуй огонь". Но сейчас Курумо будто подменили. Каждое появление Майрона (или уже Майрон) он не оставлял незамеченным, отпуская то шуточки про метлы, более приставшие девице, чем тяжелые молоты и горячий огонь, а то и отправляя бывшего напарника к Вайрэ, ткать гобелены и вышивать на пяльцах, ведь ему, точнее ей, ныне гораздо более пристало быть вышивальщицей, чем кузнецом.

Поначалу с молотом и правда управляться стало непривычно, да и длинное платье норовило то загореться, то притянуть на подол уйму металлической стружки, а то и вовсе – кто-то наступал на него. Каждый "полет рыжей выскочки" на пол вызывал у Курумо приступы громкого смеха и поток рекомендаций, чем Майрону лучше заняться. После очередной просьбы "сварить какого-нибудь супчику – мужчинам, чтоб работать, много еды положено", майэ в слезах убежала из кузни.
Однако Курумо этого было мало: найдя Майрона, прятавшегося (или прятавшуюся) в садах Ирмо, тот, совсем как в старые времена, подошел к бывшему товарищу и, хлопнув майэ по плечу, заговорщицким тоном предложил быть вместе с ним, как супруги! Объяснял Курумо это просто: раз у Ауле отныне майа и майэ, не значит ли это, что им суждено быть вдвоем? А может, Майрону тело меняли именно для этого?

Услышав это возмутительное предложение, Майрон едва сдержался, чтоб не залепить пощечину наглому майа, и только сильнее разрыдался. С болью поглядывая то на свои руки, то на Курумо, он злобно процедил сквозь зубы:

– Может, тебе тоже пол сменить? Я не собираюсь варить тебе борщи и рожать детей! Да меня вообще от мужчин воротит, как ты мог такое подумать!

– Ты же отныне майэ! – Курумо все было нипочем. – Почему же от майа тебя воротит? Ты должна приветливой быть, ласковой, искать кого, кто приголубит и вместе быть позовет.

– Потому, – объяснять Майрон ничего не собиралась, особенно такому наглецу. – А если тебе непонятно, то жди, в кузнице молотом в твою бестолковую головушку это вобью! – последние слова Майрон рявкнул в лицо Курумо, решившему делом доказать майэ, как много она теряет и уже потянувшему руку к коленкам девицы.

К счастью, чувство самосохранения Курумо не отказало. Пробормотав что-то вроде "ой, у меня огонь в кузнице потух", тот спешно ускакал от Майрон подальше, оставив ту размышлять о горестном своем житье-бытье.

Посидев некоторое время и немного успокоившись, тот вспомнил, что майэ он стал исключительно ради своего же блага и, воспротивься он тогда доводам валар, насильно его перевоплотить никто не сумел бы. "А Курумо – идиот", – от этой мысли стало как-то веселее, и Майрон даже заурчала от удовольствия, представляя, как роняет тяжелую раскаленную болванку прямо на ногу наглецу. Абсолютно случайно – ведь ее тонкие ручки все еще не привыкли управляться с инструментами так ловко, как до перевоплощения.

Повеселев, Майрон вернулась в кузницу: ведь на самом деле никто не прогоняет ее, а на Курумо управа нашлась так неожиданно и так действенно.
Однако разговор с Курумо имел не только эти последствия: Вана, наблюдавшая за майар Ауле в садах Ирмо, сообщила Йаванне, что не все так безоблачно со сменой облика Майрона, как Валар думали. Йаванна, однако, повела себя несколько неожиданно: вместо того, чтобы поговорить с Майроном как женщина с женщиной и попытаться переманить к себе, как наверняка надеялась Вана, валиэ целиком и полностью встала на сторону Майрона.

– Ауле, я все понимаю, – втолковывала Йаванна мужу. – Так лучше для Майрона, лучше для всех, в том числе и для меня, но ты бы хоть раз подумал, что с ней будет, если ее из кузницы выгнать! Зачахнет же. Вот представь себя на ее месте!

Ауле, немного не ожидавший от жены такой прыти (и уже тем более – таких внезапных обвинений), ошалело уставился на Йаванну:
– А кто ее выгоняет? Это моя лучшая ученица, ну, подумаешь, не привыкла еще к платью и полкузницы чуть не разворотила молотом, но так то с непривычки. Ты, дорогая, тоже, если в штаны засунуть да приделать кое-что, с непривычки вред один приносить начнешь! Что за глупости вы мне все тут устраиваете?! Та ревет вместо работы, и крушит все вокруг, ты меня обвиняешь не пойми в чем... Я один, что ли, пытаюсь работать? Вон, смотри, какую диадему тебе сделал, с веточками... – вала указал на лежащий в сторонке дивный обруч из серебра. Изящные серебряные веточки и ажурными листочками отлично имитировали венки, которые так любила носить валиэ на своих прекрасных каштановых волосах. — Вот, смотри, ягодки как настоящие, и не завянет!

– А ученичок твой ее гонит, – вздохнула Йаванна, попутно рассматривая творение мужа. – Вана вот говорит, что у Ирмо в садах наблюдала...

– Так Курумо же девочка понравилась! – Ауле продолжал недоумевать, что жене от него нужно. – Она у нас одна майэ в кузнице, сама понимаешь. Зато, говорят, дочка Махтана вдохновилась, что девушки-кузнецы бывают, учится делу кузнечному теперь, отец нарадоваться не может! Ты, жена, не пугай меня так, лучше подарок примерь, для тебя же создавал!

Йаванна недоверчиво сняла венок и принялась пристраивать творение мужа на его место, не переставая читать нотации:
– И поэтому ты позволяешь Курумо доводить ее до слез? Бедная девочка уже не знает, куда себя деть, чтобы он не насмехался!

– С Курумо я, конечно, поговорю, – ответил Ауле, попутно любуясь творением своих рук в роскошных волосах жены, подчеркнуть красоту которых так, как его творения, на его вкус, не мог ни один венок, – но ты там передай кому, что девчонку не прогоню, рукастая уж больно.

Про себя меж тем Ауле помянул недобрым словом Вану, которая всегда лезла не туда, куда надо. Гуляла бы по садам, пела бы с птичками, да за Оромэ ухаживала, когда тот не на охоте, а вот надо же, все неймется, надо обязательно сестричке пожаловаться, что муж ее неправ!

Пока судьба Майрон решалась в семейном кругу его учителя, сама она думала, как бы отвадить от себя назойливого поклонничка. Судя по всему, раскаленная болванка только прибавила майа прыти, и работать в такой атмосфере она решительно не могла. Но новые пакости упорно не лезли в голову. Каждый раз, замечая на себе внимательный взгляд, упирающийся куда-то чуть ниже поясницы, Майрон проклинала тот день, когда подчинилась сомнительному решению валар. Наконец ей это надоело и, набрав полный рот пепла (что за мерзкий вкус!), она подошла к майа и впилась в его губы, жадно целуя.

– Да ты... – Курумо отшатнулся и стал плеваться. – Ну, чокнутая... и... и... – но не договорил, ибо от проглоченного пепла майа одолел кашель.

– Сам же ухаживать предлагал, – Майрон, делая вид, что ничего не понимает, захлопала глазками. – Кузню мести, супчики варить...

– Э, нет, пока обойдусь без супчиков, – пробормотал Курумо и вылетел из кузницы, будто подстегнутый бичом.

Майрон оставалось только ухмыляться и надеяться, что второй раз целовать Курумо с полным ртом пепла ей не придется.

Ауле, как раз направлявшийся в кузницу — после разговора с женой у него появилось желание разобраться в происходящем раз и навсегда, – с удивлением посмотрел вслед Курумо, отмечая неестественно черный цвет его губ. В кузнице его ждала еще более удивительная и занимательная картина: растрепанная Майрон старательно полоскала рот водой из бочки, в которой обыкновенно охлаждали металл при закалке.

– Что здесь происходит? – нахмурился вала. – Я вас в кузницу работать пустил, а вы чем занимаетесь?

– Я работаю, – ответила Майрон, громко сплевывая воду. – А Курумо... что поделаешь, если ему приятнее на меня смотреть, чем на наковальню!

Ауле, решив, что Майрон в ответ на приставания Курумо, разок макнула того в пепел, успокоился. Не то чтобы вала одобрял такое поведение, но эльфийские девы при нем примерно так расправлялись с поднадоевшими ухажерами. Ухажеры, смеясь, отряхивались и продолжали игры, так свойственные влюбленным.
Покой Ауле, впрочем, рассеялся, едва он встретил Вану (как она успевает только, а?), которая с удивлением доложила, что сегодня слышала, как Курумо жаловался на Майрон, домогавшуюся его.

– Надоели! – чуть не взвыл Ауле. – Что же ты так о них печешься, что все узнаешь даже раньше меня и жены моей? Воистину, не ту валиэ Резвой прозвали! Что тебе от моих майар-то надо? Жена-то понятно, они ей как дети, а ты куда лезешь-то? Гуляй с мужем и конем его, сено там, солома, охота, птички…

Распекал Вану Ауле долго не столько потому, что был сильно рассержен на нее, сколько чтобы выпустить пар, хоть как. Тем более Вана, что греха таить, и сама понимала, что совала нос немного не в свои дела.



Избавившись, наконец, таким незатейливым образом от посторонних лиц в кузнице, Майрон, весело напевая, принялась за работу. Больше всего ей нравилось делать украшения для себя, и, пользуясь одиночеством, она принялась за изготовление очередного шедевра. Венец, рожденный ее буйным воображением, был предельно прост – и в то же время по-своему изящен. Черная сталь, никаких излишеств, торчащие к небу острия шипов и узкая стрелка над переносицей – держа в голове этот образ, она ловко орудовала молотом, то и дело поглядывая на норовящее угаснуть в горне пламя.

К счастью, венец удалось доделать без происшествий: Майрон не запуталась в платье, пламя в горне не погасло, а Курумо не вернулся, чтобы продолжить свои тщетные попытки ухаживаний. Видимо, понял, что с рыжей майэ и в самом деле шутки плохи. Ауле, выговорившись, счел за лучшее отсидеться с женой, полюбоваться ее цветниками и грядками. Точнее, делать вид, что любуется, так как возвращаться в кузню к резко свихнувшимся майар, вала не хотел. Совсем не хотел.

Но, даже получив красивый серебряный веночек, Йаванна не угомонилась: все ее естество жаждало заботиться о несчастных и обиженных, но в вокруг не было никого несчастнее, чем майар ее мужа. Поэтому, едва узрев Ауле на пороге, валиэ вновь накинулась на него с обвинениями, пылая праведным гневом и угрожающе размахивая свежевыращенным саженцем акации перед его лицом:
– Это ты так разобрался? Что у тебя там вообще происходит? Все только и говорят, что о твоих учениках!

– Так это...любви захотели... – ответил Ауле как можно туманнее и тут же попытался перевести разговор на другое. – Милая, а вот у тебя еще есть...

–У меня еще есть, – подтвердила Йаванна. – Дуб такой вырастила, просто на заглядение, ветвистый, здоровый – ух, как раз по голове всем хватит. Вот думаю, а уж не напел Мелькор и это все?

– Мелькор? Да нет, Мелькор сюда и нос совать боится! Ты разве забыла, как его Тулкас по всей Арде гонял? Оставь ты уже бедолаг в покое, чай не дети малые, разберутся... – Ауле протянул руки к жене, пытаясь не задеть странное растение. – Сами во всем разберутся.

– Они уже наразбирались, – вяло возмутилась валиэ, обнимая мужа. – Самому не стыдно? У всех майар как майар, а о твоих только и разговоры!

– Стыдно, – вздохнул Ауле. – Но кто бы мог подумать, что для блага Арды Майрону придется менять тело на женское? Кто мог подумать, что Курумо так... так понравится результат? Не переживай, скоро все привыкнут к новому облику Майрона, она привыкнет к новому телу, а Курумо успокоится. Вот увидишь: все наладится и снова воцарится мир!

– Хотела бы я в это верить, – произнесла Йаванна, обнимая мужа еще крепче. Да, мира ей хотелось, как ничего другого, особенно в связи с сильнонапряженной обстановкой, когда и гром среди ясного неба диковинкой не будет.



Тем временем Курумо решил зайти с другой стороны и подошел к этому со всей тщательностью, оборвав почти все цветы в саду Мастера. Кое-как перевязав получившийся букет веревкой, он направился к кузнице, где довольная майэ уже вовсю натирала свой новый венец, представляя, как красиво будет смотреться вороненая сталь в ее огненных волосах. Увлекшись, она даже не сразу заметила, что дверной проем наглухо заблокирован огромной охапкой всевозможных цветов — от роз и гортензий до мелких незабудок. Эта монструозная конструкция неожиданно изрекла голосом Курумо:

– Вот! Это тебе в знак моей любви!

Майрон от неожиданности хотела выругаться, но потом вспомнила, что майэ ругаться вроде как не пристало, и только поэтому спросила у Курумо. Совершенно спокойно спросила:

– Ты что, весь сад Йаванны ободрал?

– Не Йаванны, Ауле! – восторженно ответил Курумо. – Представляешь, как он будет счастлив, если его майар будут парой?

– Ну, он-то, может, и будет счастлив, – философски заметила майэ, осторожно потянувшись за молотом, – но вот я абсолютно точно не буду! – сообщила она, роняя молот на ногу незадачливого ухажера. – Мне не нужен никакой муж! А уж тем более такой!

Отпихнув завывающего Курумо с дороги, она гордо вздернула носик и вышла из кузницы, намереваясь отыскать место, где ее точно не будут доставать всякие озабоченные майар. Курумо хотел было рвануть за «рыжей поганкой» следом, чтобы объяснить, как больно его сердцу, разбитому ее отказами, и ноге, ударенной молотом, но…

Но путь Курумо преградила Йаванна. Разумеется, от глаз валиэ не ускользнула охапка цветов, валяющаяся у дверей кузни, причем не каких-нибудь, а тех самых, которые она с любовью и теплом сажала в саду мужа, чтобы его взор хоть иногда обращался к прекрасным дарам природы, а не ограничивался любованием металлами и драгоценными каменьями. Разумеется, по вкусу Йаванне такое зверское отношение к ее труду не пришлось. И Курумо это почему-то понял.

– Госпожа, эти цветы я преподнес Майрон… но она… она отвергла мой дар! – Курумо вроде бы и не солгал, но явно не сказал правды. Йаванна это, разумеется, почувствовала.

– И правильно сделала, – заявила валиэ. – Молодец девочка – так с ухажерами навязчивыми и надо, особенно теми, которые вежливости не знают! А тебе за клумбу вот, – и тут лицо Курумо встретило нечто зеленое и в колючках. Судя по всему, времени Йаванна зря не теряла.

– Мое новое изобретение! – похвасталась Йаванна, пряча странное растение в складках одеяния. – Еще раз оборвешь клумбу – попрошу мужа, чтобы ты помог мне их пересаживать! – и моментально скрылась из виду, оставив майа ломать голову, почему сегодня ему так не везет с женским полом.



Забившись в самый дальний угол сада Мастера – Майрон была уверена, что после учиненного погрома Курумо не посмеет сюда соваться, – майэ с упоением предалась истерике. Трагически завывая о своей горькой судьбе, о противных валар и еще более противном майа, она не заметила, как к ней почти вплотную подошел незнакомец.

– Это же надо, такую майэ прогнать, – сокрушенно произнес он, слегка ухмыляясь, – где ж это видано. Ну, не плачь, глаза покраснеют – никто любить не будет.

Услышав про любовь, Майрон сразу же перестала рыдать, сжавлась и злобно зашипела, сверкая огненными очами:
– Ты кто такой, чтоб мне указывать? Еще один ухажер?

Мелькор (а это был именно он) с недоумением уставился на явно ненормальную майэ, пытаясь понять, нет ли тут какой ошибки. Однако ошибок тут быть не могло: перед ним сидел недавний майа Ауле, резко перешедший от истерики к нападению. Вала попытался действовать проверенным методом – уселся рядом и притянул разъяренную девушку к себе с явным намерением поцеловать, однако тут же получил огненную (в самом прямом смысле) оплеуху и отпрянул:

– Да ты что?

Отшатнувшись от незнакомца, Майрон, однако, не сводила с него глаз. Кто таков этот нахал, что посмел лезть к ней даже шустрее, чем Курумо? Можно было, конечно, спросить, но майэ меньше всего хотелось начинать с ним разговор. Пробормотав что-то вроде «невежливо лезть к бедной девушке таким образом», Майрон хотела уже удрать как можно дальше…

Пока наглый незнакомец не сказал:
– Великолепный венец у тебя, красавица!

– Сама сделала, сама знаю, – фыркнула майэ, обернувшись. – Только не надо мне вот тут ваших этих комплиментов, все равно я ни с кем из вас не буду, не могу я! Я всегда буду одинока!

Мелькор хитро прищурился, глядя вслед убегающей рыжей красотке и ухмыльнулся:
– Значит, не будешь. Какие же глупые эти валар, особенно мой братишка. Ветер – что сам, что в голове. С вала ты, конечно, встречаться не будешь, это же мужчины, тебе противно и противоестественно. А вот...



Тем временем несчастный Курумо выслушивал нотации Мастера. Цвет его кожи постоянно менялся, становясь то ярко-красным, то белым, как вишневый цвет. Однако ничто не могло сдержать пыл задолбанного (в буквальном смысле) женой Ауле. Вала пустился в пространные пояснения техники безопасности в кузнице, которая предусматривала, помимо прочего, предельную осторожность в выражениях, особенно – если у собеседника в руках тяжелый кузнечный молот или, того хуже, раскаленная заготовка. В частности, запрещалось признаваться в любви, дарить цветы ("Ты сейчас же пойдешь высаживать все по новой!") и хвалить отдельные части тела кузнецов. Особенно противоположного пола.

– Но она такая милая! – жалобно взвыл Курумо, пытаясь проскользнуть мимо разгневанного наставника. – И когда наклоняется, у нее такие...

– Что такие? Что такие?! – Ауле цепко впился пальцами в острое ухо. – Ты к себе в горн смотреть должен, а не на такие!

– Так если же правда – такие! – взвыл Курумо еще громче. – И платьем так обтягиваются, и, – тут Курумо замолчал, ибо оду «таким» Майрон Ауле прервал простым тычком под ребра.

– Никаких «таких», пока не восстановишь сад! – грозно сказал вала. – Иначе я в самом деле отдам тебя жене на исправительные работы! Будешь пересаживать эти ее…кактусы! Она как раз рада новому сотворенному растению, без дела не останешься! А кактусы колючие, майар Йаванны жалуются, что руки в занозах, а у тебя лапа как раз железная, все нипочем будет, — с этими словами Ауле выпустил ухо Курумо и самого майэ из своей железной хватки. – Так что – в сад, с лопатой, саженцами… ну и всем прочим. Иначе – Эру свидетель – пойдешь к Йаванне и ее кактусам! – Про себя Ауле подумал, что растеньице любимая жена придумала никак не без помощи Мелькора, который, если верить языкастым эльфам, уже ходил по Валинору, тщательно притворяясь добрым, понимающим и знающим.

– Понял, Учитель, понял! – выдавил Курумо. – А лопата – это как?

– Просто, – вздохнул Ауле. – Берешь и копаешь. Потом рыхлишь землю граблями, – Ауле задумался, пытаясь вспомнить все, что показывала ему Йаванна, когда пыталась научить мужа ухаживать за садом. – Цветочки – это же не просто взял и посадил!



Побродив по окрестностям и – о, чудо – ни разу не столкнувшись со свежеобретенными поклонниками своего нового хроа, Майрон решила вернуться к Ауле и извиниться: все же в произошедших с Курумо недоразумениях была и ее вина. Но дойти до гостеприимного дома, где как раз отбывал трудовую повинность второй участник погрома в кузнице, майэ было не суждено. Словно из-под земли перед ней возникла абсолютно незнакомая брюнетка с аппетитными, чудом уместившимися в вырезе платья грудями и тонкой талией. Нервно сглотнув, Майрон невольно облизнулась, завороженно уставившись в декольте.

– Ммм, какая восхитительная девочка и совсем одна, – низким чарующим голосом проворковала незнакомка. – Не боишься ходить так поздно, м? От поклонников, небось, отбоя нет, вдруг кто-нибудь украсть захочет такое сокровище!

– Ты кто? – пробормотала Майрон, не отводя взгляд от представшей перед ней красоты. Именно о такой женщине и думала майэ, представляя, что однажды встретит ту, которая суждена ей! (Айнур, конечно, вряд ли пели такое, разве что Мелькор, но кто мог запретить мечтать о прекрасном?). И вот свершилось: перед Майрон – женщина ее грез, которая еще и не проходит мимо, спеша к кому-то другому, не обращая внимания, а зовет Майрон сокровищем, восхитительной девочкой и явно интересуется ей! Тонко, нежно, изящно – так, как Майрон и желала, чтобы ей интересовались! Вот уж до чего никак не мог додуматься безмозглый Курумо, способный только клумбы обдирать и кузницы громить! Конечно, Майрон и так бы на него не взглянула, но попытаться же мог, хоть из любопытства и чувства гармонии?

– Мелькор, – пухлые губы сложились в обольстительно-коварную ухмылку. Заметив, что майэ на этот раз никуда бежать не собирается, свежеиспеченная валиэ пустила в ход все известные способы обольщения. Мелькору, по существу, было наплевать, в каком хроа он сам и как выглядит его суженый. Он хотел обладать Майроном – и даже сотня Тулкасов не смогла бы остановить его. – А ты маленькая майэ Ауле, правильно? Или уже сбежала от него? Хотя какое, он тебя никогда не отпустит... а жаль, такой талант пропадает.

В золотистых глазах Майрон засверкали искорки любопытства. Она понимала, что перед ней – не нолдиэ и даже не майэ, но и имя "Мелькор" ей ни о чем не говорило. При упоминании о таланте, все ее естество сжалось в тугую пружину и, жалобно глянув на брюнетку, она едва слышно выдохнула:

– Почему пропадает?

– Здесь мало простора для творчества, – уголки прекрасного рта валиэ печально поникли. – Что тут можно создать? Очередное украшение? Да, гуляя по Валинору я видела много драгоценностей, но... все они одинаковы и пусты в своей одинаковой красоте. Золото, серебро, камни. Попытки подражать природе, попытки создать нечто чересчур гармоничное и правильное, очередная игра в идеальность. Из виденного мной в Валиноре только твой венец заслуживает внимания. Потому что он прост. И в простоте этого — своя, другая красота. Такое я видела только там, за Морем... дикая, не обезличенная природа, скалы, крутые, неистовые в своем существовании, не виданные и не представимые здесь изрезы лика земли; даже растения, живущие неистово, яростно, а не существующие как услада для глаз... Лишь вдохновившись этой неприрученностью, можно создавать нечто невиданное и отличное от стандартов благословенного края. И единственное существо, которое способно понять это – ты, майэ Ауле, приставленная к горну, чтобы ковать безделушки! А Ауле тоже хорош: даже не смог объяснить своей майэ, что в брюках в кузнице гораздо удобнее, чем в платье!

С каждым словом Мелькора внутри нее что-то обрывалось, словно она ломала своими крепкими пальцами ее привычный мир. Еще секунду назад Валинор был самым прекрасным местом на земле, но теперь все померкло, стало обыденным и, что таить, – постылым. Майрон невольно потянулась к валиэ, еще не осознавая, что обратного пути не будет. Она искала утешения и защиты, оказавшись в ставшем враждебным мире – все плохое разом всплыло из глубин памяти: и раздраженные замечания Ауле, и пошлые шутки Курумо, и вечные сплетни Ваны, и косые взгляды прочих майар... Ее фэа было заперто в нескладном хрупком теле, но она все еще оставалась такой, как говорила Мелькор – неистовой, неукротимой, яркой и всепоглощающей, как пламя. Стоит недоглядеть – и вырвется наружу из горна, выжигая все на своем пути, не зная жалости. Прохладные руки валиэ легли на ее плечи, успокаивая и сдерживая сиюминутный порыв. Мелькор будто чувствовала: если не остановить закипающий в ней гнев сейчас, то потом будет слишком поздно.

– Но разве можно... туда? Мастер Ауле запрещает даже думать о Средиземье, – ее глаза, словно расплавленное золото, сверкали в сгущающихся сумерках. – Нельзя...

Майрон задохнулась, внезапно оказавшись в крепких объятиях валиэ. Слепо ткнувшись носом в грудь (и едва сдерживаясь, чтоб не начать тут же покрывать белоснежную кожу поцелуями), она почувствовала исходящую от новой знакомой силу – большую, чем от любого из валар. Даже Манвэ захлебнулся бы в этом потоке неукротимой энергии, даром что правитель.

– Можно. Все можно, – довольно пророкотала Мелькор, поглаживая огненные пряди своей новой майэ. – Я тебе все разрешаю. Пойдешь со мной?

Валиэ подцепила подбородок Майрон кончиками пальцев, вынуждая поднять голову. Она спешила, пока валар не опомнились и не разлучили их – неспроста ведь Майрона вынудили принять женский облик.

– Да, – выдохнула майэ, с наслаждением прильнув к вожделенным губам и закрывая глаза. Ей нравилась эта женщина, и отпускать ее куда-либо собственническая натура Майрон не собиралась. Особенно в такое чудесное Средиземье, где можно снова расхаживать по кузнице в штанах и не бояться Курумо.




– Получается, это тоже было в замысле? – спросил Манве то ли у жены, то ли у орла, которого как раз кормил с рук.
– Выходит, что было, – вздохнула Варда, стараясь прогнать из памяти случившуюся неудачу.

Кто мог предположить, что Мелькор обратится в валиэ, кто мог предположить, что Майрон, увидев его в таком облике, потеряет голову и ринется в Средиземье? Кто мог предположить, что желание спасти Майрона от искажения заварит такую кашу в Валиноре? Вайрэ дневала и ночевала в садах Ирмо, а по пролитым слезам ткачиха ныне не уступала даже Ниэнне. Ауле ругался на всех и всё, Йаванна, уверенная, что бедную девочку до побега довел наглый Курумо, отправила злосчастного майа в садик с кактусами и не выпускала его оттуда, несмотря на просьбы и мольбы последнего. Ауле сейчас был слишком зол, чтобы думать о методах воспитания от любимой жены, так что Курумо пришлось сделать вид, что кактусы Йаванны – родня кузнечным выкрутасам ее мужа и, вытаскивая очередную иголку из ладони, представлять, как полученные на клумбах и грядках знания можно использовать в деле кузнеца.

А Майрон, удравшая с Мелькором с Средиземье, была счастлива благодаря обретенной, наконец, свободе творчества и прекрасной валиэ рядом. Впрочем, пользу от заварушки в Валиноре извлекла не только она: Нерданель, дочь Махтана, вдохновившись рыжей майэ у горна, радовала отца умной головой и ловкими руками, но это уже совсем другая история.