Первый вздох, который она делает губами девчонки — вздох боли.
Всякий раз, когда она надевает тело — перчаткой на руку.
Всякий раз, когда пурпур затопляет прозрачно-серую радужку.
Всякий раз, когда сила воображения дрожит на кончиках пальцев.
Ей больно. Ей — для которой боль должна быть низшим, чуждым понятием: разве принцессе с далеких звезд пристало что-либо столь земное? Разве богине пристало равнять себя со смертной? Разве...
Она не знает; память — месиво блестящих осколков. Осколки — лёд; режут пальцы, слепят глаза. Но как может богиня, принцесса, высшее существо чего-то не помнить? Она смеется, хотя ей не смешно.
Ей больно. В голове девчонки тоже гнездится боль, смертная и смертельная, но эту можно пришибить — отмахнуться, как от надоедливой мошкары. Хлоп по щеке — и ничего нет.
Да. Ничего нет.
Нужные стеклышки пронзают кожу ладоней. Барабан. Судьба. Обратный отсчет до конечной станции.
Она не помнит, откуда ей известно, что конечная станция — ее дом.
Она открывает рот — рот девчонки — и вновь забавляется, глядя на ее братьев. На самом деле, конечно, их следует называть иначе, но мысли девчонки бьются под кожей, шумят в крови, тлеют на обратной стороне век.
Как много всего в этой обреченной игрушке рока. Так много; полная шкатулка со всякой всячиной — ракушки и камушки, иголки и нитки; голова кружится, в ушах звенит эхо взрыва. (Чужая — так, как может быть чужим только собственное прошлое, — мысль: весь мир; целый мир, достойный любви).
Но если разрезать девчонку — эту Химари, — если аккуратно снять кожу, раскрыть грудную клетку, развести рёбра в стороны, размотать лабиринт кишок, вывернуть из суставов ноги и руки, — если вспороть ей горло, расколоть темя, оторвать и отбросить нижнюю челюсть — а затем придирчиво рассмотреть, в ней не найдется ничего необычного. Разве что эта мелочь — опухоль — где-то в мозгу: склизкая, яйцевидная, оплетенная капиллярами. Если сунуть пальцы в белесую вязкость, можно нащупать и вынуть, рассмотреть и брезгливо выбросить, оставив распотрошенную черепную коробку. Тоже — обычно; сколько в мире таких больных? Она и не думала их считать, но, наверное, много.
Девчонка — только сосуд.
Девчонка — орудие судьбы, лежащее в ладонях богини.
Она улыбается.
Девчонка — ключ, которым отворится следующая судьба.
Она продолжает улыбаться — чуть-чуть более жестко.
Она делает шаг вперед — но с каждым шагом почти-пропавшая боль спускается по позвоночнику ниже, превращается во что-то другое.
Желание. Жжение.
Прикоснуться — извне, не изнутри: ладонью напротив сердца (уже было — протянутая рука, ядро безумной звезды, призрачный ожог на запястье). Прикоснуться, прижаться, пропустить между пальцев длинные пряди. Ухом — к сердцу; что там бьется? Не мир ли — цыпленком из скорлупы?
Прижаться — втиснуться в недооформившееся тело, войти в него вновь — иначе.
Прижаться — как прижимался к ней первый брат, источник огня. Тени от пламени на стенах пещеры — крик охотника, пронзенного клыками добычи, силящегося удержать внутренности в себе, — крик женщины, рожающей уже мертвого младенца. Кто-то умирает; но вид живёт.
Она улыбалась ему - брату и не-брату, - очерчивая едва выступающие груди девчонки кончиками пальцев. Когда-то была одна девочка, у которой на груди были шрамы. Когда-то — она была этой девочкой? Или смотрела на нее? Осколок памяти вспыхивает и гаснет.
Она улыбалась и вжималась теснее, принимая его в себя. А он шептал, пока его шепот не превратился в бессмыслицу: тынехимаринехимаринехимари, — то, что одновременно было и не было правдой.
Она — не та, кого он хотел бы видеть перед собой (под собой). Но он видел — и видит до сих пор — именно то, что хочет.
Ту, кого она сама ни разу не увидит со стороны.
Не почувствует.
Хотя — зачем бы ей это?
— Перейдем же... к стратегии выживания, — слова падают вниз, и одежда спадает следом. Разочарование скользит у нее в глазах — на единый миг. Никто из низших существ не в силах заметить.
И когда всё проходит, выцветает в блеклую серость, она замирает вновь — ледяная статуя, стылый мир, первый полюс холода; где второй? Неизвестно.
Образ девчонки стирается — временно — из ее остаточной памяти; поезд движется к следующей станции.
Она не чувствует поцелуя на еще слегка теплом клюве пингвиньей шапки.