Верёвки до крови впиваются в запястья. Шевелить ими она всё равно не может – кости перебиты в первые дни. И кожа содрана – когда она еще пыталась бежать.
– Я тебя ненавижу.
Кровоточащие десны, в которых недостаёт зубов, разбитые губы. Привычный солёный привкус во рту. Язык шевелится с трудом – но шевелится.
Хорошо, что не вырвали. Некоторых история ничему не учит.
Она бы — вырвала, окажись перед ней на холодном железном стуле та, другая.
– Ненавидь, – равнодушно соглашается та. – Мне всегда нравился твой огонь.
Она – полностью голая, и это ни капли не соблазнительно. На коже – ожоги и язвы, некоторые из них еще сочатся сукровицей. Одно ребро сломано – но этого не видно, если не знать.
– А сиськи мои, похоже, не нравились.
Два кривых шрама – там, где раньше была ее грудь. Ей сделали укол, чтобы не подохла в процессе – но не дали лишиться сознания.
– Можешь считать, что я завидовала, – усмехается вторая. Закрытая одеждой наглухо: мужская военная форма сидит на ней, как специально сшитая – даже в груди не жмёт.
"Зачем ты пришла?" – глупейший вопрос. И он остается незаданным.
– Не хочешь ничего спросить напоследок?
Она мокро кашляет и сплёвывает слюну вперемешку с кровью. Кажется, осколок ребра всё же повредил лёгкое.
– А смысл?
– Действительно, никакого.
– Ты же... – она вновь кашляет, металлический пол морозит ступни до полной нечувствительности. Плохо будет, если даже на казнь она не сможет идти сама – повиснет на руках палачей. – Ты же не последнюю сигарету мне пришла предложить?
– Нет. Отнюдь.
Офицер тайной полиции делает шаг вперед, и другой – каблуки стучат по-военному четко. Наклоняется над искалеченной женщиной. И целует, обхватывая – за неимением волос – за бритый затылок.
Она задыхается от неожиданности, словно угли вспыхнули где-то в центре груди.
Поцелуй глубокий, чувственный; так они целовались когда-то, а потом рука любовницы скользила по её животу – целеустремленно, ниже и ниже; она ласкала так же, по-военному, уверенно выучив – что можно делать, а что нельзя.
Между ног становится вдруг жарко и влажно – так, что впору ненавидеть себя за слабость. Стон выходит из горла. Воспоминания мельтешат в голове пламенными бабочками.
Мгновение длится, длится и длится. А потом бывшая её женщина – нынешний враг – отстраняется. Проводит по ее щеке пальцами, затянутыми в форменную серую перчатку.
Она зло щурится на издевательски-нежный жест. Та, другая, пожимает плечами.
– Мне нужно было проверить.
– Проверить, хочешь ли ты меня?
Офицер усмехается – с каким-то оттенком усталости.
– В этом и сомневаться не стоило. Просто есть вещи, которые выше этого. Твой огонь был прекрасен. Но большее всегда поглощает меньшее.
Она молчит. На этот раз можно позволить себе молчание.
Их взгляды встречаются – серые небеса и серая сталь, Социальная Дисциплина и Объединенное Сопротивление.
– Я буду присутствовать вместе с генералом на твоей казни. Тебе обещают легкую смерть.
– Разве ты не накажешь меня за то, что я не сломалась?
– Не в моей компетенции. Но тебя такой запомнят, не сомневайся: сломавшейся. Решат, что ты выдала своих, чтобы умереть без мучений.
– Так и знала, что ты нагадишь и в последний подарок.
– Это меньшее, что я могу сделать.
И офицер уходит из камеры, а политическая заключённая усмехается ей вслед окровавленным ртом.
Сука права. Большее всегда поглощает меньшее. Когда она скажет своё последнее слово – слово-код – ее товарищ-внедрённый нажмет на кнопку, активирующую взрывное устройство.
Лучше умереть в пламени, чем на виселице.
Умереть с нею, этой ненавистной любимой сволочью, в один день.