Глава 1. Воспоминания

Восьмидесятые годы в школьных учебниках истории проскальзывают, как что-то не очень важное, тихое — до своего конца. Между страшными сороковыми и переломными девяностыми история кажется сравнительно тихой гаванью, и остаётся только заучивать фамилии руководителей государства и череду реформ. Но для меня эти годы не строчки учебника, а годы детства, сложенные памятью в одно жаркое лето.

Как же я тогда, девочка-с-Урала, была рада поездке на юг! Три смены в "Космосе" у тёплого Чёрного моря. Солнце. Фрукты. Когда я вернулась, немного опоздав к началу учебного года, загорелая и вытянувшаяся, многие одноклассники расспрашивали о лагере. Кто-то хотел сверить впечатления, кто-то узнавал о юге как о нереальном, волшебном мире. Их интересовали повседневные вещи: какие в южных лагерях вожатые, разрешают ли поздно ложиться, сколько можно купаться, чем кормили в столовой, куда водили на экскурсии... Я рассказывала одно и то же по нескольку раз, пока разговоры о лете не затихли. К октябрю эти истории, оттеснённые новыми предметами, контрольными и отношениями в классе, уже никому не были интересны.

Сейчас, спустя много лет, я и сама не помню ничего о режиме дня, не могу вспомнить лиц вожатых — мальчиков и девочек немного старше нас, казавшихся прекрасными взрослыми. Но я помню ту историю, которой никогда ни с кем не делилась.

***

Ната отложила ручку, чувствуя, что ещё немного, и расплачется: то ли от воспоминаний о том солнечном счастье, то ли от настоящего, которое это счастье мало напоминало. И дело было не в так называемом "социальном престиже", отсутствии прекрасно стабильных "семьи, квартиры, машины". Нет, на эти общественные показатели счастья Ната давно и успешно плевала, пропуская мимо ушей разговоры родственников, звучащие всё реже по мере приближения возраста Наты к пугающей отметке "сорок". Коллег в таком случае Ната просто тактично посылала пойти заняться своей личной жизнью. "Кесарю — кесарево, работе — рабочее". Она старалась жить так, как хотела сама, и это ей вполне удавалось. Диплом филолога-преподавателя был заброшен куда-то почти сразу после института, она не проработала учителем и трёх лет. Открывавшиеся повсеместно в двухтысячные торговые центры давали куда больше возможностей заработать, чтобы выплачивать каждый месяц бабушке-божьему одуванчику за съёмную квартиру. И, в конце концов, не так уж ей хотелось преподавать. Просто в школе Ната была уверена, что на филологическом учат на писателей и поэтов, а когда захотелось уйти, стало понятно, что идти Нате было просто некуда.

Ната могла написать резюме на любую должность, где требовались "активные, амбициозные, общительные", разве что обычное "молодые" ей уже не подходило: как-то незаметно на рынок труда вышли нынешние тридцатилетние, потом к ним присоединились двадцатилетние. Зато и опыта у Наты было больше. Практичная, самоуверенная, деловая... Этот образ был приклеен к ней намертво вместе с "рабочей" улыбкой. Сфера маркетинга и PR с открытыми объятиями принимала женщину в ряды своих сотрудниц. Ната с воодушевлением бралась за сложнейшие проекты и вытаскивала их, жертвуя сном и нервами, а потом с лёгким сердцем меняла работу, не держась за гарантии и прочие преференции. "Мне стало неинтересно", — так она объясняла родным и знакомым причину ухода с очередной должности. Но в глубине души Ната была уверена, что её "успешность" — всего лишь видимость, наработанная линия поведения, к ней самой отношения не имеющая. К её душе, которая просила детства, лёгкости, сказки. Но глупо мечтать о том, что невозможно вернуть — и Ната изо всех сил искала радость в том, что у неё было на данный момент, а выходить на время из этой реальности помогали книги и сериалы.

Воспоминания о прошлом редко пробивались сквозь защитные ограждения, поставленные сознанием дабы не трепать нервы. Но год работы на последней должности позволил собрать денег на долгую поездку к морю, и Ната вспомнила лагерь. А потом какой-то внезапный импульс заставил взять бумагу и ручку. Прошлое вновь воплощалось в строчках, оно пахло морской солью и сливами. Ната вдруг почувствовала, как это прошлое хочет жить.

***

Только не говорите мне, что у вас никогда не было воображаемых друзей, ни за что не поверю. Мне кажется, даже те дети, у которых нет недостатка в реальных друзьях, заводят воображаемых. У меня друзей не было (не считая тех, чья дружба продолжается до тех пор, пока можно в одну сторону уходить из школы домой), поэтому неудивительно, что среди незнакомцев, у которых не было со мной ничего общего, кроме этого лета, появилась она. Русалочка, дитя моря.

Так можно, наверное, только в детстве и в снах: видеть что-то, активно с этим "чем-то" взаимодействовать — и в то же время понимать нереальность происходящего. Когда нечто такое случается с бодрствующими взрослыми людьми, невольно думаешь о душевной болезни или запрещённых веществах, но не о богатой фантазии. Мне было десять, некая граница детства, когда ещё видишь чудеса, но уже не решаешься говорить об этом вслух.

Я видела свою Русалочку так же, как могу увидеть любого из вас.

Естественно, никакого хвоста у неё не было. Она выглядела как обычная девчонка, так давно живущая у моря, что волосы совершенно выцвели, а кожа стала матово-бронзовой, и ситцевое белое платье казалось ослепительно сияющим. Но видела её только я, когда, незамеченная вожатыми, уходила чуть дальше от пляжа, где у моей Русалочки был собственный крошечный домик из каких-то картонок, стоящий у самого берега. Мы ели персики и сливы, которые я приносила из столовой, строили замки из песка, ныряли в воду, кто дольше продержится, бегали наперегонки и улыбались друг другу.

Улыбка, взгляды и жесты были нашим единственным средством общения: Русалочка не разговаривала. Я не считала это странным, ведь известно, что за возможность ходить по земле русалочки расплачиваются голосом. Играя, мы легко обходились без слов. И когда я возвращалась к группе, где девочки обсуждали последние лагерные сплетни, мне хотелось, чтобы весь мир был таким: безмолвным, но со счастьем в глазах и с солнцем над головой.

Я никак не назвала свою воображаемую подругу. Она сразу и навсегда стала просто "моей Русалочкой".

Глава 2. Прощальные звёзды

Я не помню, как впервые встретила свою Русалочку. Это странно, но кажется, будто она была всегда со мной в то лето.

Помню, как мы простились.

Последний вечер в лагере выдался ясным, и на территории разожгли огромный прощальный костёр. Это был мой последний шанс, утром нужно было собираться на поезд. План побега был продуман настолько, насколько это было нужно: я была такой незаметной, что моего отсутствия всё равно никто обычно не замечал. Тёплая тёмная курточка (ночью прохладно, а у моря особенно), фонарик с новенькими батарейками (обменяла у мальчишек на два полдника), термос с горячим чаем. Дорога до моря была изучена за три смены вдоль и поперёк, а небольшое препятствие в виде забора никогда меня не останавливало. Сейчас я думаю о том, что если бы со мной тогда что-то случилось, это могло подставить всю администрацию лагеря. Но что могло со мной случиться у этого чудесного моря, этим прекрасным летом?

Когда стемнело, все настолько были очарованы огромными языками пламени и треском поленьев, что я легко убежала, немного жалея о том, что сама мало увижу. Но я знала, что Русалочка ждёт меня, она всегда ждала. Сумка была спрятана у забора в кустах. Я подхватила её, перелезла, включила фонарик и побежала по дороге к морю.

Русалочка сидела на корточках у самой воды, волна подплывала к её ногам, облизывала носки сандалий и откатывалась обратно. Освещённая светом фонарика – вся белая, не русалочка, а привидение! – она обернулась и улыбнулась мне навстречу. Потом убежала в домик, вытащила оттуда старенькое покрывало и расстелила на песке. Весь следующий час мы просто сидели, укрытые одной моей курткой. Пили ещё тёплый чай из термоса, смотрели на звёзды. «Чертили» собственные созвездия, проводя невидимые нити от одной звезде к другой. Никогда и нигде больше я не видела столько звёзд.

По звёздам я прочертила своё имя: «Ната». Мне так больше нравилось: «Наташу» я не любила из-за её медлительности, а Натальей была одна из учительниц в школе.

Русалочка поняла, улыбнулась. Я подумала, что она так же «начертит» и своё имя. Но она нарисовала маленькую рыбку: две пересекающихся дуги и самая яркая звезда в центре – глаз. Я рассмеялась: вот хитрюга!
Мой смех, тихое шуршание волн и стрекотание кузнечиков. Были ли там и тогда эти звуки, или я придумала их? Была ли Русалочка, или память, мешая реальность и фантазию, ошибочно даёт мне вспомнить её тёплые руки, спутанные волосы, беззвучную улыбку?

Счастье не может длиться вечно. По моим соображениям, костёр скоро должны были погасить, а значит, ещё через четверть часа, когда все разойдутся по спальням, меня хватятся. Русалочка поняла, что мне пора: её молчание стало оглушительным. Мы обнялись, и я поспешила к лагерю, не оглядываясь, чтобы не дать себе заплакать. Только у забора я поняла, что курточка так и осталась у Русалочки. «Ничего, пусть греется» – подумала я и перелезла через забор, как будто убегая от бродячей звёздной ночи в ночь почти домашнюю, тёплую и сонную.

Утром я проснулась в слезах. Соседки по комнате ещё спали, в окно лениво заползало солнце. На подоконнике лежала моя курточка.

***

Ната поставила точку, пробежала текст глазами. Натренированным когда-то взглядом нашла несколько повторений, логическую ошибку и пару лишних запятых. «Филфак не пропьёшь!» – усмехнулась она. Мысли из детства перенеслись в более позднюю пору студенчества.

Там тоже были звёзды. В каком-то посёлке в области, во время диалектологической практики. Тогда, в конце первого курса, вся эта учёба казалась приключением. Практика, дикая природа, выживание в условиях гречки – на завтрак, обед и зачем-вам-ужин.

Ната собирала умирающие слова, как маленьких больных животных, записывала их в карточки и нашёптывала иногда, перебирая. В то время она верила, что пока хоть кто-то произносит слово, оно не умрёт. Тогда, ночью, выйдя за порог, она и увидела звёзды. Они появлялись перед глазами неспешно, одна за другой. Девушка глазами проводила между ними нити, пытаясь вспомнить, какие созвездия они начертили тогда, в конце августа.
Раз дуга, два дуга, звёздочка посередине.

– Звёздочки, звёздочки, передайте привет моей Русалочке. Я подарю ей все слова, если она захочет их сказать.

В эту ночь Нате исполнилось восемнадцать.

Ещё тогда ей хотелось умотать на море, найти тот берег, где её обязательно ждала бы Русалочка. Но на дворе стояли девяностые, учёба всё больше приносилась в жертву подработкам. Мечты о юге сменялись рутиной, которой конца-края не было видно. Да и огромный Урал раскидывался на сотни километров, закрывая своих любимых детей от Мира чередой гор. Путешествие откладывалось на неопределённый срок, а прошлое потихоньку забывалось.

Глава 3. Ассоль

– Я еду к морю, я еду к морю! К Чёрному, синему-синему морю!

Ната скакала по комнате, как будто ей снова десять, и мама на заводе получила для неё путёвку в лагерь. Вещи были собраны ещё за неделю, но каждый раз доставались из чемодана, перебирались, откладывались. Божий Одуванчик Анастасия Дмитриевна была предупреждена о том, что на время отсутствия Наты в квартиру заселялась знакомая её знакомой без вредных привычек и домашних животных.

Планировать само Великое Путешествие женщина не стала. Вряд ли у моря не найдётся для неё комнаты, с этим можно было разобраться на месте. Состояние «где наша не пропадала» накатило на неё вместе с воспоминаниями о лете. Предчувствие скорого перелёта заставляло нетерпеливо ходить взад-вперёд, припоминая забытое и несделанное.

Когда самолёт оторвался от земли, Ната подумала, что теперь в её жизни всё будет хорошо.

***

За две недели в солнечном царстве я так и не сходила на тот самый берег. И без этого всё прекрасно: от домика до ближайшего пляжа всего полчаса ходьбы. Мимо автобусной остановки, вдоль аллеи со странными пирамидальными тополями, мимо рынка, мимо столовой «Столовая» и кафе «Алые паруса» (беда у них тут с нэймингом). Лагерь был чуть дальше, за это время он даже не сменил названия, и я легко нашла его на карте.

Я представляла, как там, в тех же самых корпусах, живут те же самые дети. Как протоптана многими поколениями ног дорога в столовую, и как те же голоса отвечают: «Кашу есть перловую!». Хотя вряд ли их кормят перловкой. Может быть, даже не исчез гипсовый горнист с главной аллеи. Вот интересно, куда храбрые души этих горнистов попали после массовой «смерти»? Если срубить дерево, умирает дриада. А если разломать статую? Жаль их всё-таки.

Объедаюсь мороженым и фруктами. Плаваю целыми днями, если жарко и нет дождя. В дождь выезжаю в крупные города.

Боюсь встречи. Ещё больше боюсь не-встречи. Представляю, как прихожу на берег, а там нет моей Русалочки – и не было никогда. Поэтому и не спешу приходить. Но что, если она ждёт? Ох, Ната, Ната, неужели ты во всё это действительно веришь?

***

То ли от нетерпения, то ли от горячего песка, забившегося в сандалии, жгло пятки. Ната всё быстрее спускалась к морю. Пляж был заполнен детьми и взрослыми, шумными компаниями, пожилыми парами. От ларьков пахло горячей кукурузой, из динамиков гремело что-то современно-танцевальное. Всё как раньше.

Набравшись смелости, она обогнула пляж и пришла на тихое, пустое место у самой воды. Удивительно, но все звуки с пляжа здесь были еле различимы. Только море прибегало на берег, как щенок, шептало: «Шурх!», не умея гавкать, – и убегало, чтобы найти в воде новый камешек или ракушку с жемчугом. У самой воды, как хозяйка морского щенка, сидела женщина в соломенной шляпе с широкими полями. На коленях у неё еле помещался огромный альбом, в котором она что-то увлечённо рисовала красками, казалось, никого и ничего вокруг не замечая. Ната знала, как раздражает людей наблюдение за их работой, но любопытство было сильнее здравого смысла, и ноги сами понесли её поближе к художнице.

Альбомный лист пересекали акварельные барашки волн, а в центре, на мостике, одиноко стояла тёмная фигурка в белом платье. Её русые волосы были спутаны от ветра.

– Моя Русалочка! – удивлённо прошептала Ната.

Художница вздрогнула и удивлённо обернулась. Увидев Нату, она не разозлилась, но улыбнулась и прошелестела:

– Нет, это не Русалочка, это Ассоль. Я рисую для одного кафе на берегу, оно называется «Алые Паруса». Им нужно что-то для стенда у входа, а мне давно хотелось здесь порисовать, и я взяла заказ. Такое тихое место. Удивительно, правда?

***

Её приглушённый голос бежал, как ручей по камешкам. Странный говор, непохожий на местный, выдавал приезжую, но, судя по загару, живущую здесь уже достаточно долго. Я не могла в это поверить: именно так могла бы выглядеть моя Русалочка, если учесть, сколько лет мы не виделись. Я извинилась за вторжение, а она пригласила меня съесть по мороженому – после того, как дорисует.

Пока я ждала, сидя на берегу, мой мозг отчаянно твердил мне о том, что сходит с ума. Странное чувство, будто я нахожусь на границе двух миров, не отпускало меня. В одном мире были художница и мои воспоминания о вымышленной подруге. В другом – моя Русалочка, ставшая художницей. Я не знала, к какому миру мне сейчас стоит примкнуть.

Я подумала, что единственный способ узнать о художнице наверняка – спросить её имя. Не знаю, что я хотела услышать. Она могла бы сказать, что её зовут Марина, и я снова мучилась бы в догадках. Но какая-нибудь Аня или даже Олеся могли бы снять все подозрения: слишком скучно для русалки.

Художница отложила альбом, улыбнулась и кивком головы дала понять, что можно идти.

– Я Ната, – немного невпопад выговорила я. Как будто мы дети, и пришло время знакомиться, чтобы начать игру.

– Я Таша, – она ещё больше улыбнулась, как будто знала, что я хочу вывести её на чистую воду.

Да, легче не стало. Двоемирие раздирало меня на части, а я не могла решить, какую интерпретацию событий выбрать. Вот одни проблемы с этим гуманитарным образованием: постепенно убеждаешься, что в мире нет ничего точно определённого. Таша, значит. Тёзка. Странно, конечно, но мало ли в мире Наташ?

Таша осторожно несла альбом, подставляя ещё не высохшую картину под полуденные лучи солнца. Русалочка, призрак, мираж, наваждение. Стоит только расспросить, кто она и откуда, и этот мираж исчезнет. А пока можно идти до кафе, слушать волны, мучиться сомнениями.

Глава 4. Русалка

Иногда Ната называет меня Русалочкой, не зная, как она близка к правде. Я не русалка, но дочь русалки. Так получилось.

В начале восьмидесятых мы уезжали из страны, охваченной межэтническими конфликтами. В спешке, нашей маленькой семьёй – мама, папа, я. Бабушка отказалась уезжать, и мама очень переживала. Ехать решили к Чёрному морю.

Там, где осталась наша родина, моря не было. Когда я увидела его в первый раз, я подумала, что была лишена чего-то самого главного в жизни, без чего не жить, а только валяться рыбой, выброшенной на берег. Я сразу научилась плавать, наблюдая, как это делают другие дети. Наверно, моя любовь к плаванию спасла меня от задир в школе, которые поначалу называли меня беженкой, что, по их мнению, звучало оскорбительно. И хотя я из русской семьи, на родине мы не так часто говорили по-русски, поэтому чем-чем, а учёбой я похвастаться не могла, приходилось завоёвывать внимание другими способами. Чтобы плавать лучше всех, я часами проводила на море. Когда закончился сезон, я расстроилась, но нашла выход: бассейн в Доме Пионеров. Не море, конечно, но и расслабиться не даёт. Через некоторое время меня стали посылать на соревнования, и про «беженку» все забыли.

Маме повезло меньше. Взрослым вообще сложнее, даже если их никто не обзывает. Маме улыбались, маму жалели, но на работу не брали и добрососедские отношения завязывать не торопились. Папа, впрочем, устроился – механики везде нужны, а разговаривать он и сам не особо любил. Мама ждала его дома. Иногда она получала письма от бабушки, и после каждого такого письма ложилась в кровать и долго не вставала, о чём-то думая.

Незадолго до окончания учебного года, который принёс мне досадные тройки в аттестат и одно выигранное соревнование, я решила открыть сезон первым после зимы ночным заплывом. Меня не пугала ни темнота, ни холодная вода, это было почти ритуалом, после которого я могла считать себя настоящей жительницей побережья. Ночью, пробравшись мимо спящих родителей и комнаты хозяйки, я убежала на берег. Это было моё любимое место, днём здесь было тихо, несмотря на шумный пляж неподалёку. Ночью это место казалось волшебным. Почти полная белая луна выходила иногда из-за туч и серебрила воду.

Моя решительность заметно поубавилась. Вода была ещё слишком холодной, и я сидела перед накатывающими волнами, не зная, сдаться мне или попробовать. Тихая ночь донесла до меня звук чьих-то шагов со стороны улицы, я отбежала от берега и спряталась за камнем. На берег вышла женщина, по её движениям я узнала в ней маму. «Ну, вот, будет мне разнос», – поёжилась я. Но мама не звала меня. Она смотрела на луну над морем, молчаливая и недвижимая. Не знаю, как долго это продолжалось. Постояв так, она ушла дальше по берегу, к пляжу. Я убежала домой, пока моего отсутствия никто не обнаружил.

Мне не хочется рассказывать о том, что было утром. Суета, крики с берега, папины слёзы. На похороны он меня не взял. Через месяц к нам приехала бабушка, она обнимала меня и тоже плакала. Она говорила: «У Наташеньки мама теперь русалочка». Эта версия событий меня больше устраивала. Мама живёт в море, видит дальние страны, расчёсывает волосы коралловым гребнем. У неё много подруг-русалок, есть, с кем поговорить. Она устроилась в магазин, и теперь продаёт самый красивый жемчуг для русалочьих бус, брошек и заколок.

Бабушка купила мне альбом и карандаши, и я рисовала маму и море, потом – только море. Рисовать было лучше, чем говорить, и я решила совсем замолчать. Иногда шептала, разговаривая с морем, потому что море тоже шепчет. Но разговаривать с людьми мне больше не хотелось.

Глава 5. Книга

Таша рисует за столом у окна. Ната сидит на полу с тетрадью, придумывает следующую сказку. Солнце вычертило на полу мансарды белый прямоугольник, по стене пробегают солнечные зайчики от подвешенных за окном трубочек – «музыки ветра». В мансарде наведён порядок, но если приглядеться, можно заметить, что этот порядок складывается из множества вещей: баночек, тюбиков, готовых картин, поделок – в которых только Таша и способна разобраться. Ната отрывается от работы, думая о том, как из картонных коробок домик Русалочки вырос в настоящий дом с чердаком. А то, что до моря идти дальше, не беда. Беда – это если ехать так далеко, что никак не доедешь.

Когда Ната сказала, что хотела бы написать сборник сказок о море и показала черновики, Таша предложила проиллюстрировать эти сказки. Поэтому вторую неделю они собирались здесь, под крышей, на пару часов перед полуднем. Ната беспокоилась о том, что отрывает Ташу от работы над проектами, но Таша смеялась и отмахивалась: «Отпуск же!» – и они продолжали встречаться здесь каждый день. Они не мешали друг другу, уходя в себя и при этом находясь в одном и том же вымышленном пространстве, которое мало чем отличалось от реального: в нём было всё то же летнее море.

***

Я замечаю, что уже давно не пишу, а только смотрю на Русалочку. На Ташу. Трудно поверить в то, что это действительно она. И всё же это не совсем она, ведь я не знаю того человека, каким она стала. Русалочка – моя подруга детства (как оказалось, не воображаемая, а вполне настоящая), Таша же – незнакомка, художница, взрослый человек со своими проблемами и планами.

Что с нами будет, когда закончится книга? Что будет, когда закончится лето? "Здесь кончается, здесь кончается, здесь кончается синее море".

Свет из окна серебрит её волосы. Она склоняется над листом, задумчивая, сосредоточенная – и я чувствую нежность, пытаясь разобраться, кому эта нежность предназначена. Маленькой Русалочке из детства? Маленькой себе, поверившей в сказку? Нашему лету – тогда, в восьмидесятых? Или всё-таки этой конкретной женщине, которая бросает по утрам все дела, чтобы работать над моими глупыми сказками?

Как сложно бывает отличить сон от яви, а реальность – от мыслей о ней. Я привыкла действовать не задумываясь, без промедления, пока не угас запал. Но сейчас всё иначе. Как будто нырнул в море, а вынырнул где-то на другой стороне, в другом мире, и не знаешь ничего – ни об этом мире, ни о том, кто ты.

Таша рисует самозабвенно. Я знакома с ней всего десять дней, но уже знаю, что она всё делает «самозабвенно». Рисует, молчит и говорит, улыбается, ест мороженое. Ловлю себя на мысли, что это то, что мне в ней особенно нравится.

Нравится ли мне Таша? Мне всегда казалось, что нужно долго жить бок о бок с человеком, чтобы всё понять. Правда, мне в жизни это мало помогало: пожив так, я в конце концов понимала, что снова прокололась. А сейчас – только десять дней, и я не знаю, какой придумать повод, чтобы остаться здесь подольше, в этой тишине, сплетённой из шуршания, шороха, звона, плеска. Не иначе, это всё морское колдовство. Русалки испокон веков умеют привораживать случайных встречных.

Я пытаюсь сосредоточиться на сказке. Не получается, в голове как будто море шумит. Что я буду делать, когда наступит сентябрь? Неужели жить, как раньше?

Таша откладывает кисточку, поворачивается и спрашивает:

– Может, переедешь ко мне? От хозяйки.

И, видя моё удивление, добавляет:

– Кажется, так будет удобнее.

Кому удобнее, почему удобнее, не ясно. Но моя голова уже быстро кивает, а сердце (или что там, внутри) делает прыжок. С разбега, в воду.

Глава 6. Наше лето

Мало помню о школе. Поначалу меня пытались заставить разговаривать, но я только шептала иногда, а это всех раздражало. Не скажу, что молчание усложнило учёбу, скорее, наоборот: я пыталась писать понятнее, много плавала, рисовала. Так я дотянула до лета, а летом почти переселилась на берег. Из огромных картонных коробок я сделала «домик», в котором читала, отдыхая от плавания, и съедала приготовленные бабушкой обеды. На берегу всегда было очень тихо, люди с пляжа сюда не приходили. Только когда в соседнем лагере началась смена, на берег стала прибегать девочка.

В первый же день нашего знакомства, когда я только тихо смотрела на неё из домика, она рассказала о себе всё. О том, как она приехала в лагерь. О том, что полюбила море. Обо всех новых знакомых и о подругах, оставшихся в родном городе. Кажется, даже о любимой еде. Это был непрекращающийся поток слов, но я не отвечала. Тогда и она замолчала. Я думала, что она уйдёт, но она только на минуту задумалась, а потом воскликнула: «Так ты русалочка!» – и рассказала мне всё, что знает о русалках, а знала она много, и ещё больше – выдумывала. Бледная, худая, растрёпанная, как воронёнок, – а глаза живые, весёлые. Коленки в зелёнке («Неудачно через забор перелезла, знаешь, какой высокий, а я на спор!»). В тот же вечер я нарисовала странную гостью в альбоме. А она начала приходить каждый день, и не произносила ни звука, будто приняв правила игры. Но нам было интересно вместе даже без слов. Впрочем, иногда она была не в силах сдержаться.

Плавала она так себе. И очень боялась медуз, зная о них только то, что они больно кусаются. Когда я ловила их у самой кромки берега и бросала подальше в море, моя новая знакомая кричала на весь берег: «О, повелительница волн, Русалка, владычица морская! Сжалься надо мной, не посылай этих медуз по мою душу!» – и заливисто смеялась. Я улыбалась, чувствуя, что ещё немного – и тоже расхохочусь.

А однажды она сказала: «Я скоро уезжаю». Я знала, конечно, что дети из лагеря в конце лета разъезжаются по домам. Но мне было горько. Моя подруга уезжала, и я ничего не могла сделать. Кроме одного – прийти поздно вечером на берег, чтобы попрощаться.

Тогда я впервые узнала её имя, такое родное – Наташа. Ната. Она «прочертила» его по звёздам. Их было так много, что и считать не стоило. Нате они нравились, но меня больше привлекало ночное море: тёмная пропасть под тёмным небом, от которой остался только звук. Мы слушали море и молчали, да и сказать было нечего. Наташина куртка укрывала нас от ветра, горячий чай в термосе согревал.

– Мне пора. Прости.

Ната готова была расплакаться, и я, чтобы успокоить, обняла её так крепко, чтобы хватило на много-много дней. А потом она вернётся, обязательно вернётся…

Ната подобрала термос, включила фонарик и убежала. Я смотрела вслед, но она не оглянулась. Несколько минут спустя, убрав ладони от лица, я поняла, что всё ещё укрываюсь Натиной курточкой. Забыв, что не разговариваю, я закричала так громко, как смогла: «Вернись, вернись!», а потом вскочила и понеслась к лагерю. В темноте, почти на ощупь, я каким-то чудом добралась до калитки и застучала. На стук пришёл дежурный. Я протянула ему курточку:

– Это Наташе из десятого отряда, она в комнате с Любой, Соней и Леной.

Не знаю, понял ли он меня. Передав курточку, я поспешила домой.

Я не переставала ждать. Знаю, как это глупо: летние приключения обычно быстро забываются. Через год или через два она бы забыла меня. Но я приходила на берег и через год, и через два, и до окончания школы. Потом я стала уезжать на учебный год в город – сначала в художественное училище, потом в институт. Работу тоже нашла в городе. А лето проводила на берегу. Нет, я уже не ждала её, но это был новый ритуал: приехать на лето, повидаться с морем и домом, проверить, нет ли на берегу бледной растрёпанной девочки, хотя девочке этой было уже за тридцать. Моя речь быстро исправилась, но, наверно, из-за привычки задумываться в середине фразы была не всегда разборчива.

В последние годы я работала в городском театре, художником и кем придётся. И пока театр уезжал летом на гастроли, я возвращалась к своему берегу, живя за счёт подработок. Рисуя Ассоль для вывески кафе, я думала, что она могла быть похожа на меня в детстве. По крайней мере, я тоже ждала, пусть и не алых парусов, но хоть каких-то парусов, поездов, самолётов из далёкого, холодного края, где живёт самая весёлая на свете Наташа. Я всё ещё её помнила, и в тот самый момент, когда я подумала, что она никогда не вернётся, меня испугал внезапный громкий шёпот:

– Моя Русалочка!

«Пересидела ты на солнце, радость моя», – прозвучал голос бабушки в моей голове. Я оглянулась. Ната ли стояла прямо передо мной, или море шутило, насылая по мою душу призраков прошлого?

– Нет, это не Русалочка, это Ассоль...

Я что-то объясняла про заказ, но видела только глаза. Жизнерадостные, как в детстве, как будто все эти годы жизнь только и давала поводы для радости. А ещё в них была такая неприкрытая любовь, что я смутилась и предложила поговорить за стаканчиком мороженого. Я дорисовывала Ассоль, и мне казалось, что каким-то древним, южным морским колдовством я воплотила свою мечту.

– Я Ната...

«Узнала!» – счастье и боязнь поверить в него раздирали меня на части, а я только и могла, что наконец-то представиться.

– Я Таша.

Ну, не бросаться же на шею с криком: «Это я, твоя Русалочка». Это подождёт. Почему-то я знала, что теперь мы будем вместе. Много-много дней.

Глава 7. Взрослая

Ната возвращалась с вечерней прогулки, куда отправилась, чтобы не мешать Таше работать над заказами. Чем ближе подходил сентябрь, тем хуже было её настроение. Сегодня не радовала и погода: солнце скрылось, подул холодный ветер, волны на море стали огромными, не искупаться.

Она села на скамейку в аллее со странными тополями. В её родном городе они были другими. Пыльные, раскидистые, забрасывающие белым пухом летние улицы. Впрочем, в последние годы их активно срубали, и вместо раскидистых деревьев вдоль дорог стояли деревянные столбики. И вот теперь – возвращаться, к этим столбикам, в этот город. «Пора бы уже спуститься с небес на землю». Эту фразу Ната слышала неоднократно, а теперь сама проговаривала в уме, пытаясь убедить себя, что это конец. Все сказки когда-нибудь заканчиваются. Вот и эта, летняя, тоже.

В тихий Ташин дом приехала бабушка. Она вернулась «из гостей», где обычно пропадала летом, всё ещё бодрая и весёлая. Дом оживился, наполнился запахами стряпни и специй с рынка, загремел посудой, а Ната впервые задумалась о том, как всё на самом деле сложно. На что она надеялась, когда хотела остаться с Ташей, найти работу поближе к ней, в городе? Кто она Таше? Подруга детства, приехавшая на лето. Случайный попутчик. Книга подходила к концу, и Ната чувствовала, что как только она поставит последнюю точку, а Таша напишет последний рисунок, их пути разойдутся. Напрасно Ната убеждала себя, что могла бы остаться здесь только ради того, чтобы видеть море. Моря недостаточно, чтобы хотеть изменить жизнь, когда тебе под сорок. Кроме того, Ната не могла не заметить, как изменилось это место. Отдыхающие на пляже казались ей наглыми, недружелюбными. Рынок из открытого пространства с добродушными торговцами превратился в набор павильонов, где и поторговаться было нельзя. Всё как будто летело в пропасть, и только Таша могла это изменить. Если бы только Ната нужна была своей Русалочке! Но та ничего не говорила, а навык понимать без слов, кажется, был утерян Натой за эти годы.

«Повзрослей». Ещё одно печальное наставление. Что это значит – быть взрослой? Постоянно биться, как волна о скалы, надеясь однажды сдвинуть их своим напором? Ната росла, и казалось, что ещё чуть-чуть – и наступит настоящая жизнь. А она всё не наступала. Неудавшиеся «романы», которые честнее было бы назвать сожительством. Надоедающие начальники и коллеги из каких-то других миров, в котором живут правильные (и оттого невыносимо скучные) люди. Но если она останется здесь, разве что-то изменится? Люди везде одинаковые. Только вот второй такой Русалочки нет. А Ната достаточно повзрослела, чтобы уяснить, что чудес не бывает.

От таких мыслей ей стало совсем плохо. В аллее потемнело, и Ната в который раз удивилась, как быстро здесь день переходит в ночь, почти без полутонов. Возможно, из-за этой темноты на неё накатил страх, и она поспешила к Ташиному дому – так быстро, что закололо в боку. Когда Ната открывала дверь дома, она уже вовсю ревела. «Как маленькая». Из комнаты напротив вышла Таша и, увидев плачущую Нату, встала, как вкопанная. Ната вдруг заметила, что и смуглое лицо может сильно побледнеть. Ей хотелось что-то кричать, доказывать, спорить, но не было слов и не хватало дыхания.

– Что, девочка твоя пришла?

Из кухни выглянула Ташина бабушка и ласково посмотрела на плачущую женщину.

– Ну, чего ты, маленькая. Смотри, я оладушков испекла, вку-у-усные. От всех печалей.

Ната заревела пуще прежнего: даже бабушка у Русалочки была настоящая, как в сказке.

Глава 8. Магнолия

Солнце робко заглянуло в гостевую комнату и поползло к дальней стене. Ната подумала, что всё в этом странном русалочьем доме оживает: тоненькие, полупрозрачные кусочки неба садятся на люстру, одеяло сворачивается в клубок ленивым котом, а тени ведут длинные молчаливые разговоры. Женщина протёрла глаза и окончательно проснулась. Над потолком, в мансарде, мягко протопали ноги. Через полминуты в дверь заглянула Таша.

– Просыпайся! Идём на пленэр, рисовать магнолии.

Ташин задорный взгляд на миг остановился на сонном лице Наты и скрылся в темноте проёма.

Магнолии, значит. Ната потянулась и встала, заметив, как на лице расплывается глупая улыбка. Ещё один счастливый, солнечный день рядом с Русалочкой. Впору кричать: «Остановись, мгновенье…» – и продавать душу.

Таша ждала её на крыльце с уже собранным рюкзаком. С этим рюкзаком, в летнем платье и широкополой соломенной шляпе она напоминала какую-нибудь барышню-путешественницу из девятнадцатого века, смело покоряющую горы, приподнимая подол. Ната предпочитала более удобную одежду, надевая юбку исключительно в офис, но, похоже, Русалочку такой наряд вполне устраивал.

– Бабушка с утра приготовила нам бутерброды, так что перекусим в пути, – Таша была, казалось, в каком-то отчаянно-хорошем настроении. – Идти совсем недалеко.

Спустившись вниз по узкой улочке от дома, они направились к железнодорожному переезду, а от него – дальше, к площади, заросшей зеленью. Солнце здесь не обжигало, а мягко грело сквозь плотную листву. Всю дорогу женщины молчали, улыбаясь, погружённые в себя. От площади – в ещё один тихий переулок с домами, окружёнными живой изгородью (Ната очень удивилась, заметив, что иногда такие изгороди сложены из кустов лаврового листа: бесплатная приправа!). В конце переулка стояло старое, красное двухэтажное здание.

– Ната, знакомься, это моя школа. – Таша, состроив серьёзное лицо, показала рукой на здание, а потом повернулась к нему лицом и показала на Нату, – Школа, знакомься, это моя Ната. Надеюсь, вы поладите.

Не дав подруге опомниться от «моей Наты», Таша схватила её за руку и потащила к входу в школьный двор. Здесь было пустынно, видимо, в летнее время ученики держались отсюда подальше. Таша села на коленки на школьном крыльце и раскрыла рюкзак, поочерёдно доставая из его недр альбом, контейнер с бутербродами, акварельные краски в кюветах, сок, кисти, стакан и бутылку воды. Ната села рядом, с интересом разглядывая «припасы».

– Смотри туда, – Таша показала на деревья у забора. Огромные глянцевые листья, белые цветы, чей запах нельзя вдыхать слишком сильно. Магнолии.

– Это их ты будешь рисовать?

– Это их мы будем рисовать. Тебе никогда не хотелось попробовать? – Таша хитро посмотрела на Нату.

– Я же не умею. Последний раз, кажется, в шко-о-оле рисовала, – огорчённо протянула Ната.

– Так в чём проблема? – Таша усмехнулась, – Вот школа, вот ты. А вот магнолии. Главное – срисовывать всё, как есть, с природы. Но сначала завтрак!

Бабушкины бутерброды с сыром и кусочками помидоров были восхитительны. Ната не могла поверить, что здесь помидоры краснеют прямо на грядке, под солнцем. Казалось, капельки солнечного света хрустели во рту. Здесь всё было иначе. Ната с трудом оторвалась от бутерброда и спросила:

– Тебе хотелось когда-нибудь всё изменить? Так, как будто это уже и не ты будешь, когда поменяешь род деятельности, место жительства…

Таша улыбнулась:

– Нет, наверно. Знаешь, это в любом случае будешь ты, что бы ни изменилось. Твои мысли и чувства. Их поменять сложнее, чем переехать в другую часть света. И даже если пройдёт много-много лет, это всё равно будешь ты. А теперь давай рисовать!

Она спрятала в рюкзак бутерброды и положила перед Натой кисти и кирпичики красок.

– Просто смотри на них и рисуй, как видишь.

После получаса тишины, изредка прерываемой смешками и безмолвными Ташиными подсказками, Ната смотрела на что-то зелёно-синее на своём листе.

– А знаешь, это довольно увлекательно. Стараться увидеть, рассмотреть, – Ната нагнула голову, но под углом это тоже мало походило на ветку магнолии.

– Знаю. За это я и полюбила рисование здесь, в школе. Полная сосредоточенность. Оно меня часто спасало от грустных мыслей, потому что думать о чём-то ещё сложно, когда рисуешь. И вредит работе.

– А знаешь, песня есть у Вертинского. – Ната посмотрела на магнолии, стараясь не глядеть на Русалочку, и тихонько напела:

В бананово-лимонном Сингапуре, в бурю,
Запястьями и кольцами звеня,
Магнолия тропической лазури,
Вы любите меня.

– Знаю.

Таша отложила альбом, наклонилась и тихо поцеловала Нату. Они обнялись, чувствуя, как солнце закипает внутри.

– Я хочу остаться здесь, с тобой, – Ната положила голову на плечо Русалочки, и все проблемы с сомнениями перестали роиться в ней.

– Я больше не отпущу тебя так надолго.

Глава 9. Последняя сказка

Лиля живёт в большом городе у синего моря. Если ты когда-нибудь окажешься в этом городе, то сразу его узнаешь: у каменного берега – порт, у песчаного – лодочная станция, а в центре города – башня с часами, которые каждый день бьют полдень. Есть в этом городе и многоквартирный дом, в котором живёт Лилина семья, и школа, куда девочка ходит учиться, и клуб, где она занимается рукоделием. Больше всего Лиле нравится вязать, крючком и на спицах, хотя ещё прошлым летом она вязать совсем не умела.

Тогда, весенним вечером, она шла домой из школы по песчаному берегу, собирая ракушки, которые принесла тёплая волна. У самой кромки воды она увидела девочку, свою ровесницу, которая горько плакала, глядя на далёкие волны.

– Девочка, почему ты плачешь? – спросила Лиля.
– Потому что не могу вернуться домой, – ответила девочка сквозь слёзы.
– Где же ты живёшь, и почему не можешь вернуться?
– Я живу за тридевятой волной, тридесятой водой, в Океане-Море, на большом просторе. А вернуться не могу, потому что злая ведьма прогнала меня на берег. И не стану я снова русалкой, пока не будет у меня трёх платьев: одного из солнечного света, второго из лунного, третьего – из морской волны.
– Да разве бывают такие платья? – удивилась Лиля, а русалочка заплакала ещё горше.
– Ну, не плачь, – сказала Лиля – я тебе помогу. В нашем городе клуб есть, там знаешь, какие вещи делают? Посложнее твоих платьев.

Русалочка обрадовалась и приободрилась. Девочки записались в клуб и спросили у руководительницы, Анны Александровны, как сделать платья из солнечного света, из лунного света и из морской волны.

– Это же просто, – улыбнулась Анна Александровна, – вам нужны три вида пряжи: солнечная, лунная и морская. Днём увидите солнечный лучик, самый светлый, – и мотайте в клубок. Ночью увидите лунный луч – и его ловите. Морские нити в нашем городе можно с утра до ночи собирать. А уж вязать я вас научу.

Так и решили. Только каникулы наступили, началась работа. Сидят девочки у моря, то лучики в клубок собирают, то из воды тоненькие нити прядут. Пока работают, Лиля про город рассказывает, а Русалочка ей в ответ – про водные глубины. А в клубе Анна Александровна и на спицах вязать учит, и крючком. Сложно девочкам: не всегда солнечный день выпадает, и луна порою из-за туч не выходит, и на море неспокойно. Да и с вязанием не всегда ладится: то Лиля сильно нитку затянет, то Русалочка с количеством петель просчитается. Только к концу лета были готовы все три платья. Солнечное – с ажурными узорами, с алыми оборками. Лунное – нежно-жёлтое, чуть блестящее от звёздного света. А морское будто переливается всё, больше всего оно девочкам понравилось.

Примерила Русалочка последним морское платье – и прыгнула в воду, задев хвостом волну. Лиля поплакала немного, провожая подругу, но нельзя ведь Русалочке без её Океана-Моря.

– Спасибо тебе, Лиля, передавай привет Анне Александровне! – закричала Русалочка издалека и пропала из виду.

А Лиля так и живёт в городе у моря, вяжет красивые платьица и не только. Её работы всегда попадают на выставки в клубе, так что если судьба сюда занесёт – заходи.

***

– Это последняя, смотри.

Ната подошла к столу, где Таша только что закончила последний рисунок. На песке сидели две девочки, точь-в-точь они в детстве, и вязали: одна солнечное платье, вторая – морское.

– Наша работа тоже до конца лета, – улыбнулась Ната.

– Да, – согласилась Таша. – Хорошо, что мы обе дома здесь, у моря.

Эпилог

В конце августа на небе можно увидеть очень, очень много звёзд. Иногда везёт на звездопады. Таша притаскивает плед, и мы устраиваемся прямо у воды. Разливаем чай из термоса по пластмассовым стаканчикам, смотрим кино о прошлом мира на огромном экране неба. Чертим пальцами дорожки от одной звезды к другой, выдумывая собственные созвездия. Загадываем желания. Слушаем волны.

В такие моменты мне кажется, что я снова десятилетняя девочка, которой посчастливилось приехать к морю. Сквозь плеск волн я улавливаю треск прощального костра, и готова убежать, не оглядываясь, чтобы Русалочка не увидела моих слёз. Но на плечо ложится Ташина рука, возвращая меня в настоящее. Таша ничего не говорит, но я слышу:

– Не грусти. Всё хорошо, мы здесь. Мы вместе.

Я обнимаю свою Русалочку, которая, вопреки порядку вещей на земле, дождалась меня. И мне не важно, сколько нам лет и что было раньше. Нет возраста у вечных детей синего-синего Чёрного моря.