Спасибо...
Спасибо за то, что появилась в моей жизни, ворвавшись в нее ярким взбалмошным вихрем. Спасибо, что подарила мне столько забытых, но вновь воскресших воспоминаний и спасибо за то, что подарила мне кусочек счастья, которого точно нет в тех красных мешках с кровью в больнице...
Спасибо за все.
Спасибо за твою любовь...

Я вновь и вновь перечитываю это чертово прощальное письмо, изрядно помятое из-за безуспешных попыток попрощаться с прошлым. Но не получается. Не могу я просто взять и выкинуть этот побитый временем пожелтевший конверт с подписью для получателя "Mon cher ami". Лучше бы никто мне его не отдавал, потому что он бередит и без того ноющие душевные раны.

Обстоятельства, при которых я впервые увидела ее, были несколько странными. Я точно помню, что на улице целый день без продыху лил дождь, словно опуская на землю завесу. Двор у нас был серый, неприметный, в основном из-за асфальтированной дороги, что опоясывала маленький, такой же блеклый островок с детской площадкой. Совершенно ясно, что видами я не любовалась. Но когда я просто со скуки выглянула в окно, она стояла посередине дороги, в ярко-желтом дождевике, подняв лицо вверх и подставляя его холодным, пронизывающим каплям. На лице девушки была натянута голубая больничная маска, что казалось действительно странным, а под девушкой медленно, размываемая бесконечным потоком воды, расползалась кровавая лужа...

Больше она ни разу во дворе не показалась, что смущало меня больше всего. В надежде что-то узнать о незнакомке, я жадно набросилась на родителей с вопросами, в ответ на которые получила просто массу ужасающей информации. Именно тогда я узнала, что девушку зовут Анна, она недавно переехала с родителями в дом по соседству, и она смертельно больна острой промиелоцитной лейкемией. В простонародье - раком крови. Ее не пускали гулять, она сутками сидела в своей комнате и никуда не выходила, что видно было из окон моего дома. Мне жутко хотелось, чтобы она меня увидела, хотелось просто сказать ей какое-нибудь доброе слово, развеселить ее и подбодрить. Хотелось, чтобы она не чувствовала себя одиноко.

Примечательным было то, что прямо к окнам Анны была приставлена красивая резная решетка, щедро увитая то ли плющом, то ли виноградом. Вот честное слово, эта деталь садового интерьера так и звала, чтобы по ней залезли! Что я, собственно, однажды и сделала, не сумев совладать с собственным любопытством.

Анна сидела на кровати и что-то рисовала в альбоме, периодически яростно перечеркивая наброски и начиная заново. Стены ее комнаты были обклеены старыми выцветшими обоями в старомодный цветочек, в углу угрюмо стоял грузный шкаф. Все вокруг казалось таким же серым, как и детская площадка во дворе. Девушка горбилась и без конца поправляла слетающую лямку платья, висевшего на ней, как мешок из-под картошки; волосы были коротко острижены или только начали отрастать после химиотерапии - я слышала, что рак так лечат. На лице снова была надета голубая маска, призванная защитить слабый иммунитет от вторжения злобных вирусов. Анна не видела меня, и я решила возвестить о своем присутствии:

- Почему ты больше не выходишь? - мне было жизненно необходимо узнать ответ именно от нее. Узнать, будет ли она откровенной или увильнет от ответа.

Девушка встрепенулась и испуганно посмотрела на меня, прижимая к груди альбом и медленно соображая, что здесь могла забыть совершенно незнакомая девчонка. На пол со стуком упал карандаш, и Анна, отойдя от оцепенения, бросилась его поднимать, попутно отвечая на поставленный мной ранее вопрос:

- Мне нельзя, - тихо, односложно. Видимо, разговор ей был не особо нужен.

- А ты хочешь?

Воровато посмотрев на дверь и смерив меня взглядом, раздумывая, она вскоре еле кивнула и прошептала заговорщицким тоном:

- Очень.

- Тогда давай убежим, - я предложила, наверное, самый глупый выход, ведь она не знала еще ни моего имени, ни кто я такая, ни почему я ни с того ни с сего хочу ее вытащить из этой мрачной комнаты. Мне просто отчаянно хотелось протянуть ей руку помощи, и она неуверенно, но захотела зацепиться за эту возможность.

- Я не могу, - она провела рукой по ежику своих светлых волос, будто это было единственной проблемой.

Внимательно осмотрев комнату Анны, я окончательно убедилась, что никакого милого платочка розовых тонов, так любимых девчонками, там нет и быть не могло. Пришлось выкручиваться подручными средствами, поэтому, широко улыбнувшись девушке, я соскользнула по решетке вниз, выискивая на клумбе под окном трогательные и нежные ромашки, которые казались просто идеальным вариантом для моей новой знакомой. Девушка же, видимо, испугавшись, что я решила уйти, выглянула в окно, чуть свесившись, и наблюдала, как ловко я плету венок, выбирая самые пышные цветочки.

- Это мне? - она присела рядом на яркую зеленую траву, заинтересованно глядя то на меня, то на мой ей подарок, который еще не был вручен. Кажется, я несколько увлеклась и упустила момент, когда она вышла из дома и тихо прошла по дорожке.

- Да, - я аккуратно опустила венок на макушку девушки. Он оказался немного больше, чем я рассчитывала, поэтому сразу же, не задержавшись и секунды, упал Анне на нос, загородив собой обзор.

Нам хватило всего нескольких мгновений, чтобы понять всю комичность ситуации. Чувство душевного родства объединило нас, наверняка, намного раньше, чем Анна звонко, удивительно мелодично засмеялась, намного раньше того, как я увидела ее сгорбленную фигуру над альбомом... Она казалась настолько хрупкой, насколько это вообще возможно, поэтому, когда она подала мне руку, чтобы я помогла ей подняться, мне это казалось не просто жестом. Анна доверила мне свою жизнь, совершенно меня не зная.

Когда я представилась, отсмеявшись, девушка задумчиво, долго-долго, словно смакуя и пробуя на вкус, повторяла мое имя, заставляя меня невольно улыбаться и мысленно просить ее повторять его снова и снова - с таким упоением она его произносила:

- Женя... Евгения... Женька...

***


На самом деле совершенно не нужно считать родителей Анны дикарями, которые заперли свою дочь в серой, никуда не годной комнате. Я помню по крайней мере один день, когда они ходили с ней вместе на улицу - день нашего славного, всеми любимого города. По такому великому случаю Анне даже купили красивый, шелковый голубой платок с изображенными на нем птицами и цветами синих оттенков. Правда, ей совершенно не справедливо запретили "приближаться к глупой смутьянке, которая толкает ее в пропасть безрассудства". То есть, ко мне. И это я всего-то пару раз вытащила Анну через окно, после того, как нас нашли в парке, где закончилось наше знакомство (следует отметить, что Анна очень хотела полюбоваться на недавно установленный фонтан). Мать девушки возненавидела меня в первые же минуты встречи, а Анна запрещала мне пытаться найти общий язык с ней, мотивируя это тем, что я буду уже не той Женькой, которую она успела узнать.

Тем не менее, выкрасть девушку в толпе было не так уж сложно. Найти же нас было для ее родителей задачей не из легких, я позаботилась об этом, намеренно потащив Анну к сцене, где выступала группа, приглашенная на наш праздник жизни специально. Знаменитыми музыкантами парни, правда, не были, но зато они прекрасно перепевали некоторые известные и не очень песни не только на родном русском языке, но и на вполне сносном английском. Очередным плюсом было то, что Анна просто обожала и практически боготворила скрипку, которая по счастливому стечению обстоятельств также присутствовала среди музыкальных инструментов. Жаль, что за больничной маской я не видела ее улыбки, хотя мне было достаточно и лучащихся радостью глаз. В тот день она танцевала, как никто не танцевал...

- Я всегда мечтала научиться играть на скрипке, - много позже (примерно неделю спустя) призналась мне девушка, сидя на полу своей комнаты, совершенно не желая садиться на предложенную мной мягкую подушку для удобства.

Анна поставила на законное место очередной кусочек не слишком большого паззла, изображающего сосредоточенную на игре пианистку. Мы собирали его битый час, и на счету, вроде как, была каждая секунда. Ведь никогда не знаешь, когда может залететь в комнату ее разгневанная, уставшая после работы мать, наслушавшаяся наветов соседей про мое кошмарное поведение. Я была всего на год старше своей подруги, а женщина все равно считала, что я целыми сутками только и делаю, что развращаю ее невинное дитя, подбивая сделать что-то, вредящее ее и так хлипкому здоровью.

- Почему не училась? - я подняла с мозаики взгляд, плюнув уже на поиски нужного места для темной, как ночь, детали, коих было больше сотни.

- Мама сказала, что это слишком сложно, - девушка ответила с долей грусти, вздохнув и потянувшись, чтобы поставить на место кусочек с клавишами пианино.

Я осмотрела комнату скучающим взглядом. За практически месяц здесь так ничего и не изменилось, разве что на стене теперь висит мой портрет на альбомном листе, нарисованный Анной и раскрашенный обыкновенной акварелью. Рисунок довольно сильно помят, потому что мать девушки не единожды пыталась снять его и выкинуть, но Анна всегда закатывала настоящую истерику.

- Знаешь, а ведь она наврала.

- М? Почему ты так думаешь? - Анна привыкла считать, что единственное, в чем мама врала ей - это то, что я плохая. Ей совершенно было невдомек, что играть на скрипке легко, если она, ну хотя бы... воображаемая.

- Ты не знала? Я - маэстро, - улыбнувшись, я встала и привычным движением руки галантно предложила девушке встать. Анна смотрела на меня заинтересованно, так, будто я снова с ней не знакома и снова плету ей венок из ромашек. Мои руки зависли в воздухе, словно я держала гриф инструмента и смычок, и я начала что-то напевать из классической музыки, не забывая "играть" на своей придуманной скрипке.

Анна заливисто рассмеялась, даря мне немного своей радости.

- А я-то думала, что ты действительно умеешь.

- Уж прости, чего нет...

Дверь в комнату медленно отворилась. То есть, это только кажется, что медленно, потому что за все это время я успела сменить, наверное, штук пять эмоций на лице. И побелеть при виде матери Анны. Меня медленно оттесняли к окну, в которое я-таки додумалась в последний момент вылезти под упрашивающие крики девушки, пытающейся успокоить свою маму. Последнее, что я заметила - истоптанный и поломанный паззл, по которому, как бульдозер, прошлась эта жуткая разъяренная женщина.

***


На второй месяц знакомства Анна сделала нечто невероятное. Ей довольно часто становилось хуже, но она все равно хотела куда-нибудь подальше от больничных стен, даже если там ей оказывали квалифицированную медицинскую помощь. В конце концов ей даже удалось убедить меня, чтобы я свозила ее на луг, что находился неподалеку. Сначала я, конечно же, не соглашалась, но на самом деле я просто не смогла вынести всю ту грусть в ее измученных глазах смертельно уставшего ребенка. Ну и что, что этот ребенок всего-то на год младше меня.

Убежать нужно было незамеченными, что возможно было только при условии отсутствия в доме матери Анны. И подходящая возможность все-таки подвернулась, когда ничего не подозревающая женщина ушла в магазин на пару минут. Девушка вполне ловко, с живым азартом, вылезла через окно своей комнаты, не прибегая к моей помощи. Ее волосы, слегка отросшие с нашей первой встречи, ласково трепал ветер, на лице Анны была все та же неизменная больничная маска. Смешно признаться, но за все те два месяца, что мы знакомы, я ни разу не видела ее лица полностью... Девушка уселась на багажник моего старенького велосипеда поудобнее и попросила ехать осторожнее. Будто я и сама не знала об этом.

Когда мы достигли места назначения, спустя всего каких-то десять минут, моя подруга расцвела и завороженно осматривала все вокруг. Дотрагивалась тонкими пальчиками до каждого цветка, изучая, и выражая свой бурный восторг не только словами, но и жестами. Я протянула руки к ее лицу и слабо потянула за веревочки, что удерживали маску на лице, а Анна испуганно дернулась и остановила их:

- У меня иммунитет... - о ее ослабленном здоровье даже такой непрофессионал, как я, может говорить часами, но мне определенно точно казалось, что снять эту преграду хоть на мгновение девушке сейчас жизненно необходимо. Другого шанса не будет.

- Ничего страшного не произойдет, если ты сделаешь один лишь вдох, верно?

Она напряженно на меня посмотрела своими серыми глазами, раздумывая, стоит ли игра свеч. Видимо, решив, что стоит, она отвела мои руки и осторожно сняла маску самостоятельно, сделав первый рваный вдох и втянув в себя запахи луговых трав и множества цветов. Пошатнувшись, Анна запоздало пришла в ужас, улыбнулась, будто почувствовав вседозволенность, и посмотрела на меня, не понимающую таких глобальных перемен, в упор. И обняла. Порывисто, неожиданно, словно без предупреждения вылила на меня по меньшей мере ведро ледяной воды.

- Люблю... - она сдавленно прошептала где-то на уровне моей шеи, вводя меня в ступор. Я не знала, как мне реагировать на подобное проявление чувств, нужно ли ее обнять, или просто стоять и ловить момент, не смея его спугнуть, но внутри, наряду с неконтролируемой радостью, поднималась слабая волна беспокойства. Я предчувствовала что-то плохое, что-то, что запросто могло разрушить эту, казалось бы, идиллию.

Анна притихла и медленно подняла руку к своему лицу, после чего шмыгнула и крупно задрожала, отклоняясь назад так, что пришлось приобнять ее, чтобы не упала. Тогда я увидела ее побелевшее, испуганное лицо. Из ее носа тонкой струйкой текла кровь.

- Женька... Рецидив...

Все то время, что мы ехали обратно, Анна обнимала меня за талию своими дрожащими руками и утыкалась носом мне в спину, из-за чего кофта успела пропитаться кровью и мерзко прилипала к коже. Я молилась, чтобы девушка не потеряла сознание, и ехала настольно быстро, насколько позволяла осторожность. От мысли, что я могу потерять ее, хотелось разреветься прямо там, прямо посередине дороги, но нельзя было делать этого, пока Анна была вне дома. Главное - доставить девушку домой как можно скорее.

Конечно же, ее мать была не в восторге. Она влепила мне звонкую пощечину и велела никогда больше не подходить к Анне ни при каких условиях. Даже если я буду умирать и на смертном одре мне некому будет сказать и одного ласкового слова. С тех пор мне даже запрещалось навещать подругу в больнице, поэтому каждый день я проводила в безрезультатных попытках все-таки прорваться мимо вахты. Все планы, какими бы хорошими и идеальными они не были, рушились о круглосуточное присутствие матери Анны в ее палате.

***


Мне назначена аудиенция. Анна попросила свою маму сжалиться над ней и позволить поговорить со мной хотя бы полчаса, о чем женщина и пришла сообщить мне вчера. Тем не менее, дружелюбия у нее не прибавилось совсем, и она, даю голову на отсечение, с большим удовольствием кинула бы в меня кирпич, чем вежливо скалилась бы на пороге. Сдержать радости я не смогла, что удивило гостью лишь немного - она не верила, что мне действительно важна ее дочь, и что за эти два с неделей месяца она стала для меня чем-то сродни кислороду.

Белые стены в палате угнетали, пахло лекарствами и пикали поддерживающие жизнедеятельность Анны приборы. Ее мать расщедрилась настолько, что выделенные нам полчаса мы с девушкой могли провести наедине, что Анну весьма обрадовало. Половину ее лица скрывал очередной предмет, без которого она не могла сейчас выжить - аппарат искусственной вентиляции легких. Она вся была опутана разными трубками и подсоединена к непонятным приборам.

- Сегодня пришла осень, - я прошла в палату, тихо прикрыв за собой дверь, и улыбнулась насколько могла ободряюще, хотя внутри все рвалось на части. Я как будто дышать разучилась, а в носу неприятно защипало, что не предвещало ничего хорошего - Анне и так сейчас плохо, нельзя было показывать, что я готова разреветься. Она не должна была сдаваться, она должна была видеть, что в нее все верят, - а листья еще зеленые.

Я принесла с собой подарок - венок из кленовых листьев, который аккуратно надела на голову Анны. Листья торчали в разные стороны и девушка выглядела в такой "шляпке" крайне нелепо, но она хотя бы слабо, но посмеялась. Обе мы знали, что на самом деле означает моя фраза, на первый взгляд произнесенная не к месту:

"Смерть пришла, но это еще не значит, что ты должна уходить"

- Я буду бороться, - Анна пошевелила пальцами руки, показывая, что хочет поддержки, и я присела на стул рядом с кроватью, исполнив ее желание. Руки девушки были ледяными, будто мертвыми. Я отмела все нелепые сравнения, и наклонилась чуть вперед, прислонив холодные ладони к своему лицу, чтобы они хоть немного отогрелись.

Из расписания в приемной мне было известно, что скоро должен начаться тихий час, поэтому сейчас, смотря на буквально засыпающую девушку, мне вдруг стало ясно, почему мать Анны дала нам столько времени. Она наверняка знала, что ослабленная и вымотанная дочь не сможет продержаться все время моего визита и мне придется покинуть палату. Палату с человеком, которого я вряд ли еще когда-нибудь увижу.

- Я тебя люблю, - я поцеловала пальцы Анны и посмотрела на нее с грустной улыбкой, которую не удалось сдержать.

- Взаимно, - она засыпала, как ни пыталась отчаянно бороться с чертовым сном. Поцеловав девушку в лоб, немного дольше обычного, я попрощалась и вышла из палаты. Хотелось колотить кулаками в стены, пока не собью костяшки, хотелось покурить и затушить сигарету о свою собственную кожу, хотелось... боли. Нестерпимой боли, чтобы заглушить рвущиеся наружу слезы. Впервые я была согласна с мамой Анны - мне казалось, что это именно я виновата в приближающейся смерти девушки, ведь не было бы меня, не было бы той прогулки на природу и не было бы того рецидива.

Анна продержалась неделю. Целую неделю, в течение которой она боролась за собственную жизнь. Я дежурила в приемной, ссорилась с вахтершей, врачами и с мамой умирающей девушки, пытаясь выпросить разрешение посетить ее или хотя бы подарить аккуратно вырезанную из картона скрипку (большего, увы, я сделать не могла). Но в конечном итоге меня даже не пустили на ее похороны. Ее мать смотрела на меня с такой непередаваемой ненавистью, которая буквально жгла мне кожу. Отчаянно хотелось удавиться, чтобы не чувствовать вину, чтобы мама Анны меня простила, хотя... Такое не прощают.

А письмо... Письмо попало ко мне в руки спустя целый год со смерти Анны. Его принесла мне мать девушки, помятое, будто женщина силилась выкинуть его не один раз, но не могла. Встретила я гостью не особо радостно, да она и сама, должно быть, в курсе, каким количеством антидепрессантов пичкали меня родители, чтобы я с собой что-нибудь не сделала. Но самое удивительное ждало меня впереди. Мать Анны попросила у меня прощения. Прощения за то, что она слишком сильно опекала свою дочь и совершенно не видела, что девушке не нужна ее маниакальная тяга оберегать ее от всех бед на планете. Я впустила женщину в дом и мы вместе смотрели в окно, наблюдая за образовывающимися на неровном асфальте лужами и слушая, как по крыше барабанят торопливые капли. Так получилось, что каждый год, в день похорон Анны, шел настоящий ливень.

Анна очень любила дождь. Почему? Потому что он дарит жизнь растениям и чертовски хорошо смывает кровь с асфальта...