Рыжая складывала очередной самолётик. Сегодня они со Смертью успели покидаться подушками (кидалась в основном она, а Смерть смотрел и улыбался), сыграть в дурака, в двадцать одно и в тысячу (она выиграла два раза из трех!), нарисовать друг другу татуировки в виде дракона и мантикоры (которые уже успели смазаться до полной неузнаваемости). Теперь они тренировались в запуске самолётиков из бумаги. Рыжая отчаянно экспериментировала с формой носа и крыльев, но у Смерти они пока все равно летали дальше. Она как раз запустила четвёртую, усовершенствованную модель, когда дверь палаты открылась и вошла сестра Агата. Самолётик угодил ей прямо в лоб.
— Ой, — пискнула Рыжая. — Извините.
Сестра Агата скривилась и буркнула себе что-то под нос. Рыжая различила слово «Сатана» и гордо приосанилась. Сестры никогда не делали ей замечаний, хоть встань она на голову. Морщились, но терпели.
— Письмо, — процедила сестра Агата. Только сейчас Рыжая заметила у неё в руке сложенный вчетверо листок бумаги. Сестра бросила его на кровать, развернулась и ушла. Письмо оказалось отпечатанным на пишущей машинке, и Рыжая сразу догадалась, от кого оно.
— От Кузнечика? — спросил Смерть. — Что пишет?
— Ему помощь нужна, — деловито ответила Рыжая, пробежав листок глазами. — Кому-то что-то передать. Вечером схожу на первый, — добавила она, пряча письмо в карман.

Кузнечик ждал её в коридоре возле прачечной, нетерпеливо переступая с ноги на ногу и волнуясь.
— Привет! — прошептал он, явно обрадованный её приходом.
— Привет, — кивнула Рыжая.
— Слушай, — Кузнечик осмотрелся по сторонам и зашептал ещё тише: — К вам сегодня должны были одного человека положить. Нужно ему — ей — передать письмо. Очень-очень тайно.
Рыжей не нужно было называть имя. Она знала, что происходит в Могильнике, не хуже самих Пауков. Но она удивилась. Трудно было не удивиться.
— Ведьма? Тебе нужно что-то передать Ведьме?..
У женской части населения Дома девушка из старших, которую называли Ведьмой, вызывала такой же восторг и благоговение, как Череп у ребят. Она была прекрасна — с густой гривой чёрных волос, жгучими чёрными глазами на белоснежном лице, без малейшего видимого изъяна, что в Доме было большой редкостью. Но особенный трепет в нежных девичьих сердцах вызывали слухи о её таинственных способностях. Говорили, что она может одним взглядом навести порчу, умеет читать мысли и предсказывать будущее. Рыжая обычно только пренебрежительно фыркала, когда подруги наперебой делились подробностями очередной непостижимой истории, — но не потому, что не верила. То, что у других вызывало страх, её восхищало и очаровывало. Однако при всей своей изобретательности она до сих пор не могла выдумать способ подобраться к своему кумиру поближе.
Рыжая шла вприпрыжку по Могильному коридору, придерживая спрятанное под пижамной кофтой письмо Черепа и напевая под нос. Вечер сегодня будет прекрасным.

***
Рыжая осторожно заглянула в палату.
— Привет, — сказала она, войдя и прикрыв за собой дверь.
Ведьма лежала на кровати и рассматривала потолок. Вид у неё был не столько больной, сколько рассеянный и скучающий. Чёрные волосы рассыпались вокруг лица, не давая ему раствориться в царстве окружающей белизны. Глаза — два тёмных омута — с внезапно пробудившимся интересом осмотрели вошедшую.
— Привет.
Рыжая встретилась с ней взглядом. Сделала шаг, потом ещё, и сама не заметила, как подошла вплотную к кровати. В блестящей глубине глаз Ведьмы она увидела свое отражение — ярко-красный цветок на тоненьком голубом стебельке. И вдруг показалась себе красивой, хотя раньше никогда не задумывалась о таком. Куда красивее, чем то, что видела в зеркале по утрам, когда умывалась. С трудом оторвав взгляд, она протянула вытащенный из-за пазухи помятый конверт.
— Меня попросил Кузнечик. Я никому ничего не скажу! — выпалила она, передавая письмо. Нахмурившийся было лоб Ведьмы разгладился. Пока она читала, Рыжая села прямо на пол у её постели.
— Посмотри под кроватью, там должна быть пепельница.
Маленький костер догорел, уничтожая все улики, полное пепла блюдце отправилось обратно, а Ведьма снова внимательно уставилась на Рыжую. Та поёжилась под этим пронизывающим взглядом.
— Так, говоришь, ты друг Кузнечика?
Рыжая кивнула.
—Ты храбрая. Он ведь говорил, что это опасно?
— Говорил. Но в Могильнике меня никто не тронет. Я здесь все знаю. Я даже провести могу кого-нибудь незаметно, — похвасталась Рыжая.
Чёрные глаза Ведьмы загадочно блеснули.
— Вот как, — протянула она. — Это хорошо.
— Хочешь, чтобы я его привела? — деловито спросила Рыжая. — Сегодня?
— Нет. Сегодня не надо.
Молчание затягивалось. Рыжей стало неловко.
— Я тогда пойду?
— А ты торопишься?
Рыжая помотала головой. Ведьма откинулась на подушку.
— Курить хочется, — сообщила она. — А сигареты у меня закончились. И вообще… скучно. Сможешь достать сигареты?
— Конечно!
— Вот и отлично. А потом поболтаем. Расскажешь мне, что за сегодня в Доме было интересного.

***
Рыжая притащила сигареты, два апельсина и потрепанную колоду карт. Они лакомились оранжевыми дольками, перепачкавшись липким соком, раскладывали пасьянсы и сплетничали, пока за окном не сгустилась чернильная темень. Наконец Ведьма предложила сыграть в дурака.
— А ты уже целовалась с мальчиками? — спросила она, тасуя карты.
— Да, — Рыжая слегка покраснела.
— Не врешь? — Ведьма подмигнула.
— Нет! — Щёки полыхали, но теперь больше от возмущения. — Мы со Смертью обычно на нарисованные деньги играем, а однажды он предложил на поцелуи. Ну и…
— И как?
— Да ничего… Слюней только много.
Ведьма расхохоталась.
— А с тобой на что будем играть? Нарисованных денег у меня нет.
Её глаза горели всё сильнее.
Они кидали и брали карты, сталкиваясь пальцами, и руки Ведьмы тоже были горячими, будто внутри у неё вместо крови тёк кипяток. Похоже, у неё был жар, но звать Пауков ни одной из них в голову не пришло.
— Я выиграла, — шепнула она, сбросив последнюю карту. Лицо её оказалось совсем близко, и Рыжая вновь увидела себя в чёрных зеркалах её зрачков — красные волосы, бледное лицо, а потом и это исчезло, оставив лишь бесконечное переотражение их глаз, коридор, уводящий в самую глубину души.
— Поцелуй меня.
Рыжая перевела взгляд на её приоткрытые губы. Наклонилась, чувствуя на лице горячее дыхание, пахнущее апельсинами и табаком, и робко коснулась своими. Уверенные руки обхватили её за плечи, не дав отстраниться. Потрескавшиеся от простуды губы Ведьмы припали к ней так жадно, как к чашке с водой в знойный день. На мгновение Рыжей показалось, что и вправду из неё что-то перетекает в Ведьму, оставляя едва заметное покалывание.
Поцелуй прервался. Рыжая тяжело дышала, как после долгого бега. Ведьма слегка приподняла её подбородок, не давая отвернуться.
— Ну как? — прошептала она. — Лучше, чем со Смертью?
Её голос, низкий, бархатистый и чуть хрипловатый, завораживал. Рыжая кивнула, не в силах издать ни звука.
— Повторим?
Рыжая замерла в растерянности. Ей хотелось вновь прижаться к этим губам, но где-то на периферии рассудка мелкой занозой колола мысль, что есть в этом что-то неправильное. Додумать её она не успела. Искушающий шепот зазвучал, казалось, прямо в голове:
— Не хочешь? Или боишься?
Вместо ответа (она ничего не боится!) Рыжая подалась вперед и обвила руками тонкую шею Ведьмы. Горячие ладони Ведьмы скользнули под рубашку, лаская худенькие бока и едва выступающую грудь. Рыжая дрожала всем телом, выгибаясь под прикосновениями. Рубашка задралась до самых подмышек, и, извернувшись, она попыталась снять её через голову. Ведьма ей помогла, потом стащила свою. Тусклая лампочка скрадывала очертания, ладони скользили то по пышной мягкости волос, то по обжигающей гладкости кожи, а руки Ведьмы обвивали её цепким плющом, притягивая все ближе. Рыжая уткнулась в ложбинку между её грудей, вдыхая горьковатый запах, а уверенные пальцы Ведьмы разбегались легкими паучками, оставляя на коже то же морозное покалывание. Это было странно, но сознание Рыжей туманилось, и она уже не в силах была понять, в чем тут странность. А потом Ведьма с мягкой настойчивостью уложила её на спину, отчего старая пружинная кровать натужно заскрипела. Коснулась поцелуем губ, сползла ниже. Рыжая выгнулась и громко застонала.
Ведьма тут же ужом скользнула вдоль её тела, закрывая рот узкой ладонью.
— Ш-ш-ш, не надо шуметь, — прошептала она. — Пауки услышат.
Рыжая кивнула. Она не помнила сейчас, кто такие Пауки и почему их надо бояться, но готова была согласиться на что угодно, только бы вернулись эти восхитительные ощущения. Одной рукой она зарылась в волосы Ведьмы, направляя её голову, а второй зажала себе рот, давя зарождающиеся стоны и вскрики.

***
Утро было серым и хмурым, за окном моросил дождь. Рыжая сидела на подоконнике и болтала ногами. Она чувствовала себя разбитой и усталой, но настроение было радужным. Она бы пела и кружилась по комнате, несмотря на слабость во всем теле, если бы не боялась разбудить Ведьму. Та ещё спала, красивое лицо было спокойным. Жар у неё, похоже, прошел. Рыжая дотронулась пальцем до своих губ. Они ещё горели, и ныли засосы, оставшиеся на шее и плечах. Но это было даже приятно. Сейчас она казалась себе совершенно изменившейся — взрослой опытной женщиной.
Вошла сестра, толкая тележку с завтраком — тарелкой овсянки, ломтиком хлеба с маслом и чашкой какао. Переставила поднос на тумбочку у кровати и вышла, хмуро покосившись на Рыжую. Ведьма зашевелилась и открыла глаза. Сердце Рыжей забилось где-то у горла. Ведьма потянулась и сбросила с себя одеяло. Огляделась недоумевающе, пытаясь понять, где ее пижама и почему она спит голой. Потом взгляд её упал на тоненькую фигурку, угловатым силуэтом вырисовывающуюся на фоне окна.
— С утречком! Как спалось? — Голос её со сна был ещё хрипловатым.
— Хорошо. — Простые слова давались с трудом, как будто за ночь Рыжая разучилась говорить. — Доброе утро. Как себя чувствуешь?
— Отлично! — Ведьма снова потянулась, бросила взгляд на овсянку, уже покрывшуюся золотистой пленочкой. — Секс — лучшее лекарство от всех болезней. Хотя Пауки, наверное, со мной не согласятся.
Она подмигнула Рыжей и взялась за ложку, нимало не стесняясь своей наготы. Рыжая смотрела, как она ест, и в груди что-то стремительно холодело.
— Ты о чём? — спросила она непослушными губами.
Ведьма окинула её долгим оценивающим взглядом. Не так, как смотрят на партнера, а как старший смотрит на младшего, прикидывая, способен ли тот понять объяснение, или же лучше соврать что-нибудь безобидное.
— Просто хочу побыстрей выбраться отсюда, — сказала она наконец. — Могильник — плохое место.
Она не лгала, но недоговаривала, Рыжая чувствовала это. Остатки радостного возбуждения её покинули, оставив лишь ноющее тело и звенящую пустоту в голове. Осушенная чашка больше не нужна. Рыжей показалось, что по телу вновь бегут мурашки, хотя Ведьма не касалась её.
— Мне, наверное, пора идти, — произнесла она. — Тебе больше ничего не надо?
— Ты говорила, что кого угодно можешь провести в Могильник незаметно. Ты не боишься?

***
Рыжая прижалась ухом к двери палаты, до крови прикусив костяшки сжатых в кулак пальцев и не замечая этого: она вслушивалась в тихие звуки за дверью. Тяжелое дыхание, всхлипы, еле уловимый стон, точь-в-точь как прошлой ночью. Только теперь один из голосов был мужской.
— А ты в хорошей форме, — произнес он. — Я не особенно и нужен?
— Ты всегда нужен, — ответила Ведьма. — Но я уже немного подпиталась.
— От той рыжей девчонки?
— Ревнуешь? — Тихий смех прозвенел, как колокольчик в волосах Русалки.
— А ей это не повредит?
— Нет. Она сильнее, чем кажется. Да и была совсем не против.
Воспитатели и сестры звали её Сатаной. Она была сильной. Она не боялась, никогда и ничего. Она никогда ни о чём не просила и не попросит. И она никогда не заплачет. Поэтому она шла по снежно-белому Могильному коридору, полыхая факелом волос среди бесцветных Пауков и Паучих, шла, отвернув голову к стене без дверей. Даже если по лицу текут слезы, их никто не должен видеть.