Притворство – искусство, в котором у Сантаны никогда не хватало мастерства. Просто она, в отличие от всех сучек МакКинли, не впитала лицемерие вместе с материнским молоком и не умеет лизать чужие задницы, даже если это необходимо.

Когда Квинн говорит, что нужно притворяться, будто между ними ничего нет, Сантана сразу ощущает, как все в ней восстает против этой идеи, и со своим несогласием ей придется бороться не один час и не один день. С Бриттани Сантана никогда себя не сдерживала: могла полапать ее грудь в раздевалке при половине группы поддержки, а потом отшутиться, мол, на спор, могла поцеловать ее при Паке – тот даже не задал бы вопросов, просто переместил бы руку из кармана джинсов на пах и отпустил какую-нибудь совершенно дебильную шуточку.

Квинн целует ее в щеку при каждой их встрече, и Сантану атакуют воспоминания: она ощущает губы Квинн, которыми та слизывает с кончиков ее пальцев свои соки, ощущает слезы Квинн на своем влажном от пота лбу – кончив, Квинн плачет и падает на Сантану, придавливая к постели.

Квинн никогда ничего не объясняет, не оправдывается, не рассказывает о себе больше того, что и так известно, и разгадать ее так же сложно, как узнать, кто был автором твита, после того, как его процитировали сотни тысяч раз. Ни одному парню не понять Квинн; Сантана очень старается, но тоже оказывается бессильной.

Квинн не дает себя одурачить, не заходит дальше, чем позволяет ее предел контроля, и после оргазма всегда скатывается на другую половину кровати, прикрывает глаза ладонью, а потом поднимается на подрагивающих ногах, поворачивается спиной и начинает подбирать раскиданную повсюду одежду. На пояснице Квинн виднеются шрамы давно заживших рубцов, которые она обычно поспешно прикрывает, натягивая на себя спортивную майку. Однажды Сантана проводит по ним подушечкой указательного пальца – Квинн тут же шарахается, вскакивает с кровати, оборачивается: в глазах гнев, губы негодующе сжаты. И у всегда скорой на колкости Сантаны не находится слов в этот момент. Она бы, пожалуй, могла пошутить на тему шрамов, будь это не Квинн в ее постели, а кто-то другой. Неожиданно начинает щемить в груди, но нельзя подавать вида, потому что жалость – не то чувство, которое присуще Сантане Лопез.
Квинн завязывает шнурки на черно-желтых кроссовках и отправляется на пробежку, перемахнув через подоконник.

У них уже вошло в привычку трахаться на рассвете. Квинн появляется, преодолев шесть кварталов трусцой, забирается в комнату Сантаны через окно, будит скрипом ставней.
Когда пальцы Сантаны входят в нее без прелюдии или предупреждений, Квинн выгибается на простынях, захватывая и сминая их в кулаках; костяшки ее пальцев покрыты ушибами и ссадинами. Она закусывает и без того распухшие губы, чтобы ни в коем случае не закричать, Сантана целует ее, накрывая рот. Квинн отталкивает, бьет локтем прямо в солнечное сплетение, и Сантана сгибается, задыхаясь и держась за грудь. Квинн смотрит на нее с беспокойством, но в следующую секунду взгляд становится оценивающим, холодным. Помедлив, Квинн обнимает Сантану, прижимая к себе, отводит ладонь от груди и мягко поглаживает ушибленное место. Сантана шипит ей в ухо неразборчиво: «Сука! Ты когда-нибудь убьешь меня!». Может быть, Квинн даже становится немного стыдно.
Когда пульсация в груди утихает, Сантана отползает на другой край кровати и обхватывает руками холодную подушку.
Квинн не ищет тепла и не дарит его сама, но в этот раз даже она понимает, что задолжала. Она обнимает Сантану со спины, заставляя чувствовать жар своего тела, и легко целует в плечо. Сантана бесшумно плачет, сжимая зубы от боли, а Квинн шепчет ей извинения. У них ничего никогда не бывает по-человечески – какая-то особая форма садомазохизма.

Притворство все еще не самая сильная сторона Сантаны, и она отчетливо понимает это, когда поднимается с кровати со словами «Убирайся из моего дома!» и, полностью обнаженная, скрывается в ванной, хлопнув дверью. Ее мало волнует, что через комнату по коридору чутко спит мать, ей просто хочется сейчас быть подальше от человека, который пользуется и ничего не хочет давать взамен.

Когда она смывает со щек соленые разводы, пристально всматриваясь в свое отражение, ей кажется, что более паршиво в своей жизни она еще никогда не выглядела. У них с Бриттани было столько проблем, измен и недоверия, что хватило бы на несколько слезливых голливудских драм, но Сантана не помнит, чтобы прежде испытывала так много физической и нефизической боли одновременно. Грудь все еще неприятно саднит и трудно сделать вдох, но это можно счесть меньшей из напастей. За дверью по-прежнему тихо, и в голову Сантаны закрадывается наивная надежда, что в этот раз Квинн не выбралась через окно сразу же, как только ситуация стала сложнее, чем ей того хочется.

Сантана напоследок плескает воду на лицо, заворачивает рукоятку крана и с недобрым предчувствием распахивает дверь в свою комнату, так и не потрудившись накинуть на плечи халат или обернуться полотенцем.

На кровати никого нет, но на полу все еще горкой валяется одежда Квинн, включая черные кружевные трусики, украшающие вершину. Сантана удивленно вскидывает брови, бормочет под нос: «Где, черт возьми, эта ебанутая стерва?» – и вдруг ощущает, как к ее спине прижимается обнаженной грудью Квинн, выдыхает на ухо: «От стервы слышу». И: «Прости меня, я не хотела делать тебе больно» – чуть погодя.

Сантана разворачивается в руках Квинн и толкает ее через порог ванной, плотно закрывая за собой дверь. Замок в ее комнату всегда заперт, поэтому мать не увидит разбросанное по ковру белье, которого вдвое больше обычного. Сантана выкручивает воду почти на полную и снова пихает Квинн, та поддается, ударяется спиной о холодный кафель душевой.

*

Когда Сантана целует ее, Квинн кажется, что она начинает сходить с ума. Ей хочется оттолкнуть – снова. Сильнее. Отвесить пощечину, еще раз ударить в незащищенное место. Но она потеряла право контролировать ситуацию, когда решила не воспринимать то «Убирайся из моего дома!» всерьез. Сантана держит правую ладонь на шее Квинн и почти душит ее, становится трудно дышать, и, конечно, от этого она намокает еще сильнее. Сантана бесцеремонно впечатывает ее в стену, раздвигает коленом ноги, и Квинн начинает подаваться бедрами навстречу и закидывает голову назад, вскрикнув от легкого удара затылком о плитку. Сантана все еще сжимает шею Квинн, но ее хватка ослабевает с каждой секундой, пока она наконец не принимается ласкать пальцами скулы и губы Квинн, а потом болезненно целует, словно пытаясь доказать, что теперь контроль находится в ее руках, и Квинн – здесь и сейчас – принадлежит ей без остатка.

Квинн стонет, она прежде не испытывала настолько постыдного возбуждения, и, черт возьми, эта беспомощность только заводит ее еще больше. Она никогда не доверяла Сантане, в их прошлом было на это много причин, но сейчас она просто отпускает себя и как ненормальная бездумно трется о бедро Сантаны, вызывая у той довольную ухмылку. Сантана шепчет ей на ухо: «Шлюха» – и вновь целует. Когда Квинн бурно кончает, корчась под водой и не чувствуя холод, Сантана держит ее в своих объятиях и смотрит прямо в глаза, как будто пытается проникнуть в самую глубину.
Квинн вдруг думает, что она зря так долго боялась дать Сантане больше воли и доверия.

Когда они выбираются из ванной, оставляя влажные следы на светлом ковре, Сантана ничего не говорит, только поднимает одежду Квинн и бесцеремонно швыряет ей в руки. Квинн знает, что это значит. Хоть и против собственного желания, Сантана принимает ее потребность в личном пространстве после близости.

И хотя притворство, как известно, – не самая сильная сторона Сантаны, она явно силится не заплакать. Отвернувшись, заправляет свою постель.

Квинн задумчиво наблюдает за ней, стоя с охапкой вещей в руках, а потом роняет все и толкает Сантану на так и не убранную кровать.
Она обнимает Сантану за шею, ведет пальцем вдоль ключицы и резко щипает за сосок. Сантана вздрагивает и тихонько стонет, вероятно, ей хочется послать Квинн к черту и пойти сделать себе кофе. Возможно, она думает, что это такая злая шутка, и Квинн сейчас поднимется, наденет футболку, затянет потуже чирлидерский хвостик и отправится на пробежку, оставив нараспашку ее окно.
Ей не хочется верить в то, что между ними что-то может измениться, ведь они сразу решили, что это просто секс и ничего больше. Квинн решила.

Квинн не встает, не тянется за одеждой, не смотрит на часы или в сторону окна, а продолжает ласкать Сантану, заставляя ее выгибаться от прикосновений и царапать только что разровненный пододеяльник напряженными пальцами. Квинн добирается до живота Сантаны, отмечая весь свой путь поцелуями, и, дойдя до впадины пупка, останавливается. Сантана испуганно распахивает глаза, ее взгляд все еще застилает дымка возбуждения. Квинн приподнимается на вытянутых руках, нависает прямо над лицом Сантаны и отчетливо произносит: «Если ты позволишь, сегодня я никуда не уйду».

И Сантана позволяет. Смеется прямо в губы Квинн, прежде чем их поцеловать.
Не ей одной не нужно больше притворяться.