— Было больно? — спросила Парвати, протянув руку, чтобы дотронуться до уродливой черной дыры на груди Падмы.
Пальцы прошли сквозь рану, как, впрочем, и всегда.
— Грядет час, — ответила Падма, — грядет час, когда будет сказано последнее пророчество.
— Ты когда-нибудь простишь меня?
— Черный ворон совьет гнездо там, где погиб белый тигр.
Парвати готова была испытать на себе всю ярость Вирабхадры, чтобы вернуться в тот злополучный день битвы за Хогвартс и получить черную дыру в груди вместо Падмы.
— Я должна была послушаться тебя. Я должна была уйти оттуда вместе с тобой, когда была возможность.
— Грядет час...
Парвати давно перестала искать смысл в словах Падмы, но продолжала призывать ее. В конце концов, это давало призрачное ощущение свободы выбора — Падма была единственной, кого Парвати могла звать вообще. Колин Криви с остекленевшими глазами, Ремус Люпин с новыми шрамами на лице, Нимфадора Тонкс с седыми волосами, Северус Снейп, истекающий кровью, и другие, похожие, всегда приходили сами.
Они продолжали говорить о пророчествах, черных воронах, белых тиграх. И только о них.
Парвати пыталась бежать: пила зелья для сна без сновидений, ходила по врачам, постоянно меняла квартиры и окружение, но мертвецы по-прежнему оставались с ней.
Парвати могли бы помочь прорицания, но за все тринадцать месяцев она так ни разу и не взяла в руки ни магического шара, ни сонника, ни карт. Прорицания не помогли ей увидеть смерть сестры, и Парвати перестала в них верить.
А потом у порога ее дома появилась Лаванда.
— Ты мне снилась, — сказала она, вешая влажную от дождя мантию на крючок. — Ну, рассказывай, подруга. Люди никогда не снятся мне просто так.
Лаванда выглядела иначе и вела себя по-другому. Наивность сменилась яростью, и ярость эта придавала ей что-то новое, по-своему привлекательное, но одновременно отталкивающее.
Из-под шарфа Лаванды выглядывали канаты уродливых шрамов.
Парвати рассказала ей все. Это было не так трудно, как казалось.
— Я заслуживаю этого. Так и должно быть, — шептала она.
— Это неправда. И я сделаю все, чтобы ты никогда больше не видела их, — ответила Лаванда, стирая салфеткой слезы с ее лица.
И Парвати решила хотя бы попробовать.
Они стали искать легенды о черных воронах, белых тиграх и призраках, трактовать образы по древним и не очень книгам, гадать на кофейной гуще и чаинках, невольно сближаясь после молчания длиною в год.
Парвати незаметно для самой себя стала задерживаться у Лаванды дома. Иногда они, прижавшись друг к другу, засыпали над очередным пыльным томом скучнейшей абракадабры, чтобы потом, проснувшись, натянуто смеяться, искренне надеясь, что румянец на щеках остался незамеченным.
Ярость Лаванды, которая привиделась Парвати в первую их встречу, лишь прикрывала ее прежнюю, так, как шарф скрывал шрамы.
В день, когда Парвати это поняла, Лаванда раскрыла ей тайну мертвецов.
— Знаешь, оказалось, все до смешного просто с твоими призраками.
— И что это значит?
— Тьма вернется, и мы не будем к этому готовы. И ворон будет страшнее тигра... Все такое, как обычно и бывает. Неудивительно, если честно, я подумала об этом еще в первый день нашей встречи, но надо было подтвердить догадку, знаешь ли, — Лаванда лукаво улыбнулась. — Плевать, что на это ушло больше месяца.
— Почему неудивительно? — спросила Парвати.
— Так устроен мир. Маги наступают на все те же грабли — убивают старое зло, взращивают новое, страдают, а потом убивают снова. Ты тоже, кстати, следуешь их примеру — вот, вернулась к прорицаниям.
— Но ведь всегда появляется что-то хорошее, — Парвати пыталась убедить не то Лаванду, не то саму себя. — Например, новые герои, новые способности, которые могут помочь быстрее обнаружить то самое зло. Ты — такой герой для меня.
Лаванда рассмеялась. Шрамы на ее обнаженной шее были почти не видны.
Парвати улыбнулась в ответ. Она чувствовала, что мертвецы больше никогда не придут к ней.
И только Падма знала, почему.
Еще Падма знала, что Лаванда ошиблась, но теперь это было несущественно, потому что Парвати была счастлива.