Часть А.
«А твоего солнца хватит на десять Африк. А твоего холода —на несколько Антарктид…»
—Роберт Рождественский.

Паркет немилосердно холодит ступни. Почему-то в твоем доме меня всегда морозит. Тебя это, впрочем, устраивает. Каждое утро ты шлепаешь босыми ногами по этому, черт его подери, холодному паркету. Пьешь холодный разбавленный кофе и, тщательно наведя макияж, отправляешься на работу.
Я много раз спрашивала, зачем я тебе. И каждый раз ты крепко меня обнимаешь, целуешь в висок и обзываешься. Глупая, маленькая, миленькая. Меня тошнит от всех этих слащаво-слюнявых прозвищ, но они греют. Так же, как горячие руки на моих плечах, губы на шее и даже нос, зарывающийся в мои волосы. Временами я тебя ненавижу. Твою ярко красную помаду, оставляющую практически несмываемый след на всем, к чему ты прикасаешься губами. Твой взгляд: всегда суровый, сосредоточенный, погруженный в себя. Твои строгие брюки и приталенные пиджаки на множестве ненужных пуговиц. Я ненавижу твои короткие волосы, в которые так трудно зарываться пальцами. Твою любовь к холоду, строгости, порядку.
Ты помнишь, как долго я привыкала? Класть вещи на свои места, каждое утро заправлять кровать аккуратно и красиво, мыть посуду после еды и тщательно, до блеска, убираться. Ты ломала меня: медленно, жестоко, беспощадно. Зачем я была тебе? Со своей маленькой оранжереей комнатных цветов, вздорным характером, рыжими прядками в длинных каштановых совершенно непослушных волосах. Моими истериками и слезами, которые ты так любила стирать с моих щек ребром ладони. Я так часто спрашивала тебя: «Зачем?». 
А потом ты сказала, что в твоем систематизированном мире нет места для такой стихийной катастрофы, как я. А я плакала и умоляла, унижалась. Никогда до этого я не падала так низко. Я обнимала твои колени и говорила, что буду стараться. Тогда ты ласково расцепила мои отчаянные объятия и, поцеловав на прощание, ушла. Чтобы вернуться много позже и позвать за собой. В этот мир холода, порядка, блеска. В мертвый мир. Ты привела меня сюда и начала ломать. А я старалась, как и обещала.
Ты никогда не показывала, как ты недовольна, но я видела это по мимолётным движениям, по колючим взглядам. Тебя раздражало мое присутствие. Я вносила в твою размеренную жизнь небывалый хаос. И ты нервно передергивала плечами, сурово поджимала губы, крепко сжимала кулаки, но терпела. А потом привыкла. Так же, как я привыкла складывать вещи по местам, не оставлять лейку на подоконнике, не приносить бездомных животных на кухню, мыть после готовки посуду и после ужина тоже. Не мешать тебе работать с документами, не жаловаться на холод, терпеть слащавые прозвища и заниматься сексом исключительно не позже восьми вечера. Привыкла отстирывать красную помаду со своих рубашек; привыкла к твоему запаху, окружающему меня ежесекундно. Привыкла к каждой трещинке на твоих губах, к каждой родинке на спине, к каждому чуть шершавому шраму. Я привыкла к твоему суровому и сосредоточенному взгляду, к тому, что во время оргазма твои глаза лишь сильно темнеют, не меняя выражения. К твоему хриплому рваному дыханию, к отсутствию стонов. К суховатой улыбке и вечно измотанному виду, который в состоянии скрыть только третий слой тонального крема. Привыкла к чуть припухшим от недосыпа векам. Привыкла разглаживать подушечкой указательного пальца глубокую морщинку между бровями. К твоим костистым тонким пальцам с одним скромным кольцом, подаренным когда-то мной на один из твоих дней рождения. Привыкла дышать тобой, жить тобой, ждать каждый вечер, как в последний раз. Обнимать, гладить по пушистым, коротким волосам, делать расслабляющий массаж. Приносить тебе кофе, когда засиживаешься допоздна со своими юридическими заморочками. А потом давать тебе выспаться, хотя от желания темнеет в глазах и сводит зубы.
И нет ничего приятнее, чем замечать, как оживает твоя, когда-то мертвая, жизнь. Стерильность сменяется уютом и чистотой. Улыбка все чаще становится чуть-чуть шире. Редко, но все же забываются на входном коврике твои туфли на головокружительной шпильке. Или, когда удается вытащить тебя из-за компьютера раньше восьми и не выпускать из кровати, пока обессиленная, не уснешь. И тогда компьютер работает всю ночь, а ты утром сурово поджимаешь губы, но я знаю, что ты не злишься. А еще, небрежно брошенный вечером пиджак остается лежать на стуле до обеда следующего дня, если хорошенько тебя отвлечь. Все чаще в свободное время мы ходим не только в музей и театр, но и в парк и цирк. Чаще гуляем, дольше спим и гораздо больше разговариваем. Так приятно смотреть как ты, забывшись, начинаешь подкреплять свои рассказы жестами, яркими интонациями. Как иногда кривляешься, пытаясь передать каким трудным был день. Как учишься отпускать себя, не стесняясь потягиваться в моем присутствии и целоваться не сосредоточенно, а лениво и нежно. Нет, в твоем доме все так же чертовски холодно и ты упорно отказываешься покупать ковры. Ты так же крепко сжимаешь кулаки, когда видишь забытую мной в раковине грязную посуду. Все так же называешь меня маленькой, глупенькой и миленькой. Все так же тщательно наносишь по утрам макияж и пьешь отвратительно холодный кофе. Целуешь редко, спишь чутко, не выносишь моих слез и истерик. Все так же скрываешь себя за всеми этими бесчисленными пуговицами. Но знаешь, кажется, я привыкла быть с тобой. А я, в отличие от тебя, не обладаю такой силой воли, чтобы бросать вредные привычки.

Часть B.
«Истерики редко происходят действительно из-за того, из-за чего их закатывают»
—Диана Уинн Джонс, «Ходячий замок».

Голова гудит, словно улей с тысячей диких пчел. Медленно поднимаю руку и, прилагая усилия, растираю затекшую шею. Неожиданно ноющие виски накрывают теплые пальцы. Ты неспешно забираешь боль, выгоняешь ее уверенными движениями юрких пальчиков. Я расслабляюсь и немного откидываю голову назад, чтобы тебе было удобнее.
- Пошли в кровать, - тихо говоришь ты, опуская руки мне на плечи. Я сонно киваю и, опираясь о стол, с трудом поднимаюсь с неудобного стула. Ты обнимаешь меня за плечи и, хотя неудобство такой позы для ходьбы неоспоримо, я не хочу тебе мешать и старательно сдерживаюсь, чтобы не передернуть плечами. Скулы сводит от желания зевнуть. Нестерпимо хочется спать и больше никаких телодвижений. Ты стоишь, смешно выпятив нижнюю губу — показатель того, что обида на мою работу снова терзает твою нежную душу.
Привычно преодолевая желание упасть на кровать и уснуть, как есть, лениво переодеваюсь в пижаму - знак для тебя, что никакой страсти на сегодня. Ложусь в кровать и приглашающе откидываю одеяло. Ты еще какое-то время дуешься, а потом, тихо вздохнув, забираешься под бок. Обнимаю тебя за талию, нежно целую в шею и, притянув поближе, проваливаюсь в благословенный сон.
Знаешь, я очень не люблю вспоминать, как все начиналось. В тот момент я давно и прочно была уверенна, что с любовью в моей жизни не сложилось. Я вгрызалась зубами в карьеру, была уверенной в себе беспощадной акулой, блестящим адвокатом. Я была почти счастлива. Пока не вышла из зала суда на перекур. Польстилась на весеннее солнышко за окном. Сколько раз я кляла себя за то мимолетное желание, не счесть. А дым был так сладок, предвкушение победы пьянило голову, солнце лишь слегка грело плечи под трикотажным кардиганом. Писатели в такие моменты говорят, что ничего не предвещало беды. Поэтому я совершенно не ожидала, что звонкий девичий голос окликнет меня по имени откуда-то из-за спины.
- Инга! – позвала ты громко, выбегая из зала суда вслед за мной, сбегая по ступенькам вниз.
Я лишь вопросительно взглянула на незнакомку. Помнишь? Тогда ты подошла и, протянув мне руку, назвалась сама. Незнакомое имя совершенно не хотело ложиться на язык, но, пересилив себя, я все же произнесла:
- Чем обязана, Роза? 
Слова лились из тебя потоком. О том, что ты уже много раз приходила на процессы, в которых я участвовала. Что тебя восхищает моя основательность в выборе аргументов, мои знания в области законодательства, моя манера говорить и умение поставить оппонента на место одним лишь взглядом. Рассказывала, что работаешь в ближайшем цветочном магазине. Что после первой половины сегодняшнего процесса не смогла удержаться и решила пожелать удачи и познакомиться. И еще много всякой ерунды, в которую я почти не вслушивалась.
Я злилась. Своим безумством ты в тот момент сбила весь настрой на процесс. Я стояла рядом с тобой на улице, в руке дотлевала сигарета, мне пора было уже идти обратно в зал суда, а я все стояла - растерянная, злая, без единой связной мысли в голове. А ты все говорила и говорила что-то своим восторженным тоном. Сжав кулак, чтобы удержатся и не заткнуть тебе рот ладонью, я просто развернулась и ушла. Ты стояла, обескураженная, и даже не стала меня окликать. Просто тихо двинулась за мной в зал и заняла свое место. Вторая часть слушанья прошла хуже первой, но я все же смогла её вытянуть, несмотря на разброд, творившийся у меня в голове. Не став ждать, пока ты снова пристанешь ко мне со своим восхищением я вышла через черный ход и, сев в машину, так резко рванула с места, что шины взвизгнули.
Не знаю, что привело меня в твой магазин спустя неделю. Я бестолково ткнула пальцем в букет каких-то маленьких голубых цветочков, а ты заливисто рассмеялась. И, достав одну, как потом оказалось, маргаритку, подарила ее мне просто так. А я, повертев ее в руках, подала тебе руку и сдержанно извинилась за грубость. На тебя не хотелось злиться. Думаю, даже если бы тот процесс сорвался, я все равно пришла бы просить прощения. Уж слишком я была в тот день груба. И слишком ярко сияла твоя улыбка, когда ты звала меня по имени. Мы стали видеться. Я приглашала тебя в обеденный перерыв в уютную кофейню неподалеку. Я знала, что ты не любишь кофе, но все равно водила тебя именно туда. Других заведений подходящих для таких необременительных встреч поблизости не было, а выбираться с тобой куда-то в город в выходные я была не готова. Ты всегда много говорила, заразительно смеялась, много и бестолково двигалась, а ходила так, будто вот-вот перейдешь на бег. Солнце бликами отражалось в твоих каштановых волосах, даря им неповторимый оттенок меди. Длинные, сильные, они вились крупными кольцами, и невыносимо хотелось запустить в них пальцы, чтобы убедиться, что они на самом деле такие густые, какими кажутся. В карих глазах плясали бесы, длинные ресницы отбрасывали длинные тени на чуть розоватые щёки, а я смотрела и не слышала ни слова из секретов, которые ты мне доверяла. Я тонула в противоречивых эмоциях страха, неуверенности, восхищения. Я не хотела влюбляться, но, выдержав не больше недели, снова приходила в твой магазин, тащила в кофейню, усаживала за стол, и любовалась. На сморщенный в отвращении от запаха кофе носик, на тонкую шею, на руки, настолько красивые, будто были созданы работать только с чем-то столь же прекрасным, как цветы. А ты обижалась, дулась, хмурила брови. Ты упрекала меня в том, что я тебя не слушаю, обещала больше никогда со мной не разговаривать, потому что мне все равно не интересно. Топала ногой в изящной лодочке, кричала, что не понимаешь меня. Что я скрытная, ничего не рассказываю. В один из таких дней ты просто развернулась и выбежала из кофейни. Я не стала тебя догонять. Просто потому что поняла, насколько далеко все зашло. И что если я хочу сохранить себя - мне нужно перестать приходить. Просто перестать приходить, терпеть эти истерики, улыбаться в ответ на упреки. Просто не доставлять тебе проблем. Не сметь привязываться к человеку, которому уже тяжело со мной. Стоит только представить, что будет дальше, и кровь леденеет в жилах. Крики каждый день, упреки. Ты будешь раздражать меня, я - тебя. Все было правильно. Кто-то должен был разорвать этот порочный круг, не дать совершить ошибку. Расплатившись по счету, я вышла, и хотела было уже сесть в машину, как услышала за спиной свое имя, произнесенное почти шепотом. Резко повернувшись, я успела увидеть только твои заплаканные глаза, красный нос, и сухие обветренные губы. Больше ничего рассмотреть не удалось, потому что секунду спустя эти губы накрыли мои в подобии поцелуя. Отстранив тебя так мягко, как только могла, я, взяв твою холодную и влажную ладонь в свою, усадила тебя на переднее сидение своей машины, а сама, сев на водительское, рванула в сторону дома. Ты не произнесла ни слова с тех пор, как назвала меня по имени. И я была тебе за это благодарна.
Подъехав к подъезду, я вопросительно на тебя посмотрела. Ты растерянно взглянула мне в глаза и медленно кивнула. Я взяла в руку твою все еще холодную ладонь и медленно поцеловала. Дома мы спокойно дошли до спальни. Меня распирало чувство страха, но ради тебя я держала себя в узде, и ни единой эмоции не отражалось на моём лице. В отличие от твоего, на котором аршинными буквами читалась паника. Но когда я попыталась усомниться в правильности нашего поступка, ты лишь фыркнула и крепко сжала мою ладонь. Вечером я отвезла тебя к этому бестолковому цветочному магазину, а сама поехала в бар и напилась до беспамятства. Как мне удалось вызвать такси и доехать до дома, знает один бармен. Последнее, что я помню, это как я остервенело куталась в простыни, еще хранящие твой запах, и понимала с кричащей тоской, что ничего уже не повернуть назад. Проклинала себя за слабость и легкомыслие. Ненавидела себя за то, что почти не оставила тебе выбора. Я знала, что получу тебя, возьму себе без остатка и сломаю. Не удержусь. Кудри превратятся в унылую гладкую прическу, глаза погаснут, а руки всегда будут холодными и влажными от страха и отвращения. А я, даже безумно любя, не смогу найти в себе силы отпустить.
Спустя месяц упреков, глупых вопросов, пары часов страсти в неделю и таких частых истерик я уже совсем не была уверена в верности того, что не смогу выгнать зарвавшуюся девчонку. Но как только я пыталась сказать, что все кончено, ты начинала реветь. Глаза краснели, нос опухал, и хотелось тебя утешать, гладить по голове и говорить всякие глупости. Стирать слезинки с таких милых щек, сцеловывать обиду с губ и уверять, что никуда и никогда не уйду. Разрыв случился после особо сильной ссоры. Всю неделю ты изводила меня обидами. Всю неделю ты висела у меня на шее, не отпуская готовиться к процессам и призывая бросить работу. Я долго терпела, но сдалась после того, как отменив ради тебя важную встречу, снова услышала: «Зачем я тебе?». Уверила тебя, что для такой истерички в моей жизни просто нет места. Что у меня куча планов, которые ты не смеешь нарушать так безалаберно. И что ты мне, в общем-то, незачем. И даже твои причитания и слезы у меня в ногах не в силах были изменить дело. Я рассеянно поцеловала тебя в висок, развернулась и ушла так далеко, как только возможно. Домой. Закрылась на четыре замка и, обнявшись с бутылкой виски, села за документы.
Долго я не выдержала. Спустя месяц я решила попробовать еще раз. Привела тебя к себе домой и предложила остаться. Ты тогда смешно распахнула глаза и снова повисла у меня на шее. Слишком долго мне пришлось привыкать к тебе. Я сжимала зубы и молчала, когда ты бросала зубную щетку в раковине. Я терпела, когда ты лезла своим любопытным носом в мои бумаги. Я пыталась не злиться, когда ты ставила мокрый зонт в коридоре и вода стекала с него прямо на паркет. Не раз выгоняла жить в зал, потому что терпеть разбросанные повсюду вещи было физически неприятно. Первый год единственные моменты гармонии достигались лишь в постели. Оставались только ты, я и страсть, вперемешку с нежностью. Уже на третий месяц, освоившись, ты начала просить купить теплые ковры, красивые занавески, мягкое кресло в кабинет, новый половник и кучу других совершенно ненужных вещей. Мы снова ругались, а ты снова обижалась. Злилась и ревновала меня к работе, а я, иррационально, меняя тебя, не хотела ничего менять в своей жизни. Так же рано уходила на работу, так же поздно возвращалась, не меняла в доме ничего. Совсем. Ты злилась. Все кончилось в один момент. Когда ты принесла мне кофе в кабинет. В тот самый кабинет, в который после ссоры из-за документов не решалась зайти ни разу. Тот самый кофе, который ты терпеть не можешь. И ни слова не сказав про то, что тебе одиноко и мне пора бросать документы, вышла. Слегка напрягая память, я поняла, что уже давно не слышала от тебя упреков в работе, и лишь чуть надутые губы говорили о том, что тебя что-то не устраивает. Что уже давно я не вытирала твои слезы и не доводила тебя до них. Что с последним делом я почти не бываю дома, а ты все так же рядом и заботишься ничуть не меньше. Как мне стало в тот момент плохо не описать словами. Мне было безумно стыдно. Я вышла из кабинета и, найдя тебя в спальне, поцеловала так нежно и так благодарно, как только могла. В тот момент я решила, что обязательно, при первой же возможности застелю коврами все полы. Что пойду, наконец, навстречу. Что попробую, по-настоящему, понять тебя.