Джейн Картер абсолютно некогда разбираться, почему и в какой момент в её тщательно спланированной операции всё пошло не так: ставки в этой игре слишком высоки, чтобы отвлекаться ещё и на это. Время стремительно уходит, в отчаянии Джейн готова проверять уже все купе подряд (эти осторожные скоты в последний момент сменили билеты!), когда Бенджи наконец-то удаётся подключиться к железнодорожной базе данных. Хотя, если бы она не была так взвинчена, ни за что не стала бы втыкать этому громиле лезвие прямо в глаз, и потребовалось бы больше драгоценных секунд, чтобы узнать нужное имя.

Ханауэй успевает вычислить курьера и перехватить папку – отлично! – и тут же рапортует о “хвосте”. Чёрт, чёрт, чёрт! Только чужих спецов им не хватало! Джейн спрыгивает с поезда, под ногами жалобно хрустит щебень. Агент Ханауэй достаточно опытен, чтобы разобраться с преследователями самостоятельно, но дополнительный ствол и твердая рука ещё никому не мешали. Она бежит так быстро, как только может, а в висках вместе с пульсом бьётся его последняя фраза: “Юго-восточный угол”. Чёрт побери, зря, наверное, она…

До места встречи остаётся семь секунд, когда тишину в наушнике разрывают звуки выстрелов. Запыхавшись, Джейн влетает в нужный проулок – и буквально впивается взглядом в слабо шевелящегося Тревора Ханауэя. Всё остальное разом бледнеет, размывается и уходит в душную непроглядную черноту, в которой вязнет и звук шагов подоспевшего Бенджи, и её собственный сдавленный крик. Джейн подбегает к лежащему Тревору, как подкошенная, падает рядом на колени. Он ранен, но в сознании – с губ уже готов сорваться вздох облегчения, а потом она замечает: три отверстия в груди, почти правильным треугольником обрамляющие сердце, никаких шансов. И никаких сомнений, что пули не случайно вошли в тело именно так.

Джейн дрожащими руками аккуратно приподнимает голову Тревора, перебирает волосы на затылке – лаская, прощаясь. Вглядывается в знакомое до каждой чёрточки лицо, шепчет какую-то спасительную чушь, слушает бессмысленное, запоздалое, искреннее, и кажется, что её тоже подстрелили – разрывным патроном, так больно в груди. Ему всё труднее говорить, он переходит на шёпот, приходится склониться почти к самым губам, чтобы поймать с последним выдохом едва слышное “Я тебя…”. Джейн растерянно оборачивается к Бенджи – напряжённый и сосредоточенный, он всё ещё продолжает контролировать обстановку с пистолетом наготове, в серых глазах разлито отвратительно-липкое сочувствие, и это словно бьёт наотмашь, отрезвляя похлеще пощёчины. Она кусает губы, упрямо пытаясь сдержать слёзы и отбросить настырно лезущее в голову жалкое понимание: это к лучшему, что Тревор не смог закончить фразу. Потому что, как жить, если бы он договорил, она не знает.

Джейн опускает глаза. Бережно поднимает его смартфон, валяющийся чуть в стороне, бросает взгляд на экран – и чувствует, как перехватывает горло и по телу расползается вязкая, болезненная дурнота: прямо ей в лицо сквозь годы и закалённое стекло смотрят те самые голубые глаза.

Она ничуть не изменилась, время щадит фарфор и пластик, не щадит только живых и с детской непосредственностью тащит на свет похороненное под толстым слоем пыли. Воспоминания – вытертые, давно удалённые, их нет, нет! – накатывают тяжёлой удушливой волной…

***
Утопающий в летней зелени и полуденном солнце коттедж в одном из пригородов Далласа. Тихая, даже сонная улочка – кругом ни души, лишь во дворе дома по диагонали нежится в шезлонге какая старушка. Идеальное место, чтобы надёжно спрятать перебежчика. Джейн спускает со лба на глаза солнечные очки и выбирается из припаркованного прямо напротив калитки жёлто-синего фургона с логотипом “КлинигКо”. Легко подхватывает швабру и ящик с моющими средствами; за её спиной неразборчиво чертыхается Моррисон, воюя с вёдрами и огромным пылесосом, она едва заметно улыбается. Мистер Уильямс переехал два дня назад, до этого дом полгода пустовал, поэтому нет ничего удивительного в том, что ему потребовались услуги профессиональных уборщиков.

На самом деле он такой же Уильямс, как они мойщики окон. В доме на Кирнвуд Драйв обосновался не кто иной, как скандально известный Олаф Ларсен, собравшийся поделиться весьма любопытной информацией в обмен на защиту от своих и американское гражданство. Простое задание – поставить на прослушку дом, забрать сведения и вручить новые документы. Рутина. Самая подходящая работа для недавнего стажёра и его куратора.

Джейн как раз высовывается в раскрытое окно второго этажа, чтобы установить мини-видеокамеру для наблюдения за двором, когда слышит внизу какой-то шум. “Опять Моррисон с техникой воюет”, – усмехается про себя и напоследок проводит по стеклу жёлтой тряпкой, одним незаметным движением прилепляя к раме камеру. Шум возобновляется. Картер легко спрыгивает с подоконника и, не снимая резиновых перчаток, быстро спускается вниз.

– Эй, Генри, что там у вас происходит? – кричит она ещё с лестницы. Так и не получив ответа, Джейн толкает плечом дверь в гостиную и собирается повторить вопрос, когда видит её.

Высокая стройная блондинка – чёрный брючный костюм, трогательно-правильные черты круглого личика, вздёрнутый нос, огромный магнум с глушителем в руках – прячет диск в карман пиджака и резко оборачивается на звук шагов. Картер замирает на пороге, быстро окидывает взглядом комнату: Олаф Ларсен распластался в кресле, вместо левого глаза развороченная красная дыра. Генри Моррисон с нелепо вывернутыми руками упокоился у окна: раны не видно, но вытекающая из-под него клюквенно-красная лужа говорит сама за себя. Картер нервно сглатывает: оба мужчины безоговорочно мертвы, её табельное оружие неосмотрительно оставлено в поясной кобуре, скрытой жилетом спецовки – не успеть вытащить (да ещё в этих идиотских перчатках!), потому что в лицо с пугающей неотвратимостью уставились чёрное дуло и голубые до прозрачности глаза. На Джейн не раз направляли пистолет, и её это мало страшит – можно нырнуть в сторону или, пригнувшись, броситься вперёд, на противника, выбить оружие из рук, тысяча вариантов – но холодный пристальный взгляд буквально пригвождает к месту.

Незнакомке едва ли больше двадцати, этого не скроет ни умелый макияж, ни отстранённо-безразличное выражение на нечитаемом, словно и не живом лице, но властности в ней столько, что хоть сейчас в клетку к тиграм – без хлыста и пистолета. Она молча изучает свою визави, по-птичьи склонив голову на бок. А потом резко опускает оружие вниз, делает два быстрых шага навстречу – и вылетевшая с едва слышным хлопком пуля разъярённой осой вгрызается Джейн в левую лодыжку. Картер зачарованно смотрит на растекающееся по джинсам тёмное пятно и, словно в замедленной съёмке, оседает на пол.

Боль наждачкой проходится по сознанию, стирая всё, кроме панического “Бежать!”. Нельзя, их учили это контролировать. Картер сосредотачивается на дыхании и неловко пытается отползти назад. Блондинка сокрушённо качает головой и кривит пухлые губы. Не торопясь, ни на минуту не разрывая давящий зрительный контакт, она по-кошачьи вкрадчиво подходит почти вплотную и присаживается на корточки. В висок Джейн упирается металл глушителя, запуская по телу волну парализующего озноба.

– Зря ты в это полезла, дорогуша.

Голос неожиданно объёмный, низкий, с хрипотцой и заметным акцентом. Почти искреннее сочувствие в нём и прозвучавший полминуты назад выстрел сочетаются плохо. Взгляд цепкий, змеиный, иначе как объяснить тот факт, что он вышибает из головы всё – тренировки, инструктаж, успешное участие в нескольких операций – остаётся только детская беспомощность. Маленькая Джейн, в ужасе зажмурившаяся и ждущая щелчка затвора.

Но спрятаться в спасительной темноте не удаётся – глаза сами собой распахиваются, когда её губ настойчиво касаются чужие губы. Гладкие, это отмечается как-то само собой, но мягкости в них, как в стенобитном орудии. Девушка не целует, а именно что таранит рот Джейн, и у той совершенно не выходит, не получается сопротивляться. По щеке щекотно проходится светлая прядка, мазнув сладким, почти конфетным запахом. Холод с виска исчезает, в стянутые узлом на затылке волосы жёстко вцепляются пальцы и резко тянут – до тошнотворной боли. Джейн сдавленно шипит и получает ощутимый тычок острым коленом прямо по раненой ноге. Сдержаться уже не удаётся, она вскрикивает – в приоткрывшийся рот тут же проскальзывает вёрткий, безжалостный язык, замарывая клубнично-леденцовым привкусом, проникает легко, не встречая сопротивления. И можно вытолкнуть его своим языком, можно попытаться укусить, но Джейн, словно парализованная, не делает ничего – просто позволяет трахать свой рот, давясь подступающим к горлу омерзением. От собственного необъяснимого бессилия в уголках глаз вскипают злые слёзы. Их слишком много, они не умещаются под веками и жалко текут по щекам. Незнакомка удовлетворённо фыркает, напоследок по-хозяйски проводит по кромке зубов и выпрямляется, с явным сожалением выпуская волосы. Она уже давно убрала пистолет и теперь смотрит на Картер, как смотрела бы на раздавленного жука. Даже не жука, нет, на заплесневелый десерт на званом приёме – что-то мерзкое, жалкое и неуместное. Брезгливо вытирает рот тыльной стороной руки и бросает:

– Живи, – а потом, словно плевком, припечатывает – агент.

Непринуждённо разворачивается и спокойно уходит. Цокая каблучками баснословно дорогих туфель. Подставляя спину тренированному агенту, который в любой момент может вспомнить про свой пистолет. И который всё равно не выстрелит.

С минуту Картер сидит, не шелохнувшись, а потом её словно током прошибает – диск! – и она бросается следом. Вылетает на крыльцо, чтобы увидеть только быстро отъезжающую машину. Выброса адреналина хватает ненадолго, Джейн обессилено прижимается к дверному косяку и активирует передатчик.

– Агент Картер на связи. Чёрный Вольво, номер заканчивается на 3363, Техас, – она докладывает отрывистыми фразами, так голос меньше дрожит. – За рулём блондинка, светлые глаза, рост около пяти с половиной футов, стройное телосложение, профессионально обращается с оружием, вооружена. Диск у неё. Объект убит, агент Моррисон тоже. Преследовать не могу, ранена.
Она ещё успевает услышать ответное: “Вас поняли, агент Картер. Ждите помощь”, и только после этого теряет сознание, валясь на крыльцо.

Потом будет больница, тяжёлая операция на ноге, страх навсегда остаться калекой и размеренный голос доктора Джонсон, психотерапевта, присланного конторой: “Это не ваша вина, Джейн. Вы не были подготовлены к встрече с киллером экстра-класса. Моррисон недооценил опасность. Вы всё сделали правильно”. Успокаивающие, профессионально выверенные слова тягуче вливаются в уши. Они бесполезны, бесплотны, не помогают от липкого ощущения чужого языка, без спросу лезущего в рот. От липкого бессилия, когда готова выть, но ничего, ровным счётом не можешь сделать. Но об этом Джейн ни за что не скажет улыбчивой мисс Джонсон – собственноручно расписываться в непригодности к дальнейшей работе она не собирается. Нет, она справится с проблемой сама. Или сдохнет.

У её проблемы есть голос, запах и вкус, а теперь ещё и имя. Сабин Моро.

Спустя полтора месяца она наконец-то возвращается домой, в Гейтвуд, и первая же не сдобренная медикаментами ночь оборачивается кошмаром. Ей снятся выстрелы, погони. Кровь, много крови. Снится её кукла Эмили – светлые волосы, круглое лицо, голубые, чуть на выкате глаза. Она уже лет двадцать валяется на отсыревшем чердаке родительского дома, полураскрытые фарфоровые губы подёрнуты сизым налётом плесени. Эмили вырастает до гигантских размеров, зажимает маленькую Джейн – нет, агента Картер – в углу, удерживая негнущейся ладонью. И тянется к её лицу, выворачивая душу живым, змеиным взглядом...

Джейн просыпается от собственного крика. Её колотит, она с трудом выбирается из-под одеяла, чтобы зажечь свет: по выключателю удаётся попасть только с третьей попытки. На автомате идёт на кухню, наливает стакан воды и залпом выпивает – отбить засевший во рту привкус гнили. Остаток ночи она так и проводит за кухонным столом, не решившись вновь лечь, а утром с первым автобусом едет в Кент.

Кэтрин дома не оказывается, она ещё с вечера ушла на суточное дежурство в больницу. Это и к лучшему, ни к чему ей видеть младшую сестрёнку осунувшейся, исхудавшей и ощутимо прихрамывающей. Отца, полицейского инспектора в отставке, долгие годы державшего в страхе всех преступников штата, этим не удивить и не испугать. На его теле столько отметин и шрамов, что Джейн ещё малюткой сбилась со счёта. Эрик Картер никогда не трусил и этому же учил своих дочерей.

Он возникает у калитки словно бы из ниоткуда, большой, шумный, уже совершенно седой, похожий на заснеженный чёрный камень, бесцеремонно сгребает её в свои медвежьи объятья и ведёт в дом. Усаживает за покрытый бесчисленными порезами и следами от чашек кухонный стол, наливает какао. Джейн обхватывает кружку, отогревая ладони, и пытается вспомнить, когда приезжала в родительский дом последний раз: кажется, месяцев восемь назад, а то и больше. Она практически ничего не говорит – просто сидит и купается в родном и знакомом голосе. А отец рассказывает всякие глупости – про небывалый урожай тыкв в этом году и новый рецепт лимонного джема от миссис Томас (“Очень вкусный, Джейн, ты непременно должна попробовать”). Вот только Джейн никак не отделаться от чувства, что с первых секунд её просканировали, изучили на просвет, как надтреснутую стекляшку, и теперь отец знает абсолютно про всё. Про груз душащего “не справилась”, про первые могилы на личном кладбище, и даже про её безумный план знает. Чёрные глаза смотрят ласково, но не сочувствующе – так, как только он и умеет, – а потом Эрик Картер накрывает её ладонь своей, тяжёлой, с узловатыми пальцами и слегка подаётся вперёд. Джейн вздрагивает: на секунду ей кажется, что он сейчас знакомо подмигнёт, как раньше, когда дочь собиралась влезть на самое высокое дерево в парке, записаться в команду по регби или подавать документы в полицейскую академию, и заговорщицки спросит: “Детка, хватит ли у тебя сил?” Она ждёт – до ужаса боится и всё равно отчаянно ждёт – этого его вопроса. Тогда Джейн лишь уверенно кивала, поддерживая игру, и толстые губы отца расцветали гордой улыбкой: “Я и не сомневался”. Сейчас она не знает ответа.

Но отец просто смотрит и ничего не говорит. Джейн ему благодарна – и за поддержку, и за молчание.

Она остаётся на ланч, немного помогает в саду, а потом забирается на чердак и там, в коробке с их с сестрой детскими игрушками находит полинявшую от времени старину Эм. Тепло обнимает отца на прощание, привычное “Пап, не забывай, пожалуйста, лекарства” и ответное “Береги себя” окутывают тёплым уютным коконом. Она обещает.

На обратной дороге Джейн останавливается у первого попавшегося торгового центра и в парфюмерном отделе находит те самые духи. Запах ей совершенно не подходит, да и цена явно выше той, что она может себе позволить – эта тварь явно ни в чём себе не отказывает – но Джейн, не колеблясь, покупает флакон.

И душится – до головокружения, до рвотных спазмов. Пачками поглощает клубничные леденцы, таскает с собой по квартире дурацкую куклу, ночами вязнет во всё более изощрённых кошмарах – и ждёт фанатично, с какой-то отчаянной обречённостью, когда всё это закончится. Она заполнила себя чёртовой Моро до краёв, заполнила ненавистью и бессилием, подвела к той самой грани, за которой либо исцеление, либо сумасшествие.

Страхи уходят, когда Джейн уже почти теряет надежду. И она просто сгребает в коробку недельный запас леденцов, духи, швыряет сверху бедолагу Эмили и выносит в мусорный контейнер. Раз и навсегда вычёркивает из своей жизни этот эпизод. А на следующий день приходит в агентство, за две недели до конца реабилитационного отпуска. Нога ещё не вполне восстановилась, и пока Картер направляют в аналитический отдел помогать с бесконечными бумагами, но по упрямо сжатым губам становится предельно ясно, что долго она там не задержится.

Джейн добивается переаттестации в кратчайшие сроки и снова возвращается в поле. Работает на износ, тренируется до изнеможения, берётся за все предлагаемые задания. И упорно старается не думать, зачем всё это делает. Потому что страшно, больно, просто отвратительно, в конце концов, сознавать, что выжимаешь из себя максимум с одной лишь целью – доказать себе (и ей, чтоб она сдохла! Но об этом ни слова), что профессионал, что, чёрт побери, чего-то стоишь, что можешь, можешь… Можешь!

Её успехи не остаются не замеченными, и спустя два с половиной года агенту Картер впервые доверяют руководящую роль в операции, а ещё через несколько месяцев – привлекают к заданию отряда “Миссия Невыполнима”. Практически небывалый, по меркам конторы, успех для сотрудника с убитым напарником и проваленной миссией в досье. Особенно если сотрудник женщина. А потом ей разрешают единолично подбирать агентов для операций, возможно, скоро речь пойдёт уже о постоянной группе… И вместе с надеждами на постоянную группу появляется Тревор.

***
Агент Ханауэй мёртв. Сбоку нервно сопит Данн. Папка украдена. Джейн Картер сидит, прижавшись бедром к ещё не остывшему телу, и завороженно смотрит, как на её испачканных кровью руках, всё ещё сжимающих телефон, расцветают диковинные сизо-зелёные разводы. Она смаргивает – и наваждение уходит, прячется куда-то глубоко-глубоко под кожу гнилостным привкусом беспомощности. Она поднимается на ноги. Всего одна фотография, издевательский привет из прошлого и всё, что она из себя с таким трудом выстроила, готово рассыпаться в прах. Ну. Уж. Нет.

Когда их с Бенджи посылают в Россию вытаскивать Ханта из тюрьмы, Джейн не может понять, наказывают ли её или, наоборот, пытаются отвлечь. Они с Ханауэем особо не афишировали свои отношения, но шила в мешке не утаишь, и едва Картер появляется в офисе, от количества брошенных на неё сочувствующих взглядов начинает просто мутить. Ей хочется заорать, чтобы они катились со своей нелепой жалостью, потому что она в ней не нуждается. Ведь с самого первого поцелуя Джейн знала, что всё может так закончиться. В их с Тревором истории просто не могло быть долго и счастливо, только сейчас, и, возможно, завтра. И они оба прекрасно осознавали, что в любой момент их хрупкое мы может оборваться, разлететься на кусочки – взрывом, пистолетным выстрелом, ударом ножа. Они даже не жили вместе – чтобы не привыкнуть, окончательно не прирасти. Совместные ночи да нечастые поездки вдвоём на уик-энд – вот максимально дозволенная им степень близости. Гостевой брак, обычное сейчас дело. Вполне подходящий формат для двух близких друг другу людей, которые не знают, суждено ли им вернуться с очередного задания. Джейн оказалась не готова к тому, что Тревор умрёт прямо у неё на руках, но к его потере она была готова. И её откровенно бесит, что теперь в ней видят лишь страдающую влюблённую идиотку.

Осознание того, что именно ошибочному представлению окружающих она обязана своим спокойствием, приходит далеко не сразу, но, тем не менее, приходит. И Джейн расслабляется – никаких расспросов, не надо никому объяснять, почему её лицо каменеет каждый раз при упоминании Моро: чужие домыслы надёжной стеной скрывают истинную причину. А Джейн скорее умрёт, чем расскажет кому-то о ней. Быть может, такое отношение выглядит неуважением к его памяти, но Тревор бы точно её понял.

После взрыва Кремля ненависть к Моро вскипает с новой силой. Абсурд, но мерзавка своим появлением словно высосала из агента Картер всю удачу – ещё одна проваленная миссия и пропавший напарник. Джейн не суеверна, она старательно гонит от себя подобные мысли, но те всё равно возвращаются. Команда сработала предельно чётко, она сама выполнила свою часть работы на высшем уровне, просто их переиграли. Это разумное объяснение, и оно единственно возможное. Вот только пока Джейн добирается до точки эвакуации, пока вместе с Данном ожидает отправления теплушки, гадая, где Итан и выжил ли он вообще, никак не избавиться от мысли, что именно ты принесла всей группе несчастье, потому что не справляешься, не можешь. Не агент. Дрянь беспомощная. Плесень.

Но Хант возвращается, да ещё притаскивает с собой похожего на встрёпанного воробья аналитика – и тугой узел, казалось, насмерть стянувшийся в груди, немного ослабевает. От озвученного им плана привычным азартом холодеют кончики пальцев, разумеется, она согласна. Помимо более чем очевидной ядерной угрозы, помимо желания исправить промах своей группы Джейн движет вспыхнувшая ярко, неожиданно, а теперь просто захватившая сознание потребность уничтожить Моро. Это не наказание и тем более не месть, просто необходимое условие того, чтобы жить дальше. Сейчас её не сдерживают ни приказы, ни должностные инструкции – их команда вне закона, какие уж тут правила, – и это пьяно будоражит кровь, вырываясь наружу коротким, сдержанным:

– Мы её устраним.

Итан смотрит строго, будто на нашкодившую старшеклассницу, и одновременно понимающе, Джейн с трудом принуждает себя не морщиться, как от зубной боли. Да, она осознаёт всю важность любого свидетеля, любой ниточки, способной привести их к Хэндриксу – это вслух; да, она готова подождать ещё немного, оказывается, она уже давно только и делает, что ждёт, несколько дней роли не сыграют – это про себя. И это правда. Почти.

Потому что каждая минута, пока эта сука жива, отравляет Джейн. Ей странно и одновременно радостно, что никто – ни Итан, ни Бенджи, ни свалившийся на них в Москве Брандт – не замечают, как она гниёт изнутри, рассыпается в труху, не догадываются, что скоро от агента Картер останется только жалкая оболочка. Но на бессмысленные переживания опять нет времени, и она улыбается, активно участвует в обсуждении операции, дышит и приучает себя жить с разворачивающейся внутри пустотой.

Самообладание отказывает, когда на экране монитора Джейн видит заходящую в лифт Моро – словно выключателем щёлкнули. Сдержанная грация настороженной кошки, по-птичьи невыразительное лицо, клубнично-красные губы, сканирующий взгляд. Сквозь стены лифта и разделяющие их этажи Джейн ощущает его холодное, оценивающее касание, и у неё ноги подгибаются. Она резко прикусывает щёку изнутри – слишком сильно, наверное, даже до крови, вкуса она не чувствует – боль отрезвляет, помогает собраться. На экран Картер больше не смотрит.

Миссия и без её невроза грозит рассыпаться карточным домиком: раньше срока прибывает не только Моро, но и Уистрем со своим консультантом. Ломается аппарат – и Джейн с Итаном вынуждены идти без силиконовых масок. Ломаются планы – и в последний момент приходится перепрограммировать чемоданчик и отдавать террористам верные пусковые коды. Они сильно рискуют, шансов допустить фатальную ошибку становится всё больше, но теперь можно лишь пытаться довести начатое до конца: другого варианта у них не остаётся.

Секунды стремительно обретают вес, ноюще давят на плечи и психику. Картер отправляется в “свой” люкс, Хант с Брандтом на этаж ниже, в номер Моро. Джейн вся как натянутая струна, вот-вот порвётся. Адреналин просто захлёстывает, пожалуй, для неё это слишком; Итан, наверное, в восторге.

Решительный стук в дверь выводит Джейн из оцепенения. Ну, вот и всё. Она оборачивается, ловя в наушнике отголосок такого же стука, и решительно идёт открывать. Пальцы уже готовы коснуться отполированного металла дверной ручки, когда память неожиданно подсовывает воспоминание: твёрдая, широкая ладонь отца, уверенно прижимающаяся к её руке, – Джейн расслабляется и прилепляет к губам обворожительную улыбку. Эту партию она разыграет до конца и наилучшим образом, уж на это сил хватит. Она и раньше загоняла себя в шкуру этой гадины, и она справится.

Джейн в праве собой гордиться: она ведёт себя непринуждённо, ничем не выдаёт своё волнение и, как может, тянет время. Сбивается лишь единожды, когда слышит приглушённый наушником не забытый голос: “Лучших я убила”. Говорится явно с улыбкой – кокетливой, самодовольной и самую чуточку небрежной. До Картер долетает хрипловатый переливающийся смех, и по спине прокатывается волна озноба: на секунду она готова поверить, что мерзавка может её видеть и обращается именно к ней, – но Бенджи, умница, выручает, и Джейн быстро берёт себя в руки, не позволяя своему личному аду вырваться наружу. Полученные от Уистрема бриллианты она перебирает расслабленно, вальяжно, даже чуть скучающе. На камнях останутся её отпечатки, незримый яд её ненависти, и Джейн приятно думать, что сейчас их передадут ей вместе с платой за коды. Если бы чувства могли убивать, Сабин Моро умерла бы от первого же касания.

Уистрем с ядерщиком Леонидом уходят, забрав портфель, и Джейн уже готова облегчённо вздохнуть, когда всё в сотый раз за сегодняшний день идёт не так. Она не знает французского, но отчаянность вопля Моро и последовавшие звуки борьбы говорят сами за себя. Итан орёт: “Моро уходит!” – и Джейн решительно скидывает туфли.

Хант продолжает что-то требовательно кричать, пока она несётся вниз по лестнице, но Джейн его уже не слышит. Она практически вышибает дверь корпусом, выскакивая в нужный коридор. Дальше время перестаёт существовать: вот Моро отчаянно жмёт на кнопку вызова лифта, потом резко оборачивается на шум. В прозрачных глазах мелькает ужас узнавания, руки ощутимо дрожат, когда она вытаскивает из сумочки пистолет и пытается навести его на Джейн. Это уже не имеет никакого значения, как неважно и наполняющее лёгкие чувство искажённого дежа вю, потому что Джейн налетает на девушку взбешённым вихрем, опрокидывая на пол и выбивая из рук оружие. Пуля уходит в потолок.

Борьба оказывается странно не долгой, и вот уже Джейн прижимает пистолет к виску Моро, для надёжности с силой заведя той руку за спину. Она тяжело дышит и едва сдерживается, чтобы не наклониться к скрытому светлыми волосами уху и не прошептать: “Зря ты в это полезла”, – так поступила бы Джейн. Агент Картер плавно перемещает ствол, ощутимо вдавливает дуло между острых лопаток и грубо толкает пленницу вперёд. Нельзя, ни в коем случае нельзя показывать, что она помнит.

Но Моро всё чувствует, наблюдательная стерва, и слова хриплым, ленивым ядом начинают сочиться с полных губ:

– Нервничаешь, милая? Напрасно.

В ответ Картер молчит и только крепче сжимает тонкое запястье. Всем своим существом она чувствует, как в месте контакта безжалостной кислотой разъедается столько лет накладываемая броня – становится хрупкой, ломкой, готовой вот-вот растрескаться и окончательно похоронить её под своими проржавевшими обломками. Джейн пытается сдержать разрушение. И молчит.

– Как тебе мой подарок? Он тебя дождался? – не унимается Моро.

Сознание с душной неотвратимостью заволакивает сизый дым. Он расползается по стенам, собираясь в отталкивающе красивые, подёрнутые белым пушком розетки. Джейн зло встряхивает головой. Она не сомневалась, что смерть Ханауэя была тщательно спланированной игрой, но сейчас от будничности тона, которым об этом говорится, у неё перехватывает горло. Циничная беспринципная дрянь. Желание вырубить суку рукояткой пистолета или хотя бы с силой впечатать кукольным личиком в потёкшую гнилыми бороздами штукатурку коридорных стен становится просто нестерпимым. Картер усилием заставляет себя смотреть исключительно в пол и размеренно дышать в такт шагам. Она не может позволить себе ничего из этого, даже ответить не может, потому что взвинчена настолько, что непременно сорвётся на крик. А значит – в любом случае – проиграет.

Моро продолжает говорить, Джейн отгораживается от звуков, прокручивает в голове способы удержания противника. Считает ступени, отслеживает подходящие для побега места, раз за разом отгоняя тошнотворно-настойчивые видения: затягивающее кровавое болото… яркий свет ламп, холод металлической каталки, склонившаяся Моро с зажатым в руке скальпелем… сине-зелёные ветвящиеся наросты, сползающие с потолка... Лестничный пролёт кажется бесконечным, до их номера чёртовы километры, снисходительное “Да ты, я смотрю, подтянулась” пробивается сквозь блоки…

– Просто заткнись, – цедит Картер сквозь сжатые зубы и со злостью вталкивает Моро в номер, сдавая Бенджи пленницу вместе с пистолетом. Контроля остаётся лишь на то, чтобы скрыться в спальне. Джейн хватает сумку, резко “вжикает” молнией – голова как песком набитая, руки в чём-то клюквенно-липком, проклятое воображение! Пистолет, точно, в сумке пистолет, его нужно достать, пальцы никак не желают подчиняться, надо только успокоиться. Картер замирает, взгляд мечется по комнате, пытаясь уцепиться: покрывало кровати, портьеры, картина на стене – хоть что-то реальное, незыблемое, не окрашенное сизым страхом и красной яростью.

Громкий грохот из гостиной приводит в чувство. “Проклятье, Бенджи! ” – проносится в голове едва ли быстрее, чем Джейн выбегает из спальни. Данн без сознания, Моро поднимается с колен, держа в руке пистолет. Картер снова опережает движение мерзавки на какие-то секунды, они падают на журнальный столик, оружие отлетает куда-то в сторону.

То, что происходит дальше, мало походит на драку обученных спецов, скорее, на простую потасовку. Джейн трудно сосредоточиться на ударах – отголоски прошлого, её прежних кошмаров прорываются из подсознания, накладываясь на реальность, смешиваясь с ней; она едва отличает одно от другого. Треск оторванного рукава. Праздничный хлопок вылетающей пули, приправленный снисходительным “Живи”. Громкие, яростные вскрики соперницы. Затихающее, хриплое признание, стекленеющий взгляд. Брошенная в запале ваза, звон осколков. Брошенная в мусорный бак кукла, обиженный взгляд запорошенных гнилью глаз. Безумная, сводящая с ума карусель, прорастающая серой, нитчатой безысходностью.

А Моро… Моро напугана. Да, эта тварь определённо боится – лицо больше не фарфоровая маска, о нет! – расчётливые убийцы не хватаются за лежащий за полке штопор, как за последнюю соломинку.

Прямая угроза, острым винтовым кончиком уставившаяся Джейн в лицо, замыкает что-то в подкорке, запуская годами оттачиваемую программу рукопашного боя – и она начинает драться. Не по-бабьи, по-настоящему. Встречает и возвращает удары жёстко, даже в чём-то скупо, точно дозируя силу, экономя силы и дыхание. Ведомое рефлексами тело ощущается настолько естественно, что поначалу Джейн ничего не замечает.

А когда, наконец, обращает внимание, приходит в восторг. Сейчас Джейн готова расхохотаться в лицо любому мозгоправу агентства. Их вечные “Контролируйте свой гнев”, “Эмоции – плохой союзник” и “Только с холодной головой можно победить противника” – не более чем запротоколированная чушь. Картер в бешенстве, и эта холодная, вымороженная до хрустальных иголок ярость, работает, как допинг. Она прекрасно знает предел своих возможностей, свой потолок – она его перешагнула. Реакция – острее, удар – чётче и техничнее. И она сильнее Моро, чёрт побери! Не так уж намного, но, кажется, до этой суки тоже начинает доходить.

Моро сопротивляется с отчаянностью обречённого человека. Она уже изрядно измотана, но держится стойко – кружит по комнате, атакует, пытается блокировать удары. И ей первой удаётся завладеть пистолетом. Джейн мёртвой хваткой вцеляется в предплечья соперницы, не давая прицелиться, они отчаянно борются за пистолет, превращая потолок в решето. Мерзавка с силой впечатывает её в стекло – в опасной близости от зияющего проёма, – Джейн стремительно выворачивается из захвата, пригибается и со всей злости бьёт ногой.

Моро отлетает назад, но вместо глухого удара тела о стекло слышится полный ужаса визг. Этот звук ещё стоит в ушах, когда Джейн оборачивается, толком не соображая, что же произошло, на коленях подползает к самому краю и завороженно смотрит вниз. От ощущения высоты и оседающих в крови эмоций перед глазами всё слегка плывёт, и Джейн всерьёз опасается упасть следом. Крошечная фигурка в чёрном летит вниз, отчаянно и нелепо размахивая руками, и расшибается об асфальт. Всего лишь игра воспалённого воображения – разглядеть что-то с такой высоты невозможно. Заполнивший голову туман постепенно рассеивается. Но вины нет, разочарования нет, лишь что-то неправильное, ликующее огненным цветком распускается за диафрагмой.

Картер заставляет себя отодвинуться от края и медленно подняться. Вот и всё. В этой истории длиной в три с лишним года поставлена точка. Кровавая и окончательная. Отвратительный каламбур, тупой и примитивный, от него за милю несёт второсортным боевиком, но рождающееся внутри полупьяное веселье неумолимо переплавляется в смех.

Она перехватывает обвиняющий взгляд Брандта, всё ещё замершего в дверях с пистолетом наготове – от направленного на неё дула змейками разбегаются невесомые белёсые нити. И понимает, что если сейчас расхохочется, он её просто пристрелит.

Приходится сдержаться.