Вернулась. Господи, как сладко и одновременно горько это слово в моих устах. После всего, что произошло, снова оказаться в окружении родного. Вновь встретиться с посеревшим от тоски городом, вдохнуть полной грудью ещё пахнущий порохом воздух, тяжёлым взглядом проводить в небе последние истребители. И сказать себе долгожданное: «Всё закончилось». Шесть лет беспрерывного кошмара, истёрзанных нервов, бессонных ночей и вечного унизительного страха. Не за себя – за тех, кто был под моим контролем, за кого я была в ответе.

Как замедленные кадры фильма я сейчас вспоминаю каждый день из той жизни, что сейчас уже за спиной. Стрельба над головами, взрывы, рукопашные схватки, опасные ночные вылазки – всё было подвигом одного мгновения. Выжить любой ценой. Цепляться буквально за секунды. Но в то же время самоотверженно бросаться вперед, закрывая собой замешкавшегося члена группы от пуль, лишь бы спасти огонь его жизни. И после, уже в землянке осознав до конца, насколько ты был близок к гибели, захлёбываться от ужаса слезами, уткнувшись носом в пыльную гимнастерку.

Война не пощадила никого. И нас, женщин, тоже.

Ты ведь всё знаешь. Сколько писем было мной тебе написано. Сколько их было получено. И всякий раз, получая полевую почту и видя в стопке серый конвертик, сердце предательски пропускало удар. И я молилась – хоть бы не ты.

Первой серое, как порох, сообщение получила Юдзуки Реон. В те дни ваш госпиталь подвергся бомбардировке. Спаслись почти все. Кроме трёх медсестёр. В числе их была и малышка Нене. В тот день мы с Реон особенно сблизились. Она в горячем полубреду шептала, что не может поверить в истину. Я молчала, потому что не до конца понимала её. Но чувствовала, как ей тяжело принять случившееся.

Погибла она на следующий день, когда закрыла собой безоружную Канаме. Погибла с улыбкой облегчения на пересохших губах. Просила только возложить на могилу Нене прядь своих волос. Чтобы непременно встретиться со своей любимой девочкой там, в другом мире.

Это был первый ушедший человек в моей группе.

Одзуки Тоома и Оуки Канаме однажды просто не вернулись. Ушедшие на подрыв железной дороги, они пропали без вести. Часть сил была брошена на их поиски, но безуспешно. Кто знает, дезертировали ли они, испугавшись угрозы смерти, или же полегли под вражеским огнём. Однако вместе. Как и всегда.

Нас осталось четверо. Медик Айне Харей, радист Отодзуки Кей и два бойца – я и Мисудзу Аки. Я называю их всех по именам, потому что боюсь хоть на секунду забыть, с кем я была в те тяжёлые дни. Штаб собирался выделить нам подкрепление, но я отказалась. Мне не хотелось больше жертвовать никем. Трое погибших – могла ли я позволить себе называться лидером для других людей? Одна мысль об этом бросала в дрожь. Кровь на снегу смотрится прекрасно, но это – смертельная красота. Ей нельзя любоваться, нужно бежать от неё.

* * *

Весной нас перекинули на другой огневой рубеж. Поток писем прервался, и я жила в неведении о том, что происходит с тобой. Единственное, чем я могла успокоить рвущееся к тебе сердце, это мыслью о защите того, кто за моей спиной. Не только горящая в огне страна, не только безвинные люди, но и ты. Где-то там, в оккупированном городке, ты продолжала трудиться в госпитале, ухаживая за ранеными, и я все силы отдавала на то, чтобы не пропустить противника через наш рубеж дальше. Не допустить их до тебя.

Однажды я услышала, как плачет Аки, обнимая Кей и бессчётно повторяя одну фразу: «Я не хочу умирать...» Война сломила нас, вложив в души низменный, заячий страх за собственные жизни. Никчёмные, как однажды бросила в пылу ссоры с Канаме Тоома. И правда, что стоила одна ушедшая жизнь в сравнении с миллионами спасенных? Но я понимала только одно – для кого-то утрата этой одной жизни больнее, чем целый выживший город.

Тогда я думала о нас. Что бы случилось, если бы я погибла. Как бы я поступила, получив сообщение о твоей смерти. Одни мысли об этом заставляли мир вокруг тускнеть. Цель моей борьбы была в том, чтобы защитить тебя. Я не хотела потерять эту цель. День за днём я мечтала только вернуться к тебе, снова увидеть тебя живой. Пусть это неверно, пусть в моих целях нет патриотизма, но именно жгучая любовь подстёгивала меня в суровые военные дни. Никто не знал об этом.

Дни тянулись невыносимо медленно. Мучительные рассветы возвещали только о том, что предстоит жестокая борьба за каждое мгновение, за следующий глоток горького воздуха. Холодные ночи позволяли забыться только коротким, тревожным сном, в котором не прекращался бег с оружием наперевес, с надрывными криками, с погибающими товарищами.

Ты видела военное небо? Затянутое спалёнными тучами и пепельными облаками. С солнечными лучами, словно сама природа стремилась остановить человеческое безумие. Безмолвно и бессильно. Ведь мы были оглушены грохотом выстрелов.

Моя война закончилась за три месяца до объявления победы. Конечно, тогда мы об этом не знали. И снова бросились в бой с привычной нам жаждой жизни, горячим желанием защитить нужное ему одному и всем нам одновременно. Тот день я запомню навечно до последней секунды. Ведь тогда я рискованно балансировала на лезвии ножа. Мы ждали подкрепление, но до его прихода должны были отбить атаку. От нас с Аки было немного толку. Я взяла всю ответственность на себя. Где-то не доглядела, упустила противника из поля зрения, и не сразу, а лишь спустя пару секунд ощутила дурманящую до тошноты боль в правой руке. Прицельный огонь раздробил мне локтевую кость. Управляться с автоматом левой рукой я не могла. Аки, святой человек, приняла оружие на себя и выдержала натиск. С приходом группы №218 мы смогли отбросить проклятых врагов дальше.

Меня отправили в госпиталь. Я возненавидела это место сразу. Здесь царил ужасающий запах смерти... И не только он, но и всё окружение вгоняло меня в панику. Крики, плачи, молитвы – всё выворачивало душу наизнанку, леденило сердце. Много сил мне требовалось, чтобы сдержаться от истерики. Я не могла позволить себе поддаться всеобщему страху.

Руку я потеряла. Но сохранила жизнь.

А через три месяца – сообщение о победе. Долгожданной, но отравленной горькими слезами, искалеченными жизнями, погибшими людьми. Мы заплатили высокую цену, чтобы победить. Но всё закончилось. И я смогла вернуться. В этот город, где каждый день кого-то хоронят.

Вернулась. Слышишь, родная? Вернулась к тебе! Пройдя столько препятствий. Защищая тебя всем сердцем. Стремясь уберечь от самого главного ужаса. Каждую ночь мечтая, что снова обниму тебя, что мы сможем жить спокойно, как прежде. Выходя в бой с твоим именем на устах, как с самой верной молитвой. Заучивая наизусть каждое твоё письмо. Я любила тебя, все эти шесть лет любила больше всего и не побоялась бы отдать жизнь за тебя. Но почему мне никто не сообщил, что...

* * *

– Почему никто не сказал... – бессильно подламываются колени, и Одзора Юхи падает на сырую от недавнего дождя землю. По щекам безостановочно текут горячие, горькие, неконтролируемые слёзы. Тяжёлый, пронзительно-чёрный взгляд из-под влажных ресниц не верит имени на надгробной плите. Дрожащие пальцы прикасаются к чёрно-белой фотографии. И губы, вопреки волевым усилиям, шепчут «Быть не может...»

– Она была бы рада услышать, что ты жива, – на плечо неуверенно ложится рука Кей. Из первоначальной группы после ранения лидера осталось только двое – радист и медик. Аки погибла в последние дни войны, защищая Харей.

Одзора срывается в крик. Кей с болью в истерзанном сердце слушает, как их лидер проклинает войну, как зовёт в пустоту свою мёртвую любимую, как исходит рыданиями, касаясь безмолвных каменных плит губами.

Высказанная истина. Война не пощадила никого. Одних она лишила только жизней. Другие выжили, но вернулись искалеченными. У третьих бедствие отобрало родных и любимых. Каждый что-то потерял. И никто не смог бы вернуть.

Холодно вычерченные иероглифы. Навечно застывшая черно-белая улыбка и ласковый взгляд. На шее – стальное кольцо на витой нити. И гравировка «Люблю вечно». Последний подарок. И далёкий голос шестилетней давности.

«– Ты же вернёшься? Обещай, что вернёшься живой...
– Обещаю...»

Опираясь на предложенную руку Кей, Одзора с трудом поднимается на ноги. Её ещё пошатывает от неожиданного жестокого удара судьбы. В груди по-прежнему невыносимо ноет. Отчего-то Юхи улыбается. Самыми краешками губ. Но улыбка искажена болью. Юхи неотрывно смотрит на фотографию на надгробии.

– Я сдержала обещание, девочка моя. Любимая Сумика.