Если человек стремится к чему-то настолько сильно, что забывает об окружающем мире, то он должен быть готов, что на каждой ступеньке, хоть немного приближающей к достижению заветной цели, его может ожидать провал. Ведь мироздание так не любит распланированные сценарии.

Куинн не может не успеть – это не входит в планы, ни при каком раскладе: будь то проколотое колесо, нашествие диких белок или природные катаклизмы. Она должна быть там ради Рейчел в любом случае, даже если сама не сильно-то и хочет присутствовать на этом показушно-обреченном мероприятии, организованном на скорую руку и при отсутствии разума.
Безмятежный проселочный пейзаж с каждой минутой раздражает все больше, пока она плетется за трактором, скорость которого лишь чудом не уступает скорости черепахи. Соблазн обогнать его столь велик, когда так не вовремя приходит сообщение на телефон. Фабрей неуверенно бросает на него взгляд – ей хочется ответить, но она и так знает, что это может быть только Рейчел, которая непременно будет выяснять причину ее опоздания, а значит, это может еще чуть-чуть подождать, потому что она уже почти приехала. Когда приходит второе сообщение, она уже не может не ответить, ведь иначе за ним последует еще третье, пятое, седьмое и так до окончания баланса упрямой пока-еще-Берри. Девушка уверена, что ничего не случится, если она напишет ей ответ – всего лишь пара коротких слов из нескольких букв.
Отправляя смс, она верит, что Рейчел обязательно дождется ее.
Удар.
И это последнее, что осознает Куинн.


«Сейчас или никогда» слишком легко превращается в «никогда», когда Рейчел понимает, что что-то не так, когда она чувствует острую боль в груди где-то рядом с сердцем, а желудок, кажется, падает куда-то вниз, подчиняясь закону немыслимой гравитации, оставляя непонятную холодную пустоту. Ей не хватает воздуха и кружится голова, она смутно понимает то, что сейчас, схватив телефон, она хлопает дверьми муниципалитета, оставляя за ними оторопелого Финна, так пока и не понявшего, что это «никогда» действительно всерьез.
Добравшись до дороги, Берри не знает куда бежать и с тревогой оглядывается по сторонам, судорожно набирая на быстром наборе номер Куинн, где ее приветствуют лишь монотонные гудки. Но неожиданно за нее этот вопрос решает стремительно пронесшаяся мимо скорая, заставляя Рейчел с ужасом верить в то, что это направление – ее. И она, не раздумывая, бежит вперед, ни на секунду не оставляя попыток дозвониться своей несостоявшейся подружке невесты. Ноги путаются в платье, а туфли она сбрасывает уже на первом повороте, ощущая теперь ступнями теплый асфальт и каждый мелкий камешек на этой проклятой дороге. Но она не замечает. Легкие горят, а слезы против воли чертят дорожки по щекам. Она не хочет верить в то, что бежит в правильную сторону.
Через пять минут ее догонит машина, и Британни с Пакерманом затащат ее в салон, пока Сантана будет вновь набирать скорость. Еще через десять она узнает, что Куинн не доехала всего лишь пару километров.

Сидя в холодном коридоре больницы, Рейчел сожалеет о том, что ее мечта – это музыка и Бродвей, а не военно-медицинский университет Мэрилэнда, потому что тогда бы она, наверное, поняла то, о чем официально говорят врачи и, самое главное, о чем тихо перешептываются, стоит лишь им отойти от рыдающей Джуди. Ожидание мучительно, оно пугает своей неизвестностью и неизбежностью. За первые пару часов Рейчел успела исходить коридор вдоль и поперек неисчислимое количество раз. Теперь она с уверенностью может сказать, что от их «зоны ожидания» до двери, за которую их пока не пускают, расстояние составляет восемьдесят пять шагов, а в ширину коридор равен семи, что на потолке висит десять люминесцентных ламп, а стены красили двумя видами краски, несмотря на их похожий цвет. Сейчас она готова забить голову чем угодно лишь бы отвлечься, лишь бы не думать о том, что может уже не увидеть Куинн, о том, что ее, может быть, уже нет.

Страх никуда не уходит. Даже после того, как врачи сказали, что опасности нет. Уже нет. Когда смерть ходит так близко, остается лишь надеяться на то, что она не зайдет именно в эту дверь. Поэтому даже сейчас, когда ее, наконец, впустили в палату, Рейчел все еще боится. Боится того, что Куинн вдруг перестанет дышать, что ее сердце остановится, и что спасение – это всего лишь сон, который она видит, заснув в коридоре больницы на жестком пластмассовом стуле. Она все еще в белом платье, которое теперь смято, заляпано пятнами грязи и порвано по краям, с которым явно не сочетается пара больничных дежурных тапочек. Курт согласился привезти ей одежду, когда понял, что просто так она отсюда не уйдет, пока не убедится своими глазами в том, что все будет хорошо. Берри неловко мнется на пороге, а потом собирает всю свою оставшуюся храбрость и делает пару шагов вперед, чтобы сесть на стул возле больничной койки. Она боится касаться Куинн, как будто та может сломаться от одного ее прикосновения. Поэтому она просто сидит рядом и смотрит на нее, позволяя себе разрыдаться. Рейчел остается только ждать и верить в то, что Фабрей очнется.
Джуди устало заходит в палату после разговора с врачом и садится рядом с Рейчел. Ей кажется, что только что она засвидетельствовала что-то важное, но столь неуловимое и эфемерное, что это сложно пока воспринимать всерьез. Но теперь, каждый день, что она будет приходить к своей дочери, то будет видеть вину в красных заплаканных глазах Берри. И ей хочется сказать, что она не винит ее и не советует ей делать то же самое, но об этом первой ей должна будет сказать Куинн, иначе Рейчел все равно не простит себя сама, несмотря на все заверения.

Рейчел потеряла счет времени. Она проводит дома так мало времени, что ее отцы всерьез начинают беспокоиться о ее состоянии. Но на все предложения об отдыхе, психологе, возможной помощи она отмахивается, предпочитая этому помещение больницы. Иногда она забывает поесть и утешает себя тем, что это в последний раз и такого не повторится, но с каждым разом ей все тяжелее верить самой себе. У нее круги под глазами и в некоторые моменты она умудряется засыпать прямо на стуле у дальней стены в палате Куинн, и теперь уже не удивляется, когда потом просыпается накрытая курткой Бриттани.


Если головная боль может напоминать поле боя, то Куинн с уверенностью может утверждать, что это сражение она проиграла. Ей бы, наверное, помог белый флаг в виде пары таблеток аспирина и нескольких часов здорового сна, но она никак не может избавиться от ощущения того, что тело ломит так, будто она выдержала подряд три знаменитые тренировки Сью Сильвестр. А еще ей кажется, что где-то во сне она наглоталась песка, и теперь ей чертовски хочется пить.
Куинн с трудом открывает глаза, поднимая непривычно тяжелые веки, и на секунду зажмуривается от подозрительно яркого света, который, кажется, готов сжечь ей роговицу. В следующий раз она становится более аккуратной, и лишь чуть приоткрывает глаза, пытаясь оглядеться из-под полуопущенных ресниц. Все окружение похоже на пятна, небрежно размазанные по голубому фону, так, что она не может разобрать даже очертания предметов. Но этого достаточно для того, чтобы понять, что это явно не ее комната и не любая другая, где она могла бы оказаться по собственному желанию. Хотя смутное разноцветное пятно возле окна кажется ей подозрительно знакомым, и когда оно начинает двигаться, то Куинн чувствует странное облегчение, перед тем как вновь провалиться в пустоту. Ей кажется, что она видела оленя.

Следующее пробуждение столь же неприятно, как и первое. Слабость никуда не ушла, а в голове, похоже, все также идет война за мировое господство. Куинн кажется, что она совершает титаническое усилие, когда поднимает правую руку и медленно проводит ей по лицу. Действие отдается тупой болью где-то в боку, пока она осторожно приоткрывает глаза. В этот раз все обстоит гораздо лучше - она способна сфокусироваться и разобрать, что лежит на больничной койке в палате со светло-голубыми стенами. Чуть повернув голову, она видит свою маму, которая улыбается сквозь слезы и что-то говорит. Куинн почти не разбирает фраз, выхватывая из потока информации только такие слова как «авария», «столкнулись», «страшно» и «жива», пытаясь осознать, что произошло. Краем глаза она замечает Рейчел, спящую на стуле у стены в таком неудобном положении, что Куинн не хотела бы оказаться на ее месте в момент пробуждения. Хотя, как ни иронично, похоже, что ее положение ничуть не лучше. Но почему-то сейчас голова кажется такой тяжелой, что ее больше заботит олень на свитере Берри, чем ее собственное состояние. И ей так хочется спать.

В этот раз она просыпается и чувствует тепло на своей правой руке. Ей кажется, что это маленькое солнышко посетило ее палату и теперь мягко успокаивает согревающими лучиками, скользящими по коже. Когда она открывает глаза, то видит, что Рейчел держит ее за руку, легко поглаживая тыльную сторону ладони большим пальцем, и смотрит в глаза так виновато и так нежно, что на секунду у Куинн перехватывает дыхание. Но сейчас уже не так тяжело осторожно сжать ее руку в ответ, выполняя столь трепетное не вербальное приветствие.
- Прости…
Эти слова оглушают, несмотря на то, что произнесены шепотом. Куинн на секунду теряется, не понимая, за что Рейчел просит прощение, но сразу замечает темные круги у нее под глазами, ее бледность и усталость, столь непривычную для вечно позитивной девушки. И она не знает, как убедить упрямую Берри в том, что груз вины, добровольно взятый на ее плечи, на самом деле не принадлежит ей. Куинн еще не знает, сколько раз ей придется услышать это из уст брюнетки, несмотря на все заверения в том, что тут никто ни в чем не виноват.
Берри о многом не хочет ей говорить, и Куинн видит, что слова даются ей с трудом. Но в итоге Рейчел рассказывает ей про все, что произошло. Последовательно. Четко. Определённо. Обстоятельно. Про то, как она узнала об аварии, как увидела машину, снесенную в канаву возле дороги. Про пикап и спасателей, что вытаскивали девушку из покореженной машины, и медиков, боровшихся за ее жизнь. Про ожидание и облегчение от того, когда им сказали, что все будет хорошо. Рейчел печально говорит о том, что у Куинн переломы, трещины и гематомы, но с легкой радостью говорит о том, насколько она была счастлива, когда узнала, что Фабрей жива.

Постельный режим постепенно превратился в рутину. Дни теперь тянутся чередой однотонных событий, когда обстановка не меняется, меняются лишь люди. Врач с точностью до минуты приходит проверять ее, осматривает, пишет что-то в своей папке и стандартно желает скорого выздоровления. Медсестры все также мило улыбаются и делятся с ней последними сплетнями, отчего Куинн теперь знает, что внутри больницы жизнь тоже напоминает бразильский сериал – только здесь чуть чаще теряют память.
К ней в палату часто приходят гости, и каждый старается хоть как-то скрасить ее пребывание в четырех стенах. Недавно Британи принесла ей плюшевую утку размерами с Лорда Таббингтона, которая теперь гордо восседает на тумбочке с левой стороны, там же, где висят воздушные шары от Сэма и красуются в вазе цветы от Пака. С завидным постоянством она получает открытки и конфеты, так, что ей кажется, что такими темпами она, наверное, могла бы скоро открыть свой магазин, если бы задалась такой целью и нашла канал сбыта.
Рейчел приходит к ней почти каждый день, иногда явно не попадая в рамки заявленных часов посещений, пишет школьную работу прямо у себя на коленках и приносит домашнее печенье собственного изготовления, а иногда засыпает от усталости, прямо сидя на излюбленном стуле. Как утверждает Сантана, Берри достала всех врачей, грозя писать жалобы во все возможные инстанции, если они будут мешать ей в посещении мисс Фабрей. Она похоже изображает интонацию настойчивой брюнетки, заставляя Куинн закатывать глаза и пытаться сдержать улыбку, пока Лопез в скрытом восхищении признает, что Рейчел иногда все-таки невозможно отказать, и не важно, что при этом ее иногда хочется убить.
Время от времени друзья собираются у нее в палате целой компанией, садятся вокруг койки и поют песни, будя пациентов соседних палат. Они переиграли уже во все настольные или хоть как-то негромоздкие игры, пытаясь развеять скуку и хоть каким-то образом поднять настроение. Оказалось, что Куинн нет равных в монополии, в то время как Пакерман господствует почти во всех в карточных играх, хотя если дело касается лестниц и змей, – то тут никто не способен составить конкуренцию Брит. Как так получается, что она приходит к финишу всегда первой, – этого пока не может понять никто. Но горделивая улыбка Сантаны явно свидетельствует о том, что им не стоит даже пытаться.

Однажды Рейчел приносит ей плеер, что-то смущенно бормочет про региональные, хор и про то, что она старалась подобрать ее любимые песни, хоть и не удержалась от парочки своих фаворитов. Для Куинн этот подарок стал любимым спасением, которому можно было подпевать в тишине редкого одиночества.
Курт приносит ей модные журналы, вскользь рассказывает о Рейчел, когда ее нет рядом, и подозрительно смотрит при этом на Куинн. Так, что ей становится неуютно от мысли, что у него есть какая-то определенная цель. Потому что Хаммел смотрит на нее так, будто знает что-то такое, о чем не решается пока спросить. Но это только пока. И Фабрей отводит взгляд, - ей стыдно признавать, что сейчас на некоторые вопросы она не готова дать ответы даже себе.
Но у нее теперь много времени для размышлений. Когда ноющая боль не дает уснуть, Куинн смотрит на потолок, иногда переводя взгляд на плюшевую, и как утверждает Бриттани, «волшебную» утку, и думает. Сейчас, прикованной к кровати, ей некуда спрятаться от самой себя, от мыслей, что терзают ее уставший разум, от анализа того как и почему получилось именно так. Ей надо решить для себя один вопрос, наверное, самый главный из всех, тот, который она задает себе каждую ночь - насколько ближе она хочет быть к Берри. Она ломает голову и оправдывается, но ей кажется, что она уже давно знает ответ – осталось его лишь озвучить.
Ей сложно сказать, когда это началось. Быть может, с того самого момента как она увидела ее, то все было решено без ее ведома. Рейчел стала тем постоянным элементом, той основой, вокруг которой вращалась ее жизнь. Будь то ненависть или внезапный порыв дружбы – Куинн не помнит ни одного момента, когда она могла относиться к ней безразлично. Просто не видела, не замечала того, что происходит на самом деле, пытаясь обмануть себя, спрятавшись за ширму ожидаемого от нее образа. В этот раз ей приходится столкнуться с этим лицом к лицу. Берри просто взяла и поселилась где-то в сердце, самовольно выписав себе грин-карту, а у Куинн так и не хватило духу выставить столь непонятного незаконного эмигранта, не забыв при этом выписать ей счет за понесенные убытки.

Иногда Куинн просыпается и видит, что Рейчел спит все на том же излюбленном стуле у стены, и тогда она борется с желанием разбудить девушку, осознавая, что пробуждение после такого сна будет сопровождаться затекшей шеей и болью в спине. Взамен этого она смотрит на нее. Изучающе. Медленно. Ласково. Так, словно хочет запомнить ее до мелочей, боясь, что однажды Берри все надоест, и она выйдет за двери палаты, чтобы больше не вернуться.
Порой Рейчел засыпает на стуле около больничной койки, положив голову на руки возле ног Куинн. Ее сны беспокойны, кратки и урывисты. Фабрей кажется, что Берри не досыпает. Она замечает, что ее постоянная посетительница все чаще плачет во сне. На руке у Рейчел так и нет обручального кольца, и Куинн не знает, как спросить об этом, боясь спугнуть то ненадежное чувство радости оттого, что Рейчел все-таки пока еще Берри.
Как-то раз к ней заходит Финн. Он хочет, чтобы Куинн поправилась. Но выглядит таким потерянным, когда под конец беседы говорит, что больше не видит Рейчел, что она чудом разрывается между больницей и школой, непонятно каким образом успевает все. Он беспокоится за нее, спрашивает совет и хочет хоть как-то исправить положение. И Куинн становится стыдно за это. За то, что именно она та причина, которую Финн никак не смог бы устранить.

Рейчел поет иногда, тихо-тихо, будто боится, что стоит чуть повысить голос и все изменится. Исчезнет, оставляя ее с иллюзорной реальностью. Она все еще боится проснуться на жестком пластмассовом стуле в коридоре, в мире, где Куинн нет.

Когда Куинн позволяют впервые покинуть палату, то, увы, только на инвалидном кресле. Это еще один момент, когда она осознает то, как реальность бьет ее по голове, заставляя все больше понимать, что происходит. Прикусив нижнюю губу, она решает, что будет идти до конца несмотря ни на что. Как оказалось, это страшно сначала, первые дни, потому что потом Рейчел будет устраивать с ней чуть ли не гонки, рассекая по коридорам больницы. И Берри неважно, насколько укорительно будет смотреть им вслед медсестра, и какой выговор ее может ожидать от врача из соседней палаты, потому что улыбка Куинн в этот момент бесценна. Рейчел не хочет говорить ей о том, что как только они выйдут из этой больницы, то все будет отнюдь не так просто.

Уже пять дней подряд, как Рейчел не приходит. Куинн не находит себе места. Она включает плеер, до дыр заслушивая песни, которые они брали как основу к региональным, да и просто к выступлениям в хоре. Она не может читать, потому что ее внимания хватает лишь на один абзац текста, прежде чем мысли уплывают в другую сторону. Она переживает, что что-то случилось. Но если бы это было так, то недавно заходивший Курт обязательно ей бы сказал. И ей остается только ждать.

Куинн просыпается от того, что чувствует, как кто-то сидит рядом с ней на больничной койке и легко водит пальцами по ее лицу: откидывает светлую прядь волос со лба и заправляет ее за ухо, переходит на висок и легко скользит по щеке, а потом вновь повторяет тот путь. Чьи-то пальцы выводят узор, танцуя по ее коже. Куинн ловит себя на мысли, что ей должно быть страшно, но вместо этого она чувствует лишь обреченное умиротворение, когда спокойствие растекается по телу и она может на краткие минуты забыть о тупой боли, эхом отдающейся в голове. Она слышит тихие всхлипы и открывает глаза, не позволяя себе еще хотя бы чуть насладиться этим ощущением. В палате темно, но она ясно видит Рейчел, рука которой замерла на щеке блондинки. Берри напрягается, замирает, но не перестает плакать, слезы размеренно текут по ее лицу и Куинн не знает, что сделать, чувство беспомощности гложет ее, как и знание того, что Берри плачет из-за нее. Она кладет одну ладонь поверх ее руки, сильнее прижимая ее к своей щеке, и чуть приподнимается, принимая полусидячее положение, чтобы дотянуться рукой до Рейчел и смахнуть ее столь нежеланные слезы.
Она надолго запомнит этот момент, когда только тусклый свет освещал палату, утопающую в молчании Берри.

На следующее утро Куинн проснется и увидит Сантану, безмятежно сидящую рядом и печатающую смс. Судя по ее глупой улыбке, с вероятностью девяносто девять процентов можно утверждать, что получатель печатаемого шедевра не кто иной, как Британи. И когда Лопез наконец отвлечется от переписки, то сразу же сделает серьезное лицо, будто ничего не было, и без предисловий скажет, что два дня назад Рейчел рассталась с Финном. На удивление мирно и без пинания стульев. Пока она рассказывает об этом, то не сводит глаз с блондинки, смотря на каждую черточку ее лица, примечая каждое движение лицевых мышц, когда по лицу можно прочитать все: начиная от шока и заканчивая плохо скрываемым облегчением, смешанным радостью. А потом буднично будет рассказывать о том, что произошло у нее на этой неделе, как Британи вытащила ее кормить уток у местного пруда и чуть не сподвигла искать барсуков под деревьями – благо Сантана вовремя опомнилась, чтобы этого не делать, и сумела откупиться клубничным мороженым. Куинн смеется: искренне, беззаботно и капельку не веря в происходящее. Она бы танцевала, если бы могла, потому что в этот момент она почувствовала, что с ее плеч свалился такой груз, тяжести которого не осознавала даже она. И ожидание перестаёт быть таким тягостным.

Через пару дней, как ни в чем не бывало, к ней в палату придет Рейчел со странным живописным рассказом о том, как она сожгла свое свадебное платье на заднем дворе дома.
– Если бы я знала, что мои папы будут так рады этому, то я сделала бы это раньше. Но честное слово, они были словно маленькие дети, готовые взяться за руки и танцевать ритуальные танцы возле костра или, еще хуже, жарить зефир.
Куинн улыбается той обиженной непосредственности, с которой Рейчел рассказывает это, так, будто ей пять лет и она думает, что кто-то украл ее любимого плюшевого мишку, в то время как он, на самом деле, валяется под кроватью.
Почему-то в этот момент она верит, что все наладится.

А еще через неделю Куинн узнает, что она отправляется домой.


Инвалидное кресло как постоянное средство передвижения – из уст врача это звучит словно приговор. Страшный и безапелляционный, не дающий право на обжалование и восстановление справедливости. Единственный плюс лишь в том, что это на время, в том, что это не навсегда. По крайней мере, ее заверяют в этом, почему-то все чаще боясь смотреть в глаза. Свой дом приходится изучать заново. Теперь Куинн вынужденно живет в комнате для гостей на первом этаже, потому что лестницы, с виду лишь безобидные препятствия, стали настоящим бедствием, впрочем, как и расстановка мебели, высокие пороги, и так некстати поставленные кадки с цветами… В жизни вообще пришлось многое поменять.

Куинн повезло – у нее есть Арти. Он как проводник ведет ее по всем закоулкам ставшей внезапно такой чужой школы, указывает места, которые ей не преодолеть, даже если на вид они безопасны. Он говорит ей опасаться дождя и скопления людей, скошенной травы и бродячих животных. И настоятельно просит ее никогда не быть одной в первое время, потому что сейчас – не время для безрассудной гордости. Увидев, как у выхода из школы их встречает Рейчел, Куинн почему-то уверена, что одиночество ей не грозит. Даже если она очень этого захочет.
У Рейчел грустные глаза. Она источает вину. Как щенок наделавший лужу у хозяйского ботинка, она смотрит с опаской, с сожалением и с осознанием того, что не может ничего исправить. Она теперь мало улыбается, не рвется петь в хоре, в попытке выбить себе соло, и все чаще молчит, отрешенно смотря куда-то в противоположную стену. Берри просто живет в разрушенной рутине своего устоявшегося распорядка. Сегодня она дарит Куинн велосипедные перчатки, и не знает, куда деться от стыда за знание того, что та неизбежно сотрет ладони в кровь. Но она, опять же, ничего не сможет с этим поделать. И эта беспомощность угнетает, хотя, не мешает ей верить. Верить в то, что Куинн обязательно встанет на ноги. Рейчел уверена в этом, даже если Фабрей потеряет надежду.
Ей кажется, что ее уверенности хватит на двоих.

Куинн думает о том, что ей все-таки в чем-то повезло, – у нее есть друзья, которые не бросают, не отворачиваются, когда она беспомощна, не закрывают глаза на правду и всегда готовы подать руку, когда она нуждается в поддержке. Вокруг нее все те, кто заставляет чувствовать себя нужной, не бесполезной в этом изменчивом странном мире. И пусть сарказм Сантаны, не всегда достигает цели и порой не способен ободрить ее в минуты жуткого уныния, но она действительно старается внушить Куинн хотя бы каплю своего оптимизма. В школе с ней рядом всегда ходит Пак, заставляющий любое препятствие казаться лишь забавой, а не проблемой, над которой стоит сломать голову, а Бриттани вообще пришла сегодня к ней домой и полчаса сожалела о том, что не смогла принести Лорда Таббингтона, потому что у него депрессия. Но клятвенно обещает принести в следующий раз, когда он не будет занят охотой на коварных садовых гномов, вооруженных маленькими вилами.
Друзья всегда будут рядом, готовые пойти на все лишь бы помочь ей, – в этом она уверена.

Через месяц после выхода из больницы Куинн начинает пробовать ходить. Неуверенно. Неудобно. С опаской. С постоянной опорой – это теперь нормально, ходить на короткие расстояния, хватаясь за все возможные предметы мебели, попадающие под руку. Но чаще в такие моменты она чувствует рядом с собой Рейчел, которая поддерживает ее, приобняв за талию. Именно она стала тем самым пресловутым плечом, на которое всегда можно опереться, не боясь последствий.
Куинн думает, что Рейчел не повезло больше всех, – потому что она всегда рядом. Во все моменты: от беспечной радости до депрессивного уныния. Сегодня они могут смотреть фильмы и кидаться друг в друга попкорном, а завтра – не сказать ни слова, просто сидя на диване в гостиной, обмениваясь осторожными взглядами.
Иногда Рейчел попадает под срывы. Куинн рыдает, кричит на нее, кидается подушками, рамками, статуэтками и всем тем, что так неудачно попадается под руку. Первый раз это застало Рейчел врасплох, когда «волшебная» плюшевая утка полетела ей в лицо. Второй – испугал саму Куинн до чертиков, когда она осознала, что внезапно брошенная керамическая кружка поразила стену лишь в двадцати сантиметрах левее головы Берри, заставляя ту сжаться и закрыть глаза. Страх моментально поразил оцепенением, так, что Фабрей не могла заставить себя сдвинуться с места, замерев возле шкафа, опираясь рукой на полки. Понимания ситуации не хватало даже на то, чтобы принести извинения, пока она судорожно дышала, неспособная вымолвить ни слова. А Рейчел лишь подошла к ней и обняла, нежно, почти невесомо, тихо прошептав, что все понимает, с осторожной улыбкой добавив, что ей тоже жалко несчастную летучую кружку. Теперь как только Берри чувствует приближение бури, то сразу оставляет Куинн на несколько минут одну, позволяя ей успокоиться, дав столь необходимое время на то, чтобы взять себя в руки, а потом приходит и молча садится рядом на кровать. Она действительно все понимает. Поэтому не включает свет, когда заходит в комнату, – свет напоминает Куинн о ее ущербности и Рейчел знает это, сознательно убирая все, что может напомнить девушке об этом, о группе поддержки, в которую Фабрей уже не попасть, о том, что она уже не успеет выиграть чемпионат в красно-белой униформе. Все фотографии, награды, кубки и поздравительные ленты, - все это постепенно исчезает в очередной коробке прошлых воспоминаний. Берри знает, что ей остается только терпение. Поэтому каждый раз она обнимает Куинн отчаянно сильно, так, будто является для нее последним оплотом этой непостоянной несправедливой жизни. Но в тоже время объятие столь осторожно и хрупко, словно в ее руках находится самая большая ценность, которая дороже золотых звезд и премии Тони.

Куинн каждый раз извиняется, ей стыдно за то, что она так напрягает Рейчел, отбирая у нее все прелести подростковой жизни. Сейчас - пора надежд и безумных свершений, легких развлечений и семейных ужинов, но Берри не поддается на уговоры. Сколько раз Фабрей говорила ей о том, что она не обязана тратить свое время на нее, что она должна гулять, петь, ездить в Нью-Йорк и ходить по магазинам с Куртом. У нее должна быть жизнь. Своя жизнь, не привязанная ни к какому негативному элементу. Куинн понимает, что Рейчел не будет нужен балласт, который оставит ее здесь, в Лиме, благодаря чувству вины, ведь у нее впереди великолепное будущее, а не подруга в инвалидной коляске. И в глубине души Фабрей боится, что однажды Берри согласится на ее дурацкие уговоры и будет приходить все реже и реже, пока вовсе не перестанет. И от этого ей становится тошно.
Но Рейчел упрямая. Она снова и снова приходит в ее дом. Привычно здоровается с Джуди, спрашивая о работе и обычном положении дел, лучезарно улыбается и привычно проходит путь до комнаты Куинн. Немного мнется у порога, делая пару глубоких вдохов, и осторожно приоткрывает дверь. Она уже даже не стучит, извещая о своем присутствии, потому что это давно ни для кого не секрет, что она зайдет в эту комнату в любом случае, даже если услышит в ответ то, что ее не хотят видеть.

Как-то раз Рейчел толкает дверь и обыденно замечает, что комната привычно погружена в полумрак. Гораздо больше ее внимание привлекает не отсутствие света, а открытое настежь окно и Куинн, которая лежит на кровати спиной к двери, закутавшись в легкое одеяло. Берри не раздумывая подходит к подоконнику и чуть прикрывает оконную раму, поправляя при этом штору, а потом осторожно подходит к девушке и садится на не занятую половину кровати. Она слышит каждый редкий звук с улицы и мерное тиканье часов с соседней тумбочки, но Куинн так и не оборачивается, никак не реагирует на ее присутствие, лишь дышит рывками, смешанными с подавляемыми всхлипами. Тогда Рейчел осторожно ложится с другого края, прямо на одеяло, ждет пару минут хотя бы какую-то реакцию на свое перемещение от подрагивающей Фабрей и осторожно придвигается ближе, делает глубокий вдох и аккуратно обнимает ее за талию, напевая что-то успокоительное. Тихо, как будто блондинка уже спит и стоит ей хоть на чуть-чуть повысить голос, то она проснется. В эти минуты Куинн забывает о боли, о собственной неполноценности и сложных вопросах жизни. Она знает, что Берри где-то в глубине души все равно постоянно боится сделать ей больно при любом возможном контакте, но, на радость ей, Рейчел преодолевает в себе все страхи и решительно идет вперед, предлагая столь необходимый физический комфорт. Как ей это удается, – Фабрей не понимает. Ей хочется быть столь же уверенной в себе, в своей победе, в их победе… но это так нелегко.

Когда ты проводишь с кем-то так много времени, то привыкаешь. Настолько, что минуты одиночества становятся невыносимыми. Постоянное присутствие теперь воспринимается как должное. Такое необходимое и такое привычное.
Рейчел иногда остается у нее на ночь. Она честно провела три ночи на диване в гостиной, пять в спальном мешке в теперешней комнате Куинн, пока бывшей пациентке больницы это не надоело и она не сподвигла упертую до невозможности Берри на другой край кровати. Та пафосная речь, которую в качестве аргумента привела Фабрей, заняла бы достойное место в сценарии какой-нибудь театральной постановки с драматическим уклоном. И Куинн потом еще не раз жалела о том, что ее не записала, потому что, похоже, именно в этот момент она нашла средство, способное заставить непреклонную Рейчел Берри изменить свои решения независимо от того, какая цель была принята изначально.
Кошмары Куинн почти всегда одинаковы: пустынный пейзаж и нескончаемая дорога, по которой она уверенно ведет свой маленький красный фольц, а внутри все сжимается, от знания того, что единственный перекресток на этом бесконечном пути поставит жирную точку на ее жизни. И Куинн кажется таким реальным чувство, когда куча маленьких осколков впивается ей в левую щеку. Просыпаясь в липком холодном поту, она благодарит Бога за то, что это – реальность, а не то, что творится у нее во снах. Но все равно она не сможет заснуть до самого утра и ей ничего не остается, как смотреть на тени деревьев на стенах своей спальни и медленно наблюдать за тем как просыпается город.
Когда рядом спит Рейчел, то она старается не разбудить ее, и видит в столь ранних пробуждениях свои плюсы. Фабрей смотрит на то, как солнце путается в волосах Берри, как она смешно морщит нос и бормочет что-то о том, что Грэмми может еще пять минут подождать, и пытается зарыться лицом куда-то в подушку. Это завораживает. Настолько, что Куинн хотела бы остановить время, найти фотоаппарат и сделать бесчисленное количество снимков, чтобы держать Рейчел всегда рядом, в памяти, где-то у сердца.

Они тени прежних себя: уставшие, бледные и измученные. У каждой из них свои кошмары и одна бессонница на двоих. Однажды, когда сон не приходит ни к одной из них, а часы показывают уже два сорок пять, то Куинн вопросительно переводит взгляд с окна на Рейчел, которая занята разглядыванием потолка.
– Зачем ты порвала с Финном? – почему-то этот вопрос кажется единственным правильным в этот момент. Может, в этом виновата атмосфера, а может, наступивший предел любопытства – ведь она так давно хотела спросить об этом.
Берри не отвечает. Она чуть хмурит лоб и все так же смотрит на потолок, пока Куинн прикусывает нижнюю губу, пристально наблюдая за брюнеткой.
Рейчел сама не знает точный ответ на этот вопрос, несмотря на то, что задавалась им миллион раз. Просто в какой-то момент все вдруг стало неправильно. И ей сначала казалось, что если закрыть на это глаза, то все разрешится само собой. Когда этот план провалился, то она решилась на отчаянный ход – быть может, действительно, вывод отношений с Финном на новый уровень все спасет, решит эту проблему непонимания, сохранит то, что начало так стремительно рушиться. Она почти не сглупила, почти не довела это дурацкое от обреченности решение до конца, когда опять в ее жизнь сама того не понимая вмешалась Куинн… Куинн вообще с самого начала была самым нестабильным элементом в ее распланированной жизни, слишком неизвестная переменная, порождающая варианты возможностей. И если сначала это раздражало, то потом все больше притягивало, настолько, что Рейчел начала бояться, что это плохо кончится. По крайней мере для нее. Потому что в глубине души она начинает подозревать, почему все планы имеют свойство прощально махать ей ручкой и драматично лететь к чертям, но сказать об этом она не готова. Берри хочет быть уверена, вопрос лишь в том – как убедиться. Ее сердце уже давно не принадлежит ей. Она никогда не принадлежало Финну, потому что когда-то давным-давно, кажется, что уже в прошлой жизни, оно было отдано незаметно для нее самой, а когда она спохватилась пропажи, то было уже слишком поздно. Осталась лишь пустота, которую она так и не смогла заполнить ни вниманием в хоре, ни Джесси, Паком или Финном. У нее не осталось шансов. Не осталось вариантов. Ей надо было найти того, кто украл ее сердце. Но иногда ей сложно избавиться от ощущения, что Финн ее последняя надежда – единственный, кто будет ее любить, будто в мире не существует больше никого, способного вынести Рейчел Берри.
– Какая интрига в ослепительной покорительнице бродвейской сцены, если она выходит замуж так рано? – отшучивается Рейчел. Ей страшно признавать, что контроль уже не присущ распланированной жизни Рейчел Берри.

Как-то раз, во время очередного срыва Куинн, Рейчел внезапно кричит на нее в ответ, а потом вдруг резко останавливается, зажмуривается, делает глубокий вдох и оседает на пол не в силах унять слезы. Куинн проклинает все что можно, пока неуверенными шагами пытается дойти до нее, постоянно ища точку опоры. Стискивает зубы от мгновенной боли, когда присаживается рядом, вытягивая ноги, и бережно обнимает девушку за плечи. Ведь она тоже все понимает. Понимает то, что Берри тоже надо за кого-то держаться, потому быть постоянно сильной, прячась за непробиваемой стеной бродвейской улыбки, - слишком тяжело. И она как никто другой осознает, насколько им обеим нужна поддержка. Куинн старается успокоить ее, методично выводя круги на ее спине, потирая предплечья, но Рейчел все равно продолжает плакать, как будто все то, что она терпела все это время, разом выплескивается наружу. И Куинн начинает паниковать. Она не знает, как исправить все это, готовая сделать что угодно, лишь бы вновь увидеть ее улыбку. Она осторожно отводит пряди темных волос от лица, пытаясь увидеть во взгляде Рейчел хоть что-то, что позволит ей наладить столь внезапно испорченное положение… а потом она вдруг понимает, что у Рейчел соленые губы. Да, не так она представляла первый поцелуй с ней. Не на грани отчаяния, с безудержным чувством страха. Когда Куинн отстраняется, то видит, что Рейчел не открывает глаз и держит руки как при сдаче в излюбленной позе грабителей старых вестернов, – «руки вверх», будто ее застали на месте преступления. И Куинн не знает, хочет ли Берри оттолкнуть ее и отвесить пощечину, но боится травмировать и так не до конца зажившую блондинку, или же хочет притянуть ближе.
Она бы многое отдала, чтобы понять, что творится в ее голове.
Когда Берри открывает глаза, то прикусывает губу, помогает Куинн подняться с пола и уходит за дверь, не проронив ни слова, оставляя Фабрей наедине с чувством того, что кто-то сейчас окончательно все испортил.

Куинн теперь жалеет о том, что сделала этот шаг, усложнила все то, что, казалось, не могло уже стать запутаннее. Потому что один раз всегда заставляет желать большего, заставляет думать об этом постоянно. Единственный раз перешагнув черту, она теперь не может заново построить себе границу, непробиваемую кирпичную стену, которую она не смогла бы преодолеть. Ей тяжело удержать себя, ведь как любой архитектор, она всегда будет знать, как обойти свою же собственную постройку.

Рейчел звонит ей следующим вечером. Она теперь никогда не шлет смс, будто боится, что Куинн все еще за рулем той машины. И сообщает, что им надо поговорить.
Они молча сидят друг напротив друга – Куинн на кровати, Рейчел на стуле у стола, но не смотрят друг другу в глаза. Рейчел постоянно мнет пальцы, дергает ногой, чуть привстает и тут же садится обратно, попутно теребя то край свитера с оленем, то прядь волос, пока Куинн прикусывает нижнюю губу, каждый раз порывается что-то сказать, но тут же останавливает себя. Неловкость настолько сильна, что, кажется, становится осязаемой, ее можно резать ломтями и фасовать по пакетам, запасаясь на слишком безоблачные дни.
– Все должно быть совсем не так, – Рейчел решительно взмахивает руками и садится рядом с Куинн, вполоборота. Глаза в глаза. Взгляды тайком, пока никто не успевает заметить, сразу опускать взгляд в пол, когда она все-таки замечает, – это остается в прошлом, таком далеком в эту минуту. Фабрей в который раз замечает, что у Рейчел красивые глаза, в них охра переливается в умбру, замешивая фоном все возможные оттенки коричневого, и, кажется, что вся палитра постоянно переливается, меняя узор и рисунок, стоит лишь изменить угол света. Берри осторожно берет ее за руку, и напряженность начинает постепенно растворяться. Медленно, тягуче, но им, похоже, на этот раз уже некуда торопиться.
Куинн так много хочется рассказать, объяснить, но каждый мысленный диалог звучит как клише из стандартных штампов кинофильмов, что они смотрели с Берри на прошлой неделе. Поэтому она просто молчит, греясь в тепле чужой ладони, впрочем, молчит и Рейчел, потому что если бы Куинн когда-то давно знала, что в этой тишине можно все понять без лишних слов, когда можно все прочитать по глазам и жестам, то сделала бы это гораздо раньше.
Вы ведь друзья, верно?
Нет.
Наверное, все-таки нечто большее.

Куинн не думала, что этот день действительно настанет. Ей было сложно верить во что-то аморфное, держащееся на одной надежде, да и то, по сути, давно уже не ее собственной. Потому что первый самостоятельный шаг Куинн похож на маленькое чудо, свидетелем которого Рейчел и не мечтала стать. И пусть шагов всего пара, но их ценность сродни победе на марафоне. И неважно, что теперь Берри по привычке будет держать Куинн за руку, иллюзорно опасаясь, что больше не нужна ей, Куинн верит, что Рейчел дождется ее.

Когда через десяток дней Куинн встает и без видимых усилий делает пару шагов, то Рейчел буквально сносит ее на кровать в медвежьем объятии. Она смеется. Она плачет. Она счастлива. Так, будто это она сама сделала эти шаги. А потом целует Фабрей в щеку и, кажется, теряет голову от безудержного восторга, потому что Куинн кажется, что сейчас Рейчел думает о том, что у нее соленые губы.

Сложно понять, как иногда человек проходит путь от отправной точки до уверенного огонька своей призрачной цели, когда в багаже у него нет путеводной карты, нет плана и абсолютно никаких предположений о своем будущем. Можно было бы остановиться, бросить все на полпути, свернуть с дороги и найти себе другую лестницу, к другой, пусть и не столь желанной, но все же хоть какой-то цели. Однако найдется кто-то, кто обязательно пойдет дальше, наперекор всему и всем. И тогда такая неопределенность может сыграть ему на руку, ведь мироздание так не любит распланированные сценарии.