ПЕРВАЯ ТЕРЦИЯ.



Солнце огромным испанским флагом растянулось на противоположной трибуне. Чехарда лиц еле различима с балкона. За городом тучи — альбиносы собирают заговор, а здесь, на заполненной до отказа арене Лас Вентас, жарко, душно. Между рядами зрителей плывет белая шапочка продавца прохладительных напитков.

— Грация, сеньора.

Пилар пьет холодный лимонад, глядя на арену, где маленький и верткий человечек (а где вы видели плечистых матадоров?) подходит к загону и приветствует быка. Плащ свисает с его плеча, тащится по песку, один неуклюжий шаг — и герой рухнет на глазах толпы. Только желание проучить самодовольного наглеца заставляет Пилар следить за происходящим внизу.

Через главные ворота верхом на дурных, обреченных на смерть лошадях въезжают пикадоры. Они занимают свои места в центре круга синхронно. Братья Санчес улыбаются публике, и, глядя в перекошенные отвагой лица, становится ясно, что это близнецы. Они готовы сражаться, бык — умереть.

Быки, как и люди, встречаются разные. Свирепые, медлительные, хитрые — сразу и не разберешь, а когда поймешь, всякий интерес пропадает. Пилар следит за схваткой быка и матадора. Расшитый золотом жакет, узкие короткие брючки и белые гольфы. Разве такой человек может быть опасным?

Из королевской ложи все выглядит иначе: жизнь, смерть, крики восхищения и негодования толпы. Иногда Пилар кажется, что ее отец Мигаль Примо де Ривера, став премьер-министром страны, потерял интерес ко всему происходящему вокруг. Но вот он закуривает, с прищуром смотрит на арену и спрашивает:

— Кто выступает?

Все мужчины в ее семье курят.

— Габриэль Ароса — восходящее солнце Каталонии, — отвечает Пилар.

Ее отец обменивается колкими взглядами с Его Величеством Альфонсо Тринадцатым, вспоминая какие-то общие дела в Барселоне, дела за которые каждый получился свое, и теперь с этим «всем» варился в своем персональном аду. Потом, стряхнув оцепенение, поворачивается к сыну:

— Ты поставил на него?

— Нет, — поджимает и без того тонкие губы Хосе Антонио.

Все мужчины в ее семье темные, смуглоглазые, с невидимым и несмываемом пятном рока. Отец снова кивает, подтверждая мысли Пилар.

— Значит, хоть сегодня не будешь транжирить свое наследство.

— Он его приумножит! — говорит Рамиро Рамос и кладет руку на плечо друга.

Хосе Антонио поспешно скидывает ее, так же поспешно, как и отвечает. Пилар качает головой: брат никогда не повзрослеет, так и умрет молодым. Она еще не знает, насколько близка к истине.

Яркий желто-розовый плащ развевается в руках матадора. Несколько секунд противники буравят друг друга взглядом. Их головы почти соприкасаются, лишь тонкая ткань капоте разделяет животное и человека. Шапочка на голове матадора чем-то напоминает опущенные рога. Если и существует танец смерти, то это пасодобль. Грудь выпячена, плечи расправлены, ты идешь вперед и отступаешь не глядя. Их танец прерывают пикадоры, одновременно нанося удары в бычий загривок. Первые струйки крови катятся по хребту разъяренного животного, мышцы напряжены и рвутся под градом новых ударов.

Бык замирает, щелкая хвостом, а в следующую секунду кидается на всадника. Тяжелая попона сковывает движения, не защищая, и лошадь заваливается на бок. Длинные ноги взмывают в воздух, из вспоротого живота на арену вываливаются кишки. Пара красных нитей так и остаются намотанными на рога, точно ленты бандерьеро.

Женщина в соседнем ряду охает и закрывает глаза пухлощекого малыша. О, эти «добрые жены»! Они преследуют Пилар. У них славные дети и вкусные пироги, они ходят на воскресную службу и всякий раз закрывают глаза, когда бык насаживает на рога потерявшего бдительность. Пилар была не такой.

Пикадору все-таки удается выбраться из-под лошади. Прихрамывая, он покидает арену. Одиночные, словно пули, освисты проносятся над трибунами, но публика еще готова ждать, наблюдая, как бык-четырехгодка, забыв унижение и усталость, преследует своего мучителя.

Снова звучат трубы. Конные спешиваются: редкий случай, встречающийся в бедных землях Каталонии, где матадор не может содержать полную квадрилью и довольствуется двумя-тремя помощниками. Бык дергается, чуть не припечатав одного из них к ограждению, потом резко меняет направление и бросается на матадора. В последний момент Габриэль Ароса делает шаг в сторону, повертывается вокруг своей оси и неуловимым движением вонзает в загривок пару бандерилий.

Сердце сбивается на удар. Если смерть — это танец, то Пилар никак не удается поймать ритм.

— А он не так прост, как кажется, — нарушает молчание отец.

— Сейчас простых людей раз, два и обчелся.

— Да посмотри, вон они сидят вокруг, стучат ногами, хлопают в ладоши, когда тореро отводит руку для последнего удара, и кидаются огрызками, стоит ему промахнуться. Испанский народ.

— А ты не промахивайся, Мигель, — отвечает король Алонсо Тринадцатый, — локоть прямее, спину тверже, как учили в военной академии.

Отец прикусывает мундштук, стряхивая пепел на арену Лас Вентас. На его одутловатом лице бродят желваки, волосы зализаны по бокам, отчего кажется, что голову капитан-генерала украшает гребень. Он думает о своей болезни, глубоко задумывается, что даже не замечает, как Габриэль Ароса подходит к их балкону.

Матадор переводит взгляд с короля Испании на Примо де Риверу, моргает и останавливается на Пилар. Маркиза Эстельи и Сомбремонте... Прежде, чем вспомнишь все ее титулы, у тебя захватит дух. Время украдет у нее молодость, война — семью...

Габриэль опускается на колено. Правая рука в защитном жесте прижата к сердцу. Слова вырываются из груди матадора и выплескиваются на арену.

— Cara al sol con la camisa nueva...

Наверное, одни провинциалы еще произносят посвящения в стихах. Ее брат переглядывается с Рамиро Рамосом. Они смеются, как молодые любовники, и Пилар приходится на них шикнуть. Мелодичный и женственный голос матадора течет по ее венам, сворачиваясь в слова. Спустя несколько лет их авторство припишут Хосе Антонио.

Матадор берет клинок и пробует на гибкость. В его глазах море решимости: бурлящее Средиземное море. Бронзовый загар защищает кожу не хуже доспехов, алая мулета пульсирует в его руке, точно вырванное сердце. Он дразнит животное и публику.

Склонив рога, бык проходит под мулетой. Кажется, его силы на исходе, взгляд полон печали, а глаза — слез. Габриэль Ароса встает против солнца, левая рука согнута в локте, являясь упором для правой, в которой шпага.

Бык фыркает и качает головой, стряхивая с себя леность, делает первые шаги. Помощники что-то кричат матадору, но тот не шевелится. И Пилар пронзает щемящее ощущение тревоги там, где городские матроны прикалывают к груди бутоны роз...

...Боль растекается по ребрам, поднимаясь все выше к горлу, чтобы душить...
Габриэль Ароса катится по арене. Монтера слетела с головы, и зрители видят длинные светлые волосы.

— Эспада! — Кричит Мигель Примо де Ривера, вскидывает руки к небу, на его пальцах сверкают перстни, достойные царя Соломона.

— Это девушка! — восклицает Хосе Антонио.

Пилар отвечает коротким проклятием, слышным только ей одной.

— Она собирается подняться? — не унимается Хосе Антонио.

— Иначе ее затопчет бык.

Пилар не вмешивается в диалог отца и брата, и не потому, что женщина должна молчать, когда говорят мужчины; Пилар заручилась членством в их клубе не за голубые глаза. Лас Вентас под колпаком тишины, да что там — весь Мадрид.

Бык совершает круг почета над поверженным матадором. — Ну же, — произносит она одними губами, — вставай.

Габриэль подбирает шпагу и мулету. На ее лице воля борется с болью.

— Хорошая девочка.

Монтера так и остается лежать на арене. Ее секрет раскрыт, но девушка не сдается. Она кричит помощникам, чтоб те отпустили быка. И все повторяется за одним маленьким исключением. Когда между ними остается каких-то десять метров, матадор, выставив вперед «меч зари», бежит навстречу быку. Кажется, девушке не миновать его копыт. По инерции бык пролетает еще пару метров прежде, чем ноги подламываются, и животное заваливается на бок. Габриэль Ароса падает на колени, скользит по песку, медленно принимая стойку победителя.

— Со второго раза, — цокает языком Алонсо Тринадцатый.

— Неплохо для девчонки.

— Мигель, разве им не запрещено выступать на арене?

— Запрет снял ваш дед, — отвечает Примо де Ривера.

Говорят, в Испании вечная осень. Желто-красные цвета присутствуют в цветниках и аллеях, украшают городские балконы и крыши, это кровь и песок арены. Но сейчас над трибунами идет метель. Зрители машут белыми платками, требуя наградить отважного матадора ушами, бычьим хвостом, а может тем и другим, но у сеньоры де Ривера иные планы.

— Присмотрела себе какого-нибудь симпатичного мальчишку? — спрашивает отец.

Он хочет видеть Пилар удовлетворенной и счастливой, хочет, чтобы его оставили в покое. Капитан-генерал может взять приступом столицу Марокко и захватить власть в Испании без единого выстрела, но не может понять свою дочь.

— Кое-кого, — загадочно улыбается Пилар.

В ее голосе слышны нотки порочности. Она порочна, как вся семья Примо де Ривера. Только грехи Пилар не замолить в церкви. Мужчинам проще. Так было и так будет.

— Еще один герой на час? — упрекает ее отец и давится табачным дымом.

— У каждого свои вредные привычки, — смеется Хосе Антонио.

Сегодня вечером его точно не будет дома.



ВТОРАЯ ТЕРЦИЯ.



Ровно в девять вечера в дверь загородного дома на окраине Мадрида позвонили. Приглашение отужинать в обществе сеньориты Пилар Примо де Ривера оказалось неожиданным и интригующим. Покинув арену, Габриэль только и успела уложить волосы, да отряхнуть «костюм огней» от пыли. Впрочем, матадора из толпы всегда выделяла одежда, сними ее — и это будет голый матадор.

И пока Габриэль с ног до головы осматривают, она в свою очередь изучает гостиную. Крепкая деревянная мебель. Покрытая патиной бронза. Дом не блистает новомодной роскошью, но и не лишен своего шарма. Тяжелые и, как ей кажется, пыльные портьеры лишают надежды на свет. Происходящее в доме премьер-министра сокрыто от посторонних глаз. Габриэль задумывается: каково это — жить в доме Примо де Ривера.
Наконец ее впускают внутрь, и морось улицы остается за дверью. На ковер с плаща падают капли дождя.

— Как тебя зовут, дитя? — спрашивает тучная экономка.

— Габриэль.

— Красивое имя для красивого человека.

Девушка смущается, а тепло очага пьянит, придавая ее голосу и движениям мягкость. Со второго этажа Габриэль приветствует хозяйка. Она сразу узнает Пилар. В красном бархатном платье и с распущенными волосами женщина выглядит обворожительно. Но что хочет от нее сеньорита? Почувствовать животный магнетизм и опасность, которые исходят от матадора? Габриэль не хочет стать очередной домашней зверушкой сеньориты Пилар. Она порывается уйти, но быстро одергивает себя: это поведение не достойно матадора. Габриэль улыбается хозяйке и следует за ней в просторную комнату с накрытым столом.

Камин усиливает ощущение таинственности. Языки пламени пожирают друг друга, отражаются в рожках люстры и бегут по лестнице, отчего кажется, что дом вот-вот сгорит.

— Будешь?

В руке Пилар бокал сангрии с дольками апельсина и льда. В словах ни одной условности.

— «Es Sangre del Diablo» — кровь дьявола, — говорит Габриэль, садясь в кресло.

— Тогда херес, — снова предлагает она. — Матадоры так суеверны.

— Как же много вам о нас известно!

Пилар приподнимает правую бровь.

— Достаточно.

Двери открываются. Слуги вносят главное блюдо и ставят на стол. Облитая соусом глыба мяса в ожерелье фасоли возвышается точно пик Ането. Их кресла пододвигают ближе к столу и друг другу, зажигают свечи. В образовавшейся тишине Габриэль чувствует себя неуютно.

— По легенде сангрию придумал итальянский солдат Хелио Габал, за что был признан еретиком, уличен в связи с сатаной и сожжен на костре, — говорит она, чтобы хоть как-то скрыть охватившую ее неловкость. Только что общего могут иметь женщина и дьявол?

— Глупые суеверия, — пожимает плечами Пилар.

«Не упади», — вспоминает Габриэль напутствие отца, и его голос, что колокол без языка — мертвый. Но, идя ему на встречу, стараясь не упасть, не ударить «лицом в грязь», она лишь отдалялась, пока не оказалась здесь, в Мадриде.

— Сеньорита, Вы верите в Бога?

— Я католичка, — отвечает Пилар. — Впрочем, это нескромный вопрос, особенно для женщины, с которой собираешься ужинать.

Она проводит пальцем по кромке бокала, и Габриэль отводит глаза. Девушка вспоминает первый урок школы матадоров: никогда не смотри долго в глаза быка, иначе он овладеет твоей душой и сокрушит тело. Глаза Пилар гипнотизируют ее неоновым светом.

Габриэль теребит в руках накрахмаленную салфетку, пытаясь скрыть свою заинтересованность сеньоритой Пилар и ее внезапным радушием. В конце концов, не так часто высокородные вельможи и члены их семей приглашают отужинать заезжих матадоров, да и не так блестяще она сегодня выступила, как хотелось бы. От воспоминаний о рассвирепевшем быке Габриэль сжимает салфетку в кулаке, вскидывает голову и смотрит прямо на сеньориту Пилар.

— Я промахнулась...

— Что?

— Там, на арене, — уточнят Габриэль.

Это терзает матадора больше, чем ушибы и содранная кожа, словно с этим боем сопряжено все ее будущее. Из всех учеников в школе тореро Габриэль отличало упрямство и стремление к совершенству. Она хочет быть совершенной — как сеньорита Пилар, и в то же время понимает, что быть ей не может. У каждой своя жизнь. От малейшего движения блестки на жакете матадора шуршат, напоминая, что все это подделка, что нити золота и серебра на нем — всего лишь мишура, а успех и слава недолговечны.

— Так почему я здесь? — спрашивает Габриэль и боится услышать ответа, больше рогов быка и разорения отцовской фермы.

— Хотела спросить у тебя то же самое, — мурлычет сеньорита де Ривера. — Почему человек с ранимым сердцем идет на арену, чтобы убивать?

— Каждая эпоха использует свои выразительные средства. Сейчас мир говорит на языке смерти. Кровь стала чернилами, а земля — бумагой. Коррида — такое же искусство, как поэзия или театр.

Когда Габриэль рассуждает об этом, ее глаза светятся, а щеки алеют от страсти, и Пилар представляет, каково это — делить с ней постель.

— Признай, ты просто хочешь поиметь что-то от жизни, а не хлопотать над очагом, пока твой муж пьет с солдатами.

— У меня больше нет мужа, — говорит Габриэль и замолкает. Тишина вязкая, как песок мешает им двигаться на встречу друг другу. Кажется, женщины уже завязли в ней, когда матадор протягивает руку с опустевшим бокалом. — Эта работа дает мне возможность содержать семью и делает мою жизнь интересней. Каждый раз, выходя на арену, я пытаюсь превзойти себя.

Пилар закрывает глаза. Эти напыщенные речи она слышала множество раз, отчего охладела к корриде и красавцам-матадорам, но Габриэль еще так юна и наивна, что верит в иллюзии, поэтому сеньорита де Ривера относится к ее словам с уважением.

— Расскажи мне о своей семье, — просит Габриэль, желая больше узнать о сидящей напротив женщине.

— Она большая.

Девушка-матадор ковыряет вилкой блюдо. Она отрезает маленький кусочек и отправляет себе в рот. Обильно приправленное специями мясо горчит у нее на языке.

— Тебе не нравится carne de lidio? Мясо того самого быка, что ты сегодня убила на арене.

К горлу Габриэль подкатывает тошнота, она извиняется и выходит на балкон освежиться. Видя, что девушке нехорошо, Пилар идет следом. Неужели маленький отважный матадор, способный подчинить себе грубого и свирепого быка, не может отведать его мяса? Она улыбается и отдергивает портьеру.

Габриэль стоит, опершись о пилястры, и смотрит на город. Мадрид горит. Дома и улицы полыхают в электрическом свете, нисходя во тьму ночи к своей погибели. По лицу Габриэль плывет мертвый свет. Пилар разворачивает ее к себе, обнимая за талию, играется с белым жабо, одергивает тонкий черный галстук, и, не встретив сопротивления, запускает пальцы под рубашку, чувствуя жар тела, о котором мечтала последние пять минут. Их головы почти соприкасаются, лишь тонкая ткань разделяет двух женщин. Они стоят так миг или чуть больше. Вдруг Габриэль заваливается на нее. Пилар разрывает рубашку блондинки, на которой уже расплылась кровавая полоса. Наспех обмотанные бинты прикрывают ее грудь. Они все промокли.

— Он все — таки тебя достал, — шепчет Пилар, и ее дыхание касается щеки Габриэль. — Почему ты не сказала?

— А надо?

Габриэль падает в ее руки... на арену... в зыбучий песок и тьму...



ТРЕТЬЯ ТЕРЦИЯ.



Пятичасовая тень стелется по песку, точно капоте. Ни афиши с громкими именами матадоров, ни форма и размер не способны так прославить арену, как песок на ней. Под солнцем Каталонии арена шкворчит страстью, будто разбитый на сковородке желток. Плас де Майор засыпают белой пудрой, и между хлопками зрителей можно расслышать стук башмачков матадора по брусчатке. Песок Лас Вентас серый и мелкий.
Черный силуэт ползет по нему стрелками часов...

Габриэль просыпается, вскакивает, глотая воздух, и давится от боли. Вспышка света — и она снова падает на подушку. Рядом на стуле висит «костюм огней», утративший свой блеск и магическую силу. Она вспоминает теплые руки и грудной голос, шепчущий на ухо ее имя как заклинание. Если существует танец смерти, то должен существовать и танец жизни, его танцуют не на арене, а босиком в простынях.

— Проснулась, — констатирует женщина в светло-голубом халате.

Она смотрит на Габриэль вечность или чуть больше. Не так Пилар хотела провести эту ночь. Приоткрыв дверь спальни, хозяйка зовет прислугу.

— Филомена, можешь подавать завтрак.

— Сеньорита Габриэль задержится у нас ненадолго?

— Принеси круасаны и кофе, — а потом как бы уточняя непривычной к такому порядку вещей прислуге. — Две чашки.

Экономка хмурит брови, потом кивает. Что-то меняется в доме. Рано или поздно это должно было случиться. Она идет на кухню, а Пилар возвращается к своей гостье. Видно, что брюнетка плохо спала или не спала вовсе, она раздосадована и удивлена. Пилар не знает, как ответить на вопрос кормилицы, не знает, сколько это продлится и будет ли в том толк. Сеньорита де Ривера привыкла жить одним днем. Она счастлива и одновременно больна. Время украдет у нее молодость, война — семью, а Габриэль Ароса — душу.