Габриэль живёт в спальне под самой крышей Ракушки.

Каждое утро, проводив Билла на работу, Флёр готовит ей завтрак — круассаны и кофе, немного ежевичного джема, апельсиновый сок. Она ставит посуду на поднос и аккуратно поднимается по лестнице, стараясь ничего не уронить и не пролить ни капли. Эта задача каждый раз кажется почти невыполнимой, но Флёр всё равно каждый раз справляется.

Тихонько приоткрыв дверь и поставив поднос на столик у кровати, она подходит к окну и одёргивает шторы, впуская в комнату мягкий свет совсем не по-сентябрьски тёплого солнца. В комнате Габриэль всегда тепло и уютно, будто одно только её присутствие может согреть.

— Доброе утро, — говорит Флёр, поворачиваясь к кровати, и улыбается, как только может нежно. Сестрёнка потирает заспанные глаза ладошками и смотрит на неё недовольным взглядом, бурчит что-то себе под нос и снова падает, утопая головой в подушке.

— Вставай, соня, — говорит Флёр и медленно начинает стягивать одеяло. — Уже утро, уже пора.

Габриэль сворачивается калачиком и прячет лицо в сгибе локтя, сонно что-то шепчет, смешно поджимает пальчики на ногах, и каждый раз от вида её — такой — Флёр переполняет жгучее, неуёмное счастье. Она ложится на кровать рядом, проводит пальцами по разметавшимся по подушке белоснежным прядям, наклоняется и дует Габриэль в ухо, и та морщится, открывает один глаз и с недовольством смотрит.

— Я принесла завтрак, — шепчет Флёр и обнимает сестрёнку, прижимая к себе.

Когда она только переехала в Великобританию и вышла замуж за Билла, разлука с сестрой была просто невыносимой. Чувства, которые Флёр с самого детства испытывала к Габриэль, вряд ли можно было действительно сравнить с чем-то, существующим в этом сумасшедшем мире. Сестринская любовь… Пьянящая, будто терпкий отцовский коньяк, и выпуклая, будто шрамы от ожогов на коже, и насыщенная, будто разноцветье стёкол в окнах поместья во Франции. Иногда Флёр хотелось собрать эти чувства, засушить, как яркие осенние листья, между книжных страниц и сделать из них гербарий — поставить на стол в хрустальной вазе и наслаждаться долгими вечерами, наполненными гулкой тишиной и морозным воздухом, проползающим сквозь незаметные щели в стенах Ракушки с моря.

И поэтому в такие моменты — утренние, нежные — Флёр любит Габриэль ещё больше, чем когда-либо.

— Малышка, — говорит она, проводя пальцем по её щеке. — Вставай, глупая.

Габриэль обнимает её одной рукой и притягивает к себе поближе. И её горячая ладошка, кажется, насквозь прожигает блузку Флёр между лопатками.

*

— Флёр, вставай, — голос Билла усталый и какой-то тусклый. Она резко распахивает глаза и упирается взглядом в потолок над кроватью. То, как Билл нервным движением старается пошире раздвинуть шторы на окне, порождает внутри стойкое чувство дежа вю, неприятным клубком сворачивающееся внизу живота.

За окном — проливной дождь, льёт как из ведра. Серость мечется за стёклами, будто загнанная, пытается пролезть сквозь них, ищет одной ей известные щели, и в какой-то момент Флёр кажется, что сейчас эта серость и правда проберётся в комнату, а потом — и к ней в душу, выжигая последнее, что там осталось.

— Флёр, вставай.

Взгляд у него такой же усталый и тусклый, как и голос. Взгляд тяжёлый, заставляющий свернуться под ним клубочком и никогда больше не разворачиваться. Билл видит, как в глазах жены снова появляются предательские невыплаканные слёзы, и старается побыстрее отвернуться. Потом подходит к двери и дёргает со всей силы за ручку, и уже на выходе бросает:

— Я жду тебя в кухне. Завтрак готов.

Потом аккуратно прикрывает за собой дверь.

Когда Флёр, встав с постели и накинув на плечи тонкий шёлковый халат, подходит к зеркалу, она видит в отражении бледную девушку с мешками под глазами, худую и тонкую настолько, что, кажется, её сможет унести порывом ветра. Только через пару минут она понимает, что это создание — она сама, и желание со всей силы ударить по ни в чём не повинной стекляшке еле удаётся подавить в себе. Она проводит по зеркальной глади пальцами, очерчивая собственное лицо — заострившиеся скулы, чуть впалые щёки, неаккуратно завязанные в хвост волосы.

— Флёр, завтрак, — громко говорит внизу Билл. Она отворачивается от собственного отражения.

*

— Тебе опять снился этот сон? — спрашивает Габриэль, машинально кроша в пальцах тёплый ещё круассан. Крошки разлетаются по подносу, и Флёр недовольно морщит нос.

— Не делай так, пожалуйста, — просит она, сжимая ладонь Габриэль в своей. Сестра чуть вздрагивает от прикосновения, возвращаясь из собственных мыслей.

— Так снился или нет?

Флёр опускает взгляд.

— Снился.

Сон снится почти постоянно. Она — бледная и худая, Билл — уставший и замкнувшийся в себе, Габриэль… О Габриэль — такой, как во сне — думать абсолютно не хочется. Потому что здесь и сейчас она такая, как всегда.

— Габриэль? — зовёт Флёр, не удержавшись. — Пообещай мне, что ты никогда…

Слова сжимают горло сильнее удавки. Габриэль грустно улыбается и отвечает:

— Глупая.

И проводит подушечками пальцев по лицу Флёр, едва касаясь тонкой нежной кожи. Очерчивает острые скулы, щёки, приглаживает волосы.

— Пообещай, — шёпотом почти требует Флёр.

— Глупая, — повторяет Габриэль, беря в ладошку руку Флёр и сплетая свои пальцы с её. — Я же всегда с тобой.

Прикосновение настолько нежное, что у Флёр на несколько долгих мгновений перехватывает дыхание, и в следующее мгновение она, не в силах справиться с порывом, поднимает их сплетённые руки к лицу и нежно целует пальчики Габриэль — один, другой, третий… И смотрит прямо в глаза сестре, видя, как та наблюдает за её действиями, как приоткрывает рот и чуть прикусывает нижнюю губу, как еле заметным румянцем окрашиваются её щёки.

— Я бы успокоилась только в том случае, — говорит Флёр, отрываясь от своего занятия и ловя, наконец, взгляд Габриэль, — если бы ты была со мной одним целым.

Сестрёнка грустно улыбается:

— Я и так часть тебя, глупая. И всегда ею буду.

Флёр тонет в её глубоких голубых глазах.

*

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Билл.

На улице дождь смешивается с туманом и темнотой кофейного цвета, и Флёр уже жалеет, что села лицом к окну, потому что пялиться невидящим взглядом в стену, наверное, было бы лучше.

— Хорошо, — коротко отвечает она. — Уже намного лучше.

Билл долго всматривается в её лицо, будто хочет просверлить взглядом дырку, потом отрывисто кивает и снова утыкается в тарелку чуть ли не носом, склонившись слишком низко. А Флёр в очередной раз интересуется про себя: каково это — жить с сумасшедшей в одном доме. С сумасшедшей, которая ещё и является его женой. Слышать её крики и стоны, когда ей совсем плохо, бесконечно накладывать Репаро после её истерик, обнимать её и успокаивать, когда наваливается апатия.

Она опускает руку — вилка ударяется о тарелку, наполняя комнату громким звоном, врезающимся в барабанные перепонки — потом проводит по столу ладонью, обхватывает ею руку Билла, сидящего напротив, и чуть сжимает.

— Спасибо, — говорит она.

Он не отвечает, только чуть сжимает её ладонь в ответ.

— Я, пожалуй, пойду в постель, — шепчет Флёр.

Он тут же поднимает взгляд от тарелки и хмурится ещё сильнее:

— Может быть, прогуляемся? У моря?

Флёр смотрит в окно — кофейного цвета туман клочками вцепляется в оконное стекло.

— Я думаю, не стоит, — отвечает она и поднимается из-за стола, вынимая холодную ладонь из его руки.

*

Габриэль — очень тёплая, почти горячая, и когда Флёр ощущает её тело у себя под боком, лицо самовольно расплывается в улыбке. Сестрёнка дышит ей в шею, выдохи ложатся размеренно, и кожа от них покрывается мурашками. Флёр обнимает её, прижимая к себе, уткнувшись подбородком в макушку. Габриэль лежит, не шевелясь, очень долго, будто заснула, но Флёр знает, что это не так. В комнате стоит приятная тишина, в которой хочется раствориться, остаться в ней навсегда.

— Расскажи мне про свои сны, — просит Габриэль, переворачиваясь в её объятьях и закидывая ногу на бедро Флёр.

— Зачем? — удивляется та.

Гарбриэль пожимает плечиками:

— Хочется.

Когда ей хочется, Флёр не может отказать, она просто не способна отказывать ей.

— Когда я там, вокруг осень. Там всегда серо и холодно, и сколько бы Билл ни зажигал камины, они совершенно не согревают. Там за окнами клубится туман, сквозь который ничего невозможно увидеть. Там одиноко и невыносимо больно, — Флёр замолкает и целует сестру в макушку, мягкие волосы щекочут губы, и она трётся о них щекой, а потом добавляет: — Там нет тебя.

— Где же я? — интересуется Габриэль. — Дома, с родителями?

— Нет, — еле слышно выдыхает Флёр. — Тебя там вообще нет. А я, как оказалось, не могу без тебя жить. Совершенно.

Габриэль поднимает голову и смотрит прямо ей в глаза:

— Значит, там ты умрёшь?

— Значит, умру.

Сестрёнка поджимает губы и задумывается.

— Тебе нужно зелье сна без сновидений, — убеждённо констатирует она. — Я не хочу, чтобы ты умирала. Даже там.

Флёр вздыхает и прижимает её к себе ещё сильнее. Кто бы знал, как ей самой не хочется умирать — даже там. Кто бы знал, как бы ей хотелось, чтобы зелье помогало. Вот только оно не помогает, а значит, Флёр скоро умрёт. Во сне умрёт, не на самом деле.

Она улыбается, почти через силу. Это будет всего лишь сон. Так зачем переживать?

*

Билл что-то кричит и со всей силы бьёт её по щекам. Пощёчина за пощёчиной, и она, медленно приходя в себя, чувствует, как нестерпимо жжёт щёки.

— Флёр, мать твою! Флёр!

В его голосе — истерические нотки, спокойно констатирует Флёр и открывает всё-таки глаза.

— Слава Мерлину, — выдыхает Билл, поймав её взгляд, и со всей силы прижимает к себе. — Очнулась.

— А могла не очнуться? — спрашивает Флёр, голос хриплый и тусклый. Она висит на руках Билла безжизненной куклой, больше всего на свете мечтая, чтобы он опустил её обратно на кровать. Там, откуда она пришла, было тепло и уютно, оттуда не хотелось уходить. Это был сон? Нет, сон — это то, что сейчас. Ей просто нужно проснуться, она помнит. Вернуться в реальность, в прекрасное настоящее.

— Отпусти меня, Билл. Отпусти, я хочу… Я хочу проснуться.

Слова звучат глупо, заполняя пространство вокруг нелепой тишиной. В этой тишине отчётливо слышно потрескивание дров в камине, завывающий за окном ветер и хриплое дыхание Билла.

— Проснуться? — еле слышно шепчет он.

— Да. Чтобы этот кошмар кончился.

Он опускает её на постель, и она сразу зарывается носом в подушку, пахнущую лавандой и морем, но всё ещё смотрит на него из-под опущенных ресниц. Он зарывается руками в свои непослушные рыжие волосы и бледнеет так, что веснушки на лице выделяются очень отчётливо.

— Флёр… — выдыхает он.

Она закрывает глаза.

— В реальности я счастлива, Билл. Мы счастливы. Все втроём.

Флёр улыбается и проваливается в реальность.

*

Губы Габриэль покрывают её лицо быстрыми, горячечными поцелуями, сухими и жалящими.

— Флёр, — шепчет она между ними, почти не отрываясь губами от кожи, — Флёр, Флёр, Флёр.

Сидит сверху, перекинув одну ногу через тело сестры, обхватывает коленями и локтями, прижимается всем телом, сжимая ворот блузки, будто хочет задушить.

И когда Флёр открывает глаза, она видит её обеспокоенное лицо.

— Эй, — говорит, обхватывая Габриэль руками и стараясь прижать ещё крепче, — я проснулась.

— О, слава Мерлину.

В её глазах такое невероятное облегчение, что даже становится страшно. Страшно оттого, что могло бы случиться, если бы Флёр не проснулась. Габриэль утыкается носом ей в шею и так и не выпускает из крепких, обволакивающих объятий.

— Я думала, — шепчет она, опаляя шею Флёр дыханием, — я думала… Мерлин, я так боялась…

— Тихо, малышка, успокойся.

Руки привычно обхватывают сестрёнку, и та поднимает голову, вглядываясь в лицо Флёр, будто надеясь разглядеть там что-то, известное только ей одной, такое важное, жизненно необходимое. Флёр, почти не задумываясь, тянется вверх, накрывая её губы своими.

Поцелуй выходит лёгким и каким-то болезненно нежным, и, боясь разрушить эти странные ощущения, Флёр зажмуривается изо всех сил и отворачивается, как будто боится, что Габриэль обидится и вырвется из объятий. Но та только издаёт странный хнычущий звук и сама наклоняется к Флёр, целует, по-свойски проводя языком по чужим губам, лаская, дразня.

Моя бесстрашная сестрёнка, думает Флёр и с жаром отвечает ей. Моя маленькая бесстрашная малышка.

Она проводит ладонями по её спине, очерчивает лопатки, гладит поясницу, опускается ниже, покрывает лицо сестры скомканными, быстрыми, жаркими поцелуями. Габриэль тихо стонет, закусывая губу, и прогибается под её ладонями. Кожа её неимоверно горячая, почти обжигающая, и Флёр готова всё отдать за то, чтобы эти мгновения никогда больше не кончались.

Она переворачивается, оказываясь над Габриэль, нависая над ней, и неизвестно откуда взявшийся тёплый ветер путается в её волосах. Сестрёнка улыбается — так, как может только она одна, заставляя тело Флёр ныть от неимоверной теплоты и нежности.

— Я люблю тебя, — исступлённо шепчет она, целуя Габриэль. — Я люблю тебя больше всех на свете.

И стягивает с неё футболку, покрывая поцелуями тонкую шею, ключицы, грудь. Под её губами Габриэль выгибается и мнёт пальцами простыни, откидывает голову назад, стонет сквозь стиснутые зубы.

— Мерлин, я не представляю, как можно жить без тебя.

Без горячей кожи, без ощущения шелковистых волос под пальцами, когда обхватываешь её голову руками, без обжигающих поцелуев, без пристального взгляда, без тихих, на грани слышимости стонов, таких сладких, что всерьёз сомневаешься в том, что всё происходящее — не морок.

Флёр не может без неё жить.

*

Лёжа в кровати и медленно приходя в сознание, Флёр сразу понимает, что Билла дома нет. Пустота оседает тяжестью в животе, и становится невозможно не прислушиваться, стараясь поймать каждый звук, каждый отзвук.

Закрыть глаза вдруг становится страшно, и Флёр пялится в потолок немигающим взглядом, стараясь не моргать, будто проверяет себя на прочность. В углах комнаты прячутся тени, пляшущие в отблесках потухающего пламени в камине. Где-то негромко что-то стучит, Флёр старается прислушаться, но совсем не сразу понимает, что это — всего лишь глухо бьётся её сердце.

Пламя в камине тухнет с ужасающей скоростью, она смотрит на него и не может справиться с нарастающей внутри паникой. Хочется бежать куда-то — куда угодно, лишь бы подальше от этого дома, от этой комнаты, от этого пламени, от отдающегося эхом в ушах стука сердца.

За закрытой дверью еле слышно скрипят ступени, прогибаясь под чьими-то шагами.

— Билл? — тихо спрашивает Флёр, поднимая голову. Ступени отвечают скрипом. — Билл, это ты?

Она всё ждёт, что дверь сейчас откроется, но та остаётся неподвижной, и пространство за ней только дразнит Флёр еле слышным скрипом ступеней. Тени выползают из-под шкафа, кофейно-коричневым завиваются у почти потухшего камина, надвигаются из-за неплотно прикрытых штор на окне.

— Билл… — шепчет Флёр, всматриваясь в наполненную тенями пустоту вокруг, всё ещё боясь закрыть глаза. — Билл.

Тонкий скрип ступеней превращается в шаркающие шаги, замирающие под дверью, и Флёр тянет на себя одеяло, стараясь прикрыться им, защититься, но — не спуская взгляда широко раскрытых глаз с двери. Шаги замирают, топчутся мгновения за дверью, потом начинают удаляться — вверх, к комнате под самой крышей.

Флёр тяжело выдыхает, благодаря Мерлина за то, что опасность миновала, и только через несколько блаженных секунд понимает, что там, наверху, комната Габриэль. Габриэль, разметавшейся по кровати во сне, Габриэль, способной наполнить весь мир светом и теплом, стоит ей только улыбнуться.

Габриэль.

Флёр садится в кровати, опуская голые ноги прямо в стелющийся по полу кофейно-коричневый туман.

Габриэль.

Она откидывает одеяло, встаёт и медленно идёт к двери, ноги путаются в слишком длинной ночной рубашке.

Габриэль.

Она останавливается перед дверью, втягивает носом пахнущий дождём воздух, хватается за ручку и резко дёргает на себя.

Габриэль.

Имя бьётся загнанной птицей где-то в мозгу.

Коридор встречает тишиной и непроглядной тьмой. Флёр погружается в эту тьму, нащупывая кончиками пальцев стену напротив — холодную, чуть влажную. Каждый шаг в этой гулкой, пустой тишине отдаётся странным хрустом, но сколько Флёр не всматриваетмя в темноту под ногами, она не может ничего разглядеть. Темнота клубится и закручивается странными узорами, будто добавленное в кофе молоко, и её хочется потрогать, чтобы точно увериться в том, что она неживая, и что ощущение, будто она ухмыляется ей в лицо, — это просто дурацкое ощущение, неверное, неправильное.

Ступень, ещё одна, ещё… Она ступает, не задумываясь, поднимается всё выше и выше, и спёртый воздух всё сильнее давит в груди.

Паника захлёстывает с головой, и в какой-то момент Флёр начинает тихонько всхлипывать. Непролитые слёзы жгут глаза, и она вцепляется пальцами в стену, обдирая подушечки пальцев до крови, сползает вниз, всё ещё продолжая всхлипывать.

— Флёр? — доносится сверху до дрожи в коленях знакомый голос.

— Габ... — голос срывается, в горле першит, — Габриэль?

Темноту разрывает красным, шишковатые пальцы стискивают щиколотки, тянут к себе, притягивают.

— Флёр…

Собравшись с силами, Флёр встаёт с пола и продолжает подниматься. Ступенька, ступенька, ещё одна… Когда она останавливается перед дверью в комнату Габриэль, сердце, кажется, останавливается. Схватившись за ручку и дёрнув на себя дверь, она погружается с головой в темноту, не успев задержать дыхание.

*

— Всё будет хорошо, — шепчет Габриэль. Её нежные, упорные руки проводят по внутренней стороне бедра. — Ты веришь мне?

Она целует сестру в раскрытую ладонь, и Флёр ничего не остаётся, кроме как коротко ответить:

— Да.

Потому что это — единственная правда, единственная поражающая своей искренностью мысль. Верить Габриэль, любить её, дышать ею, жить ею. Единственное верное в жизни — это именно так.

Внизу хлопает входная дверь, и Флёр напряжённо прислушивается.

— Билл? — спрашивает Габриэль.

— Да. С кем-то ещё. Пойду, посмотрю.

Она нехотя отрывается от сестры, на прощание проводя пальцами по макушке, чуть взъерошивая, лаская волосы.

— Я скоро вернусь, — говорит она, уже стоя у двери, но всё никак не может оторваться, будто и секунды не сможет прожить без прикосновений и взглядов, будто за время её отсутствия Габриэль может просто раствориться в воздухе, как морок.

— Иди, — улыбается сестрёнка, и Флёр закрывает за собой дверь.

Билл поднимается в компании с каким-то незнакомым усатым мужчиной. Флёр стоит рядом со входом в их с Биллом спальню, поджидая их, но они проходят, даже не взглянув на неё. Флёр поджимает губы и складывает руки на груди, потом движется вслед за ними в спальню. И застывает на пороге.

В кровати, укутанная в одеяла, лежит она — скулы слишком чётко выделяются на похудевшем лице, под впавшими глазами — тёмные мешки. Брови нахмурены, и Флёр хочется подойти и разгладить их, проведя по ним пальцем.

— Примечательно, — в это время задумчиво бурчит себе под нос незнакомец, нависая над лежащим телом и внимательно разглядывая лицо. — Извините, Билл, но это и правда примечательно. Первый подобный случай в моей практике.

Он потирает подбородок тонкими шершавыми пальцами, а Флёр подходит к кровати, смотрит на Билла, но он не обращает на неё никакого внимания.

— Билл? — шепчет она, почти касаясь кончиками пальцев его щеки.

— И как долго это может продлиться, доктор Рансвик? — спрашивает он, смотря на незнакомца, и — Мерлин, как же Флёр страшно — совершенно не обращая на неё внимания. — И вообще… Можно ли что-то предпринять?

— Кхм. Признаться, я не знаю. В ближайшее время свяжусь со своими коллегами в других странах, особенно с болгарскими — признаться, их работы по изучению вейл дадут фору всем отечественным изысканиям. Спрошу совета, возможно, кто-то встречался с чем-то подобным, — он совсем переходит на шёпот: — Да-да, написать Бовичу, у него были труды по изучению полукровок с вейловскими корнями. Возможно, он сможет что-то подсказать…

— Доктор… — Билл смотрит на него с какой-то отчаянной надеждой. — Доктор, скажите, а…

Он запинается и отводит взгляд. Флёр отрывает взгляд от его лица и опускается на колени перед кроватью. Смотреть в собственное лицо непривычно и пугающе. Она всё-таки решается и проводит по нахмуренным бровям, но Флёр, лежащая на кровати, никак на это не реагирует.

— Билл, — в это время говорит доктор Рансвик, — я не могу и не хочу вас обнадёживать. То, что вейловские чары доминируют в организме человека, доказано давно. Сестринская связь в данном случае, как я могу предполагать, была настолько сильной, что ваша жена просто не смогла остаться с нами после смерти своей сестры. Как только Габриэль умерла, Флёр начала медленно сходить с ума, вы должны были заметить. Вы говорите, что она старалась чаще спать, а потом и вовсе называла свои сны реальностью. Боюсь, что именно там она и придумала себе другую сестру, вернула её к жизни.

Флёр выдыхает сквозь зубы и удивлённо смотрит на доктора. Габриэль мертва? Нет, не может быть, они были вместе десять минут назад, это просто невозможно. Желание побежать наверх и увидеть сестру становится почти нестерпимым.

— Я боюсь, Билл, она ушла вслед за ней.

— Но она… Она ведь не умерла. Она дышит, вы же видите, — в голосе Билла отчётливо проступают панические нотки.

— Она ушла разумом, скорее всего. Душой, если хотите. Возможно, она и сейчас с нами, но только…

Он замолкает. Флёр переводит взгляд с Билла на Рансвика и обратно.

— И её нельзя вернуть?

Рансвик вздыхает и устало проводит рукой по лицу.

— Я напишу коллегам. Возможно, кто-то из них встречался с подобным. Но боюсь, она просто не смогла пережить смерть сестры и ушла в себя, в выдуманную самой же собой сказку. И вряд ли она вернётся, зная, что здесь сестры уже несколько лет нет. Она была жива для неё всё это время — там, в снах. И реальность снов стала лучше и важнее…

Он поджимает губы и садится на стул у стены.

Флёр вдруг улыбается — тепло и солнечно, так, как раньше улыбалась только Габриэль. Наклоняется к своему телу, почти прижимаясь губами к уху, и шепчет:

— Всё хорошо. Габриэль рядом со мной, и у нас всё хорошо, — а потом добавляет: — Прости меня.

И когда она поднимает голову и смотрит в собственное — чужое — лицо, она видит еле заметную улыбку и спокойствие. И улыбается — в ответ.

Потом встаёт с колен, долго смотрит в застывшее болезненной маской лицо Билла, протягивает руку и чуть касается его волос, спускается по виску, по щеке, очеркивает кончиками пальцев губы.

— И ты тоже прости меня, Билл.

Она разворачивается, боясь передумать, и почти бежит к двери, вверх по лестнице, одним только взглядом загоняя обратно в углы призрачные, такие привычные уже тени. Она бежит вверх по лестнице, туда, где в спальне под самой крышей живёт её Габриэль.