Когда она видит макушку Гринграсс в толпе, у неё щемит в сердце, приторно и совсем не по-дружески. Да и чему там щемить — наукой доказано, что слизеринцы сердца особо-то и не имеют. У них в груди лежит большой булыжник, скользкий от омывающей его крови. Паркинсон уверена, что у неё такой же, только вот всё равно булыжник этот подпрыгивает, когда Гринграсс останавливается рядом и поправляет волосы.

— Эй, Паркинсон, ты на тренировку идёшь? — спрашивает она. — Малфой новую спортивную мантию купил, хочу посмотреть.

По всем законам жизни они с Гринграсс вообще не должны общаться — обе ведь глаз на Малфоя положили. Не должны, но общаются — это почти также против правил, как и ёкающий где-то глубоко в груди скользкий булыжник. А потому Паркинсон поправляет мантию, смотрит в пол, чтобы не смотреть на Гринграсс, и предсказуемо отвечает:

— Пойду, конечно. Только если дождя не будет, не хочу намокнуть и стать похожей на Грейнджер.

А сама про себя умоляет небеса, чтобы дождь был — тогда можно будет спокойно посидеть в гостиной и попялиться на острые коленки Гринграсс.

Мама с детства твердила, что главное для девушки её круга — найти достойного жениха. Это именно она посоветовала превратить своё сердце в камень, который ничего не будет чувствовать. Панси всегда была послушной дочерью и сделала именно так, как сказала мама — мысленно трансфигурировала сердце и поставила себе цель под названием «Малфой». Только мама никогда не говорила, что нужно делать, если булыжник на части разрывается при виде кого-то, тем более, если этот кто-то — девушка. Тем более, если этот кто-то — девушка, которая отделяет тебя от главной жизненной цели.

Мама не учитывала такое развитие событий, когда учила дочь жить, а сейчас спрашивать уже как-то поздно и неловко.

У Гринграсс под кроватью тысячи коробок с шоколадными конфетами. Каждый вечер она ест по целой коробке и всё равно не толстеет. Панси ест на завтрак овсянку, на обед — овощной салат, а за ужином выпивает чашку чая, а всё равно это не помогает. А у Гринграсс конфеты, и Паркинсон считает это высшей жизненной несправедливостью. Гринграсс никогда ни с кем не делится, но коробку всё равно выставляет напоказ, и все давно привыкли. Ещё у Гринграсс светлые длинные волосы, осиная талия и красивые ноги и, по факту, она намного более подходящая невеста для Драко.

— Настоящая принцесса, — заявляет Астория, когда смотрится утром в зеркало, и заливается мелодичным смехом. А у Панси даже язык не поворачивается съязвить что-то вроде: «Сам себя не похвалишь — никто не похвалит». Потому что на самом деле — да, она настоящая принцесса. Грёбаная Золушка, удостоенная главного приза и тысячи коробок шоколадных конфет.

А потому перед Рождеством, встретившись с Асторией в пустынном коридоре, она говорит ей:

— Знаешь, я тебя ненавижу.

Говорит, а у самой булыжник в пятки уходит, валится с грохотом, который, кажется, можно услышать даже в Хогсмиде.

— Знаешь, а я тебя тоже, — улыбается Гринграсс.

— Почему? — спрашивает Паркинсон, безнадёжно пытаясь оторваться от созерцания идеального лица Астории.

— Потому что ты бесчувственная идиотка, — вдруг отвечает Астория, и когда Панси делает два шага в её сторону, почти вжимая спиной в стену, Гринграсс очень пугается и даже пытается оправдаться: — Брось, Паркинсон, глупость сморозила, с кем не бывает.

А потом сдаётся, потому что Паркинсон ещё никого не целовала с таким пылом. И потому что, оказывается, когда тебе доказывают собственную неправоту, это очень и очень приятно.

— Не бесчувственная, — говорит Паркинсон, обнимая Гринграсс за талию. — Идиотка. Но не бесчувственная.

А на следующее утро Панси предсказуемо стыдно. Она долго лежит в кровати за задёрнутым пологом и слушает, как копошаться в спальне соседки. Слушает весёлый голос Астории, которая рассказывает, где и как проведёт Рождество. Слушает, как она жалуется на домовых эльфов. И когда Астория заглядывает за её полог, чтобы разбудить, тоже только слушает — прикрыв глаза и притворившись спящей.

А на каникулах всерьёз раздумывает, не попросить ли родителей отправить её в Дурмстранг. Там-то Астории точно не будет. Раздумывает, но так и не решается.

*

— Привет, — говорит Гринграсс и улыбается. Панси скользит по ней невидящим взглядом и бурчит что-то в ответ.

По всем законам жизни они не должны быть подругами. Не должны улыбаться друг другу и вместе ходить на тренировки. И Паркинсон, желая восстановить необходимый ход вещей, всем своим многострадальным булыжником желает с Гринграсс не видеться, не общаться, не обращать на неё внимания. И чтобы Гринграсс делала так же.

— Брось, Паркинсон, почему ты меня избегаешь? — хватает её за руку Астория. — Это потому что я с Малфоем за теплицами целовалась?

Панси смотрит на неё со злобой, вырывает руку и уходит. Но оборачивается и кричит на весь коридор:

— Ничего ты не понимаешь, Гринграсс! Ни-че-го-шень-ки!

А потом проклинает себя за эти глупые слова, за свою дурацкую импульсивность. И обещает себе — больше никогда.

Вот только дело в том, что кто-то не наступает дважды на одни и те же грабли, а кто-то наступает. Панси относится к той категории людей, которые прыгают на них с разбега. И каждый вечер она всё так же пялится на злополучные острые коленки, а на занятиях еле сдерживает себя от того, чтобы не смотреть на Асторию, то и дело заправляющую за ухо прядь волос. А в целом-то ничего не меняется, только на тренировки по квиддичу они ходить начинают раздельно и садятся в разных концах стадиона.

— Паркинсон, ты влюбилась, что ли? — спрашивает Малфой за завтраком.

— С чего ты взял?

— Ты какая-то… не выспавшаяся.

Она окидывает его оценивающим взглядом, ухмыляется и говорит:

— Дра-а-ако, ты же знаешь, что моё сердце навсегда принадлежит тебе.

Он наклоняется к её лицу и выдыхает прямо в губы:

— А оно у тебя есть?

А Панси только смотрит на него, на его идеальный нос, идеальные скулы, идеальные брови. На его идеальные губы смотрит и думает, что именно этими губами он целовал Асторию за теплицами. И недели не прошло, а он склоняется так вот над Панси и щекочет дыханием. И совсем не скрывается, только ухмыляется своей идеальной ухмылкой.

— Ты прав, нет у меня сердца. Я… Как там? Бесчувственная идиотка.

И смотрит прямо на сидящую почти напротив Асторию.

А потом поднимается и уходит. Потому что невозможно сидеть дольше с ними за одним столом. Представлять, как они целовались. Думать о том, что они подходят друг другу, а сама Панси подходит им обоим, как корове седло.

В коридоре её догоняет Астория. Снова хватает за руку, и Панси как-то в раз обмякает и даже не пытается вырваться.

— Паркинсон, в чём дело?

— Ни в чём, — отрицает Панси и прикрывает глаза. — Ни в чём, Гринграсс, всё в порядке. Я как раз думала о том, какая вы с Малфоем замечательная пара.

Астория усмехается и отпускает её. А потом отворачивается и тихо говорит:

— Я соврала тебе. О теплицах соврала. Не целовались мы с Драко.

— Зачем?

— Чтобы позлить, — пожимает Гринграсс плечами. И вдруг резко оборачивается и почти орёт: — Какая же ты на самом деле бесчувственная идиотка! Какая же ты… Как будто у тебя вместо сердца камень.

— Он и есть, — только и может ответить Панси. — Скользкий от омывающей его крови. Самый настоящий булыжник.

Астория наклоняется к её лицу и прикасается к губам. Потом резко отстраняется и смотрит в пол. Панси приподнимает её подбородок пальцами и проводит рукой по нижней губе.

— У тебя тут малиновый джем, — говорит и слизывает его с пальца. — Сто лет не ела сладкого.

И снова целует, как только может нежно.

Мама говорила, что нежной можно быть только с потенциальными женихами. Астория, надо сказать, на жениха не тянет, даже потенциального. Но Панси целует её и думает, какие глупые советы давала ей мама. Потому что Гринграсс на вкус — как малиновый джем, такая же сладкая и недоступная. И Паркинсон думает, что целовать её — почти самое лучшее, что было в её жизни. Почти как покупка волшебной палочки или торт на день рожденья.

В душе у таких, как она, — огромный булыжник, это факт. В детстве Панси была любознательной девочкой, и ей всегда хотелось вынуть его у кого-нибудь из груди и осмотреть со всех сторон. А может быть, вынуть свой, чтобы не стучал слишком громко и не мешал засыпать.

У Астории в груди что-то большее, думает Панси. И решает, что отдаст ей Малфоя, пусть катится ко всем чертям. Она не хочет всю жизнь прожить с тем, кто не способен заставить её сердце стучать. Гринграсс вот заставляет, но на жениха по-прежнему не тянет.

Вопреки всему, чему учила её с детства мама, Паркинсон решает выйти замуж только по любви. Ведь так, кажется, называется это чувство?

А с Асторией они продолжают дружить. Дружить, ходить на квиддич и есть конфеты. И целоваться тоже продолжают.

— Что с тобой, Паркинсон? — спрашивает Малфой, замечая её приподнятое настроение.

Она как всегда ухмыляется и отвечает:

— Ничего, Драко. Со мной всё как всегда.

В самом деле, она просто обнаружила у себя сердце. А в остальном она всё та же язвительная Панси Паркинсон. А в остальном она не изменилась.