Бирман лежит на затянутой пленкой кушетке, похожей на больничную. Руки девушки связаны над головой, ноги зафиксированы прочным шнуром, грудь под тонкой лиловой блузкой высоко вздымается. Бирман тяжело дышит.

Хлопает тяжелая дверь, и в комнату входит Манкс, на ее губах блуждает привычная насмешливая полуулыбка, но глаза предельно серьезны.

— Пора начинать.

Бирман согласно кивает, хотя Манкс не спрашивает, готова ли она. Другие спрашивать не будут. А это… это просто тренировка. Если она выдержит сейчас — сможет потом вынести и настоящие пытки.

Щелкает зажигалка. Манкс подносит ее к свечке, мгновение — и крохотный язычок пламени пляшет на фитиле. Еще мгновение — и горячая капля падает за запястье, там, где под тонкой кожей бьется пульс. Бирман ждет этого, но все равно вздрагивает, когда воск опаляет жаром руку. Манкс едва уловимо кивает с одобрением, а потом резким движением задирает блузку Бирман и наклоняет свечу над голым животом. Боль не настолько сильная, как опасается девушка, к ней можно привыкнуть, но все равно трудно сдержать стон.

Манкс снова кивает, задувает свечку и что-то пишет в тонкую тетрадь, лежащую на столе. Скосив глаза, Бирман замечает там металлический саквояж. Манкс открывает его, замочки щелкают с противным лязгом, будто багнаки Сибиряка. Бирман не видит, что там внутри, но это неважно: она знает.

Это просто тренировка. Она уверена, Манкс не убьет ее. Тренировка. Но где-то внутри, в затылке сидит крохотный червячок страха. Бирман закрывает глаза, представляя лицо Карасумы, и страх куда-то уходит.

Сильный удар по щеке возвращает ее в реальность. Манкс больше не сидит над своими записями, она нависает над Бирман, и в ее глазах — незнакомая холодность.

— Скажи мне это.

Бирман непонимающе смотрит на нее, потом спохватывается, вспоминая инструкции, полученные утром от Персии. «Цель Манкс — вытащить из меня информацию. Моя задача — не позволить ей это сделать». В этом и заключается смысл происходящего. Обоюдная тренировка. К тому же, в Критикер ходили слухи, что у Манкс какие-то проблемы с тем, чтобы причинить боль другому человеку. Но сейчас по ней этого не скажешь — неотразимая, самоуверенная, просто воплощенное спокойствие.

В сгиб локтя вонзается иголка: задумавшись, Бирман не заметила, когда Манкс успела достать шприц. Боли нет — только нестерпимый жар в месте укола и холод, растекающийся по венам. Сыворотка правды, эти ощущения ни с чем не спутать.

— Расскажи мне о Персии. Кто он? Чего он хочет? Почему ты всегда рядом с ним?

Бирман вдруг чувствует острое желание рассказать Манкс о Ёсио все, что знает. Это — действие сыворотки. Бирман зажмуривается и качает головой.

— Нет.

— Хорошо, — внезапно покладисто соглашается Манкс, и в следующую секунду ее крепкий маленький кулак безошибочно врезается Бирман в печень.

Ужасно больно, и не свернуться клубком вокруг этой боли, баюкая ее, успокаивая… Остается шипеть сквозь стиснутые зубы. Наверняка в месте удара появится отвратительный синяк. На глазах выступают слезы, сквозь них виден только алый силуэт Манкс, которая ищет что-то в саквояже.

— Персия, Бирман, — напоминает та. — Скажи, кто он, и боль пройдет, обещаю.

Бирман помнит, что это все не всерьез, но голос Манкс звучит так непривычно жестко. Наверное, нужно сказать ей о Ёсио? В этом не будет ничего плохого… Стоп. Критикер. Тренировка. Персия, ее Персия будет недоволен, если она проговорится. Это — ее испытание. И Бирман упрямо сжимает губы.

В следующее мгновение тело прошивает электрический разряд, заставляя выгибаться дугой и скрести ногтями воздух. Кажется, что это длится невероятно долго, наверное, целую вечность, а потом ее вдруг оставляют в покое.

— Тридцать секунд. Ты хорошо справляешься, — негромко замечает Манкс, откладывая в сторону электрошокер. — Думаю, пытки болью ты выдержишь без труда, как и сыворотку правды. А что насчет пытки удовольствием?

Бирман недоуменно смотрит на нее. В голове все плывет, и слова кажутся иностранными, чтобы их разобрать, нужно приложить силы, которых у Бирман почти не осталось.

Вдруг Манкс, отведя взгляд, протягивает руку и безошибочно находит сосок Бирман, сжимает его под тонкой тканью. Бирман вздрагивает всем телом, как недавно — от удара током, к такому повороту событий она не готова. А рука Манкс уверенно скользит по шелковой блузке, по ожогам от воска, по бедру, обтянутому строгой узкой юбкой.

Бирман судорожно дергается: ведь Манкс не собирается?.. А та, помедлив, принимается поглаживать ее бедра с внутренней стороны, и от этих неторопливых нежных прикосновений по телу Бирман растекается жаркая волна.

— М-манкс… — хрипло срывается с ее губ.

— Что? — Манкс невозмутима, как и всегда, не позволяя ни одной лишней эмоции вырваться наружу. — Выдержка нужна в любой ситуации, Бирман.

Горячая ладонь под юбкой поднимается выше по бедру, продолжая ласкать, уже находясь в каком-то дюйме от края ее трусиков. Второй рукой Манкс расстегивает на ней блузку, стискивает и мнет ее грудь, время от времени выкручивая сосок, и эта боль отрезвляет.

— Кто такой Персия? Кто он, скажи? Или тебе нравится то, что я делаю?

Бирман кажется, или Манкс в самом деле гортанно мурлычет? В любом случае, молчание — единственный уместный в этой ситуации ответ. Тогда Манкс вдруг меняет тему.

— Чего ты сейчас хочешь?

Бирман замирает, взвешивая вопрос в уме, а потом решает, что в правдивом ответе не будет ничего плохого, тем более, это и так очевидно.

— Тебя, — выдыхает она. — Сейчас я хочу тебя.

— Вот как, — хмыкает Манкс и качает головой в ответ на какие-то свои мысли.

На секунду отстранившись, она сдвигает узкую юбку вверх по бедрам Бирман, обнажая ноги, а потом с удвоенной энергией начинает ее ласкать. Изящные пальцы с длинными ухоженными ногтями задевают намокшие трусики. Бирман ерзает, все еще стремясь избежать прикосновений, но добивается только того, что Манкс кладет ладонь ей на лобок, большим пальцем поглаживая клитор сквозь ткань. Между ног будто покалывает тысячей крохотных горячих иголок, а сладкая пытка все длится. Манкс касается губами следов от воска, обводит ожог языком, потом втягивает в рот сосок, прикусывая чувствительную кожу…

— Персия, — шепчет она прямо в губы Бирман, а затем прижимается к ним в поцелуе. Ее мягкий рот на вкус — как бананово-клубничная жвачка, отстраненно отмечает Бирман, еще пытаясь сохранить рассудок. Но Манкс творит с ее телом невообразимое, сводя с ума, распаляя своими прикосновениями так, как Бирман и не снилось.

— Кто он такой? — Манкс вдруг отодвигается, и Бирман инстинктивно тянется за ней.

— Не останавливайся!

— Я продолжу. Если ответишь на мой вопрос, — тяжело дыша, Манкс проводит пальцем по ее напряженной груди. — Кто такой Персия?

— Карасума… Ёсио… — шепчет Бирман, желая сейчас только одного — чтобы Манкс вернула руки туда, откуда только что убрала их. А в следующий момент понимает, что проговорилась.

Манкс одним плавным движением перемещается за стол, захлопывает саквояж, а потом ослабляет веревки, удерживающие Бирман.

— Тренировка окончена. Ты провалила задание, Бирман. Мне жаль, я буду вынуждена сообщить Персии о твоей неудаче.

Она невозмутимо поправляет прическу. Глядя на нее, Бирман не может поверить, что Манкс только что страстно ее целовала, и все остальное…

— Но ты… Ведь ты можешь сопротивляться подобному, — Бирман не спрашивает, а утверждает, растирая онемевшие запястья.

— Долгая практика, — чуть заметно усмехается Манкс. — У меня был хороший учитель.

— А меня ты можешь научить? — Бирман устремляет на нее умоляющий взгляд.

— Я попробую… Кёко, — произносит Манкс с легкой улыбкой, едва ли не впервые за все время их знакомства назвав ее настоящим именем. И Бирман неуверенно улыбается ей в ответ.