Это был 1947 год, когда я встретила её в Чикаго, на элитной вечеринке. Не то, чтобы она блистала там в центре внимания, нет, наоборот - она сидела в одном из самых отдалённых от общей суеты углов. Такая же как и сто, и двести лет назад - красивая, гордая, изящная. Богиня. Но что-то в её взгляде изменилось - так обычно смотрит человек, который прошёл сквозь ад, и этот ад оставил на душе этого человека глубокие шрамы.



"Я не знаю где и когда я родилась, но, наверное в 20-м году, где-то в Румынии. То ли мои родители были цыганами, то ли просто путешествовали с ними, но сколько я себя помню, это было там - посреди поля, в мелких городах, у костра или в повозке. Я не знала отца, а мать умерла, когда мне было лет пять. Но я не была одна - у меня была огромная цыганская семья. В пятнадцать я вышла замуж за парня, с которым я дружила с детства. К 1940-му году у нас уже было трое детей. А потом началась война. Наш король посчитал, что он должен освободить Румынскую нацию от меньшинств, и поэтому, поздней осенью к нам в табор приехали несколько машин с вооружёнными людьми в форме. Они согнали нас в кучу, отделили мужчин и увели куда-то. Как я потом узнала - их расстреляли там же на месте" - она замолкла на мгновение, глядя на то, как тлеет моя сигара. А я, как завороженная, слушала её глубокий голос с едва заметным румынским акцентом и смотрела на замазанный пудрой номер, выжженный чуть ниже её запястья.



"Потом они забрали моих детей, а меня, и ещё нескольких не слишком старых, работоспособных женщин погрузили в грузовик и увезли в лагерь. Там всех осмотрел врач, и нас снова разделили - меня и ещё одну девушку отправили в бараки, а остальных в другое место. Больше я их не видела. Я не знаю, под какой счастливой звездой я родилась, но вместо того, чтобы отправить меня на тяжёлые работы на благо нацистской Германии, я драила полы в казармах, в которых сидели надсмотрщики. Пока однажды, мимо меня не прошёл ко-то, занимавший высокий пост - он поднял меня с пола за волосы, заглянул в глаза, потом в рот. Разорался на своего сопровождающего... " - она потянулась за сигаретой. Подавая ей огонь, я, наверное в который раз поразилась, с какой кажущейся лёгкостью она рассказывает о своём жутком прошлом. В её глазах не было слёз, её голос не дрожал, но была какая-то пустота, дыра в её душе, которую ещё нужно было чем-то заполнить...



"Они пообещали, что если я буду хорошо работать, они вернут мне моих детей. Они сказали, что сейчас они в хорошем месте, в детском бараке, где о них заботятся. Я наивно поверила. Меня отвели к врачу, который раздел меня и осмотрел, обмерил мою голову, и что-то записывал, записывал. Там была женщина - фрау Эльза, которая посмотрела на меня сверху вниз и что-то раздражённо сказала остальным. Мой немецкий тогда не позволял понять их, я могла только бояться... Как я теперь понимаю, она сказала, что если за неделю синяки с тела и мозоли с рук не сойдут, меня можно будет расстрелять, как ни на что не годное мясо. Врач долго мыл меня, выводил вшей и даже где-то достал дорогой шампунь. Мази, отсутствие работы, отдых сделали из меня существо, более-менее напоминающее человека. Я бы не сказала, что фрау Эльза была довольна, но другой игрушки у неё не было" - она затянулась сигаретой и ненадолго задумалась, видимо собираясь с мыслями.



"Ты знаешь, сколько среди наци было евреев и гомосексуалистов?" - немного игриво спросила Ида.
"Неужели много?" - с сомнением осведомилась я. "Им же было нельзя, ну... Их же за это сажали, разве нет?"
"Да-а-а, нельзя, и да, сажали" - ещё более игриво протянула Ида. "Но знаешь, стоило нам сойти с трапа в Лондонском порту, как фрау Эльза стала грубо предъявлять права на моё тело. Мне, по сути дела, было всё равно, да я бы и не смогла ей противостоять - она была в два раза крепче меня, и раз в десять сильнее. Обычная, такая, немецкая баба. Она не могла выполнять приказы своего начальства самостоятельно - не было у неё харизмы и красоты, чтобы обаять собеседника, выманивать у него нужные сведения и уводить в уединённое место, чтобы прикончить. Для этого у неё была я - живая кукла, красивая, харизматичная. И раздражающая. Поэтому меня нужно было унизить, растоптать, изнасиловать. Я же всё стерплю, я же хочу видеть своих детей" - впервые за вечер, я заметила проявление эмоций - она тяжело задышала, даже голос предательски сорвался на последнем слове.



"В 42-м я познакомилась с Астрид. На самом деле я тогда подумала, что это мальчик - когда я вышла с одной пьяной вечеринки на задний двор, подышать воздухом, отдохнуть от пьяных рож, сующихся ко мне в декольте, я увидела её - в драненьком пальто, с мятой сигареткой в зубах, с короткими всклокоченными волосами, торчащими во все стороны из-под шапки. Мы смотрели друг на друга несколько минут, потом она молча сняла своё пальто и накинула на мои плечи. Я тогда долго сидела на ступеньке и рыдала, сама не знаю от чего. В кармане пальто лежала записка - "Walles stret 11 oklok". Как оказалось - это молодёжная группа, следившая за всеми подозрительными личностями в городе, что-то типа народной милиции, собранной студентами из школ, университетов и простой уличной шпаны. Я стала тайком встречаться с ними" - она снова сделала паузу и зажгла новую сигарету.



"Это продолжалось до весны 43-го года, когда я узнала, что моих детей уже скорее всего нет в живых. Я тогда ушла с заявленной встречи и вломилась в квартиру, в которой меня, точнее информацию, которую я должна была принести, ждала фрау Эльза. Я спросила у неё - что с моими детьми? Я не знаю почему, но в этот раз она не стала мне лгать, она рассмеялась мне в лицо и сказала, что мои малыши уже давно мертвы. Младший погиб ещё в пути в лагерь, двое остальных умерли позже, уже в бараке. А чего я ожидала, это же "цыганский мусор". И тогда я всадила в неё заранее приготовленный нож. Я не помню - тридцать раз, или сорок. Я бы так и продолжала превращать эту суку в кровавое месиво, если бы не пришла Астрид и её друзья. Я долго кричала, рыдала, пыталась наложить на себя руки. Бедная Астрид, она столько со мной пережила... Но мы прошли через это вместе. А потом вместе пережили бомбёжки, голод, очереди за едой по талонам. Тяжелую работу - Астрид работала на автомобильной фабрике, приходила домой ночью. Я в то же время делала то, что умею - пела в клубах, благодаря чему у нас были не только деньги, но и чай с сахаром - тогда самый жуткий дефицит" - она снова замолкла на мгновение, и посмотрела на меня.



"Астрид дослужилась до звания "мастер", и стала получать чуть больше. К тому времени наступил 45-ый, и война закончилась. Жить стало легче, мы стали копить средства для того, чтобы переехать в Америку, где больше работы и возможностей. Так мы и приехали сюда, в Чикаго. Астрид перенаправили работать на "Форд", а я, чтобы не быть бессмысленным грузом на её плечах, опять начала зарабатывать тем, чем могла. Сначала у нас были очень трудные времена, даже на еду денег не хватало, мы экономили хлеб и спички. Я снова пела в мелких гадюшниках, но это не приносило практически никаких денег, а пару раз меня вообще обманули и не заплатили ничего. Тогда я нашла свою давнюю подругу, которая тут жила уже год, и неплохо обосновалась. Она, глядя на мои драные чулки, уступила мне свою роль в порнографическом кино. Я знаю, не самый лучший способ заработать, но я больше не могла слушать голодное бурчание желудка Астрид по ночам"



"Но теперь-то ты в мехах и золоте... У вас всё наладилось?" - в этот момент, я, кажется, готова была выложить все свои миллионы к ногам этой женщины.
"Теперь всё хорошо" - она нагнулась ко мне так, что её волосы коснулись моего лица. "Я ни копейки из денег Астрид не потратила на свои цацки, и сделала всё для того, чтобы она могла не работать"
"И она не работает?" - я попыталась не думать, о тех способах, которыми эта прекрасная и в то же время совершенно безбашенная женщина могла заработать эти деньги.
"Работает. Я не смогла её убедить в том, что её труд больше не нужен, хорошо, что теперь только на ставку, а не на полторы, как раньше"