Пару лет назад, когда мы только приехали в этот город, он очаровал нас. Он был неспешен, как поступь старого академика, величественен, как император, и спокоен, будто море во время штиля. Впрочем, море здесь тоже было, неторопливо омывающее берега и меланхолично принимающее воды рек, плещущихся в каналах. В облике города не было ничего, что могло насторожить или отпугнуть – наоборот, он гипнотизировал и затягивал. Стоит задержать взгляд на невысоких домиках, на лицах немногочисленных прохожих, на низеньких кустиках, аккуратно подстриженных и огороженных чугунными, с причудливыми узорами решетками, как ты уже не можешь оторваться. Ноги сами несут дальше по улицам, которые рано или поздно выводят к центру – величественному храму, около которого завсегда есть пара-тройка таких же зачарованных.
Помнится, Мари тогда сказала:
- Теперь понятно, почему этот город так на всех действует.
Может быть, так и было, не смотря на весь сарказм в её голосе. Даже будучи с детства обиженной религией, она согласилась здесь остаться. Вместе со мной.

- Как ты думаешь, не пора ли нам отсюда уезжать? – спросила Мари как-то вечером, вернувшись с работы. Она сидела в плетеном кресле-качалке на широком балконе и по старой привычке грела в руках кружку с пивом. По странной своей прихоти, ужасающей большинство пивоманов, она терпеть не могла его пить охлажденным.
- Нет, не думаю, - не колеблясь ответила я. Мне город продолжал нравиться, как и наша небольшая квартирка на втором этаже с видом на море и часть скалы. Мне нравилось, как мы жили – я работала в основном дома, а Марина уходила на работу с восемь и возвращалась в шесть, когда я уже успевала приготовить покушать и прибраться, если была такая нужда. После мы могли посидеть на балконе, обсуждая новости, свежие сплетни, которые мне каждый день в час дня приносила соседка снизу, или же пойти прогуляться: благо, в городе мы уже знали, куда можно и нужно сходить и в какой день. Вот в кафе через дорогу каждые среду и четверг в восемь вечера играют музыканты, а ближе к центру, в двадцати минутах ходьбы, есть неплохой пивной бар. На набережной по выходным открываются палатки, а раз в месяц, в последнее воскресенье городские власти устраивают небольшое светопреставление. А можно прокатиться на трамвайчике до парка, который начинается совсем на окраине города, покормить птиц…
Мари задумчиво покусала губы, сделала глоток пива. Я коснулась её ладони и, вздохнув, спросила:
- Почему ты хочешь уехать?
Мари ответила не сразу.
- Потому что мы слишком долго здесь находимся, - мрачно сказала она.
- Тебе здесь не нравится? – нахмурилась я. Как я уже сказала, жизнь здесь мне нравилась и не напрягала. По меньшей мере здесь никто не задавал нам вопросов.
- Нравится. В этом вся проблема. – Она нервно перебрала пальцами по бутылке, после чего отставила её в сторону и повернулась ко мне. – Мне здесь нравится, мне в кои-то веки повезло с коллегами, которые не цепляются ко мне с вопросами и не тупят. Мне по-прежнему, как и в самом начале, нравится возвращаться сюда после работы. Но…
- Но ты не можешь смириться с тем, что больше никуда не надо бежать? – понятливо полуспросила я. – Знаешь, - решила я признаться, - где-то полгода назад мне в голову приходили подобные мысли. Я каждую секунду боялась, что вот-вот – и придется вновь паковать чемоданы, бежать на вокзал и садиться в первый попавшийся поезд, лишь бы сбежать отсюда поскорее. Но сейчас я поняла – нам больше не надо бежать. Это наш город.
- Наш? – Мари усмехнулась. – Сколько их было-то, наших? Давай вспомним. Первый город, в который мы попали, когда бежали от родственников, был шумный и грязный мегаполис под глянцевой обложкой. Помнится, мы там по маковку увязли в делах с наркотой и нелегальными гонками. Тогда ты тоже говорила, что это наш город.
Я закусила губу. Да, был этот город. И он был наш, до тех пор, пока мы не поняли, что сгорим в нем, как тысячи до нас. Мы сбежали оттуда, а о нас даже не вспомнили. Наш город нас бы не забыл, а этот продолжил пожирать души следующих, пришедших на наше место.
- Второй город был получше – заводы, трудяги, потонувшие во мраке бюрократии. Скромная комнатка в общаге, полуголодные студентки, выживающие на десять тыщ на двоих в месяц, подрабатывающие после лекций то там, то сям, - продолжала Мари мрачным голосом. – Да, это был наш город. Мы знали кучу мест, где можно дешево купить одежду и поесть, где можно подработать за сотню в час и у кого попросить помочь с курсачем, если времени на него не хватало.
- Но нас этот город выгнал сам, когда оказалось, что мы не такие, как они, - закончила я. В общем-то, кроме учебы нас в том городе ничто не держало, но и с ней не заладилось, когда преподаватели узнали о нас. Чего мы хотели в «столице гомофобии»?
- А третий город? – спросила Мари. Честь закончить воспоминания о нем она оставила мне, вновь взяв в руки бутылку.
- Третий город был хорош, - усмехнулась я. Он не понравился исключительно Мари, потому что в нем я работала стриптизершей в одном баре, а в другом подрабатывала барменом, не найдя там работу по недополученной специальности. Мари же продолжала учиться, благо, она смогла перевестись, и подрабатывала в лаборатории. Мы уехали сразу после того, как она получила диплом.
- Да, очень. Особенно хороша была ты в том розовом комплекте, - поддакнула подруга. – Помнится, мы тогда чуть не расстались из-за того, что я зашла в бар как раз посреди твоего выступления.
Я подавилась кофе, вспоминая эту сцену.
- Ладно бы ты одна зашла, но ты туда завалилась с однокурсниками! Помню я твою кривую физиономию и отговорки аля «голова что-то болит… и зуб стреляет», когда парочка парней тянула ко мне руки.
- Я бы им оборвала их, если бы не охранники. Где только таких дылд нашли? – пробурчала Мари.
- Да-да, специально для таких случаев.
Мы помолчали, припоминая каждая свое. Она – как лихо гоняла по полупустым шоссе первого города, выигрывая каждую вторую гонку, а я – как подрабатывала в одной конторе с очень глупым директором и очень красивой секретаршей, у которой вечно было «что-то не так с компьютером». Но мне тогда было не до её третьего размера груди, а до хорошо прожаренной грудки, на которую я зарабатывала обслуживанием сети, а позднее я узнала, что у этой секретарши диплом с отличием по специальности IT.
- Здесь нам бежать не от чего – разве что от жизни хорошей, - заключила я. – И потом – разве тебе не надоело убегать, постоянно прятаться?
- А разве мы уже не профессора в этом вопросе? – поинтересовалась Мари. В её глазах ещё блуждали огни пролетающих мимо вывесок и блеск фар в зеркале заднего вида.
- Может и так. Сбежать мы всегда успеем, ведь так? – я пошла на компромисс. В конце концов, Мари привыкла быть в движении, бежать вперед, обгоняя ветер, никогда не задерживаясь, а здесь… её пугало то, что приходится вспоминать, что кроме педали газа есть ещё и тормоз.
- Успеем. – Согласно кивнула она. – Вот только я боюсь остановиться, - подтвердила она мои мысли. – Вдруг я больше не смогу…
- Сможешь, если захочешь. Тогда, в первый раз, именно ты до последнего тянула, откладывала и никак не решалась уйти. Тогда я дала тебе пинка…
Мари перебила:
- Рассказав все моим родителям. Они были так счастливы, скажу я тебе!
- Да, рассказала. Но иначе ты бы ни за что не сдвинулась с места и так бы и сидела под крылом родителей, которые вскорости сбагрили бы тебя первому встречному «хорошему парню» и похоронили бы под выводком детей и заботой о доме. Разве не так?
Мари проводила взглядом чайку, встала и оперлась на перила. Сейчас даже я не могла понять её мысли, хотя знала её уже тринадцать лет.
- Иди ко мне, - она протянула мне навстречу руки. Я послушно встала, обняла её.
- Да, было бы так. Спасибо, - прошептала она.
- А сейчас мы должны остановиться. Наш дом здесь, и больше нам никуда не надо. Понимаешь? – настойчиво повторила я.
- Понимаю.
Мы ещё немного постояли на балконе, пока с моря не подул прохладный ветерок, после чего отправились смотреть фильм.

Город неспешно окутался тьмой, погасил последние светлые пятна окон и затих до утра. Он тоже не спешил, никуда не торопился. Он завораживал, затягивая в свое лоно, и больше не отпускал. Он стал приютом для многих, кто бежал от проблем, судьбы… он давал то, что рано или поздно становилось нужно всем – покой.