1.
…когда Тендзё сломала медальон…

…когда Тендзё сломала этот чёртов медальон – я уже знала…

…этот чёртов медальон – я знала, что всё так просто не кончится…

Что ничего. Не кончилось. Зря он так думал. Зря всё это разыгрывал.

Жаль, что я так и не сказала это ему – он слишком быстро… ушёл. Хотя ему, возможно, так даже лучше. Он ведь хотел мне добра. А добро для меня – это быть без Сиори. В понимании Руки, разумеется.

Цутие Рука, ты ошибался. Так хотелось сказать. Жаль, жаль.

Я могу дышать. С тех пор, как Тендзё сломала медальон, а он предоставил ей такой шанс. Я могу дышать, грудь не сжимается каждый раз, как Сиори проходит мимо. Я не прилагаю усилий, чтобы быть при ней – при всех – сдержанной Дзюри Арисугавой. Я – такая – и – есть.

Это замечательно. Это даже просто прекрасно. Цутие Рука, тебе спасибо. Тоже хотелось сказать. Давно хотелось. Я благодарна, правда.

Но ничего не кончилось.

Ничего.

2.
Сколько можно передумать, пока рапира так и летает в воздухе.

Росчерк – мысль, укол – мысль.

Стоп.

Останавливаюсь, перевожу дыхание, вскидываю голову – всё как обычно, и не нужно отворачиваться подчёркнуто, снимая защитный шлем. Я могу спокойно смотреть.

Она улыбается – легко, чуть смущённо, в общем, довольна жизнью и тренировкой. Мало кто выглядит столь довольным после тренировок со мной. Я – жестокий учитель. Так здесь считают.

Хотя стала мягче с недавних пор.

С тех пор, как…

Да, с тех пор, как из академии исключили Утэну Тендзё. С тех пор многое переменилось. В правлении были перестановки, так я слышала. Стали принимать больше новых студентов, а совет почти не собирается. К лучшему. Не за горами выпуск, незачем тешить свою гордость на никому не нужных дуэлях за символический приз.

Но дышится легче. Не знаю, почему.

Хочется улыбаться чаще. Но у меня не тот имидж, и дел слишком много.

А вот её такие мелочи не волнуют.

Сиори улыбается – улыбается мне, это заметно. Даже учитывая, что смотрю я прищурившись и сквозь упавшие на лицо волосы. Сейчас, откину привычно. Не обольщайся, Сиори – ноль внимания, фунт презрения. Всё как обычно. Я ведь уже могу спокойно дышать в твоём присутствии. И никакого медальона на шее.

…я и без него тебя люблю.

Только тебе знать – незачем.

3.
Я это решила сразу.

Лучше дать понять, что у неё не осталось оружия против меня. Что она не может больше дать мне почувствовать себя слабой. Непростительно слабой у ног Сиори. Напротив её глаз. Огромных, лучащихся торжеством. Затягивающих, как омуты.

Медальона нет. Дзюри Арисугава здорова.

Знала только Тендзё – не имевшая смелости признаться в чувствах к подружке… как там ту звали. Но теперь её нет. Никто не знает, а Мики догадается – не скажет. У нашего юного гения своих дел по горло. Теперь-то.

Мне всё равно. Я ходила по академии легким шагом, пружинистым, и снова девчонки – мальчишки тоже – ахали вслед. «Вот она, Арисугава! Вот капитан фехтовального клуба! Вот, она больше не печалится, не вздыхает! Сердце Арисугавы свободно».

Насчёт последнего – ошибка, пропущенный удар. Но за бронёй всё равно не заметно. Их взгляды слишком тонкие для настоящей рапиры. Слишком слабые. Не пробить.

Я жила, успокоив то, что внутри. Укладывая рядами – глаза, губы, голос. Пальцы, нежные не ко мне. Так, наверное, когда-то поступала она, когда я отвергла её подростковые чувства. Корни ненависти. Корни всего. Даже того, что я чувствую к ней сейчас. Любовь, ставшая завистью, ставшая ничем. Рапира, сломавшаяся в руках. Бесполезное оружие против меня.

А потом Сиори пришла в фехтовальный клуб.

Подала заявление, дождалась, пока наш секретарь подпишет. Наверное, улыбалась и придерживала юбку – стеснительная, скромная, нежная фиалка Сиори. Фиалковоглазая Сиори. За защитным шлемом, правда, не видно.

Форму ей подобрали хорошо – или сама справилась? Сидит, как надо.

Она пришла в клуб и сразу вызвалась на тренировку. Звонко и радостно – я давно не слышала, чтобы у неё был такой голос. Какой-то подозрительно чистый. Слишком уж. Как вода из отравленного родника, в сказке, которую бабушка рассказывала нам с сестрой.

Я с неё, кажется, семь потов согнала. К концу Сиори с ног валилась, но не падала – упрямо продолжала отбиваться. Упрямая, всегда была такой. Следовало бы помнить. Когда время вышло, я налила воды в стакан и подала ей. Новички редко так выкладываются на первой же тренировке.

Обычно пью я сама, а тут – поделилась. Наверное, потому что – Сиори. Или потому что не сдавалась. Я уважаю тех, кто сражается до конца. Интересно, я смогу уважать Сиори? Теперь?

- Спасибо… Дзюри, - тихо сказала она. – Я так рада, что меня приняли в клуб. Ты фехтуешь ещё лучше, чем я думала.

Еле удержалась, чтобы не вздрогнуть.

Такая покорность в голосе, что даже страшно. Так она говорила с Рукой, тогда. Когда была его девушкой, я имею в виду. Точно так же – «рада, счастлива, спасибо, ты герой, ты классно фехтуешь».

- Я фехтовала вполсилы, - бросила, пожимая плечами. Отвернулась. Не хотелось видеть её лица. Знаю же, каково будет, если увижу, как она ластится, лжёт, льстит – для чего, кто знает.

Я измучилась уже достаточно, вычисляя, для чего Сиори то или это. В моём мире всё просто, в её – слишком сложно, да и в большинстве других – тоже. Мне удобнее в простом мире. Тем более, теперь я могу дышать, как будто Сиори и нет на свете. В моём мире легко дышится и свободно. Я свободна, а что там хочет Сиори – что до того? Может быть, любовь однажды пройдёт вообще, и я совсем перестану об этом думать.

Может быть.

- Даже так… - она нерешительно замерла, будто чего-то ещё хотела.

- Так. И если хочешь научиться – не трать время на пустые разговоры. Не сегодня, - дёрнула плечом на недоумённый взгляд, - а в следующий раз. Когда до тебя дойдёт очередь. Пока поставлю тебя с кем-нибудь в пару.

- Я хочу с тобой!

Тут уже приходится повернуться.

Всё-таки пока ещё непривычно видеть на ней костюм фехтовальщика. И огромные глаза смотрят чересчур честно. С болью, похоже, смотрят, хотя никогда раньше такого за Сиори не замечала. Чтобы её глаза выражали боль. Раскаяние. Желание быть рядом.

Слегка мотнула головой. Бред. Раскаяние – не для неё. Не для таких, как она, имею в виду. Я уже не считаю Сиори чем-то особенным. Она просто принимает факты и их использует.

Бедная. Лживая. Девочка…

Хотелось то ли по волосам погладить, то ли влепить пощёчину – не знаю, чего больше. Ничего, в итоге. Мне же, как-никак, всё равно, а кожа у неё… слишком нежная. Пойдут слухи, если ударить.

- Это невозможно. Ты должна понимать распорядок, если хочешь и дальше остаться в клубе, - тоном приказа.

- Да, я поняла… - растеряно и как-то печально. Непохоже на звонкую радость дневного приветствия. И правда, с чего бы ей было сейчас радоваться.

Прикрыв глаза, вышла из тренировочного зала. В раздевалке переоделась – совершенно автоматически.

И тогда ещё раз поняла, что ничего не кончилось. Совсем. К чертям чёртов медальон и чёртовы фотографии.

Всё только начинается, на самом-то деле.

4.
Сиори

…всё так изменилось, всё, совершенно всё…

…всё, совершенно всё, не такое, каким раньше казалось…

Мне порой кажется, что я видела какой-то сон. Сон, который теперь просто не могу вспомнить. Так бывало в детстве – прибегу к маме рассказать, а в голове – только бабочки летают будто бы. Капустницы. Говорят, они – души умерших или духи снов. А, ладно, я всё равно не верю в такое.

Вот чудеса – другое дело, совершенно.

Правда, и они не торопятся случаться. Дзюри на меня совсем не смотрит.

Это грустно. Во сне, кажется, всё было совсем не так. Во сне было много чудес, во сне на мне было восхитительное белое с синим платье и я танцевала с Рукой Цутие, он был такой завидный кавалер до своей болезни, только потом рассорилась с ним, плакала, руки ломала… И там, кажется, была Дзюри. И что-то с фехтовальным клубом. Или чем-то ещё, не помню… но я опять нехорошо поступила с Дзюри, и это, наверное, было даже не во сне. Может, я без спросу взяла её рапиру?

Бред. Глупости какие-то. Разве она оставила бы её без присмотра. Она скорее меня бросит, чем свою рапиру!

…уже бросила.

А я почти ничего не помню. Наверное, надо было бы провериться у психолога, если бы не было так страшно. Я же жуткая трусиха, всего боюсь. Те, кто думают, что я веду себя вызывающе, об этом и не подозревают. И куда им, правильно. А больше всего я боюсь потерять Дзюри. Всегда боялась, и боялась, что она дружит со мной только из жалости. Я её порой чуть ли не ненавидела из-за этого.

А потом я сходила на один семинар, где мне всё объяснили. На самом деле она меня любит. Лю-бит, вот так, очень просто. А я дура, трусиха, нет бы прямо спросить – думала, что ей тот мальчик нравится из параллели… Она на меня обиделась не потому, что мальчик со мной целовался, а потому что я с ним. И целовалась, и…вообще, и то письмо написала глупое. Чтобы Дзюри не смела завидовать, не стала разлучницей, я ведь знала, что так другие девочки поступают.

Я бестолковая, наверное. И помню какие-то глупости. А что поделать, мне нравятся мальчики, с ними весело, и когда кто-нибудь пригласит на свидание – можно забыть, что ты подружка Арисугавы, которая обращается с тобой как с тряпкой…

Может, она больше меня не любит?

Может, я сделала что-то слишком плохое для неё. И, как назло, не помню.

У неё даже медальона теперь нет, помню, она его носила всегда. С того времени в средней школе. Когда я попросила её верить в чудеса, загадала – что если мы и правда-правда-подруги, то Дзюри поверит.

Но чудеса не торопятся. А мне сейчас так надо, чтобы Дзюри ко мне вернулась. Повернулась. Лицом, а не этой своей защитной маской.

Только я не знаю, что ей сказать.

Вот и пришла на фехтование. Так будет полегче, наверное, не так страшно, чем на занятиях или в коридоре. Я ведь и правда трусиха.

Так страшно.

Страшно, ненужно, непонятно, зачем говорить, что мне она очень-очень нужна и я её, наверное, люблю тоже.

5.
По ней можно подумать, что она ничего не помнит. Слишком честные глаза. Слишком открытые улыбки.

Слишком звонкий голос.

«Есть!»

Салютуют рапиры. За шлемами снова не увидеть выражения. Прекрасно, можно снова не думать, что у неё на уме. Ты меня измучила, Сиори. Чего ты от меня хочешь. Не знаю.

Ты только однажды сказала мне прямо. Или – кажется? Точно не помню.

Пропускаю удар.

Плохо.

Нет, хорошо, Сиори хорошо подготовилась. Надо ощущать гордость за фехтовальщика, которого обучаешь. Хотя это была случайность. Я задумалась и открылась.

Нельзя себе позволять.

Прищуриваю глаза, подпускаю холода. Мы чужие, для всех – чужие. Чуждость, холодные скрещенные клинки. Я слишком устала. Удара можно ждать здесь, в фехтовальном зале. Здесь этому место, а тыл я оставляю под защитой. Даже если жизнь похожа на фехтование, в фехтовании не бьют в спину. Здесь честны.

Насколько ты можешь быть честной, Сиори?

Я это проверяю.

Я проверяю, как она сражается. Как она готовится к бою. Просто наблюдать, решение придёт само. Вердикт для Сиори. Зачем она здесь и чего ждёт от меня. Не любви же. Не ласки. Это смешно. Вдвойне – после всего, что было.

Как будто не догадалась сама, без подсказки, что было в медальоне. Многие знали. Она догадалась, воспользовалась, сумела. А потом – цеплялась за Руку так, что ясно сразу – нет и речи о чувствах к Дзюри Арисугаве. Нет надежды для Дзюри Арисугавы. Ждать – нечего.

Всё больше убеждаюсь, что это правильно – не давать любви волю. Дать ей остыть, отлежаться. Холодно подумать. Я ведь могу любоваться ей. Просто любоваться, за просто так. Ничего не требуется ни от неё, ни от меня. Я больше не уязвима. Могу защититься.

Защищаюсь. Рапира так и летает, Сиори отступает к стене – предсказуемо. Два неловких выпада – и выбиваю у неё рапиру из рук. Бой окончен.

Может быть, она действительно изменилась. Я не вижу на лице Сиори ничего, кроме обычной усталости.

6.
Ещё одна неделя в школе, самая обычная. Я хожу по школе с таким видом, что девчонки – мальчишки тоже – оборачиваются и ахают вслед. «Вот она, Дзюри Арисугава!». Смеюсь. Про себя, конечно. Отметаю их всех – девчонок, мальчишек – коротким взмахом. И тайком наблюдаю за Сиори. Почти как она когда-то за мной.

Только я не умею шпионить, и не собираюсь учиться. Вот и выходит бестолково, по чести сказать. Лучше повторить математику, хотя она упорно не лезет в голову. В голову лезет необходимость поговорить с Сиори. Объясниться и сказать, что я к ней чувства имела и, может, имею сейчас, но это ей ни на что прав не даёт. Больше я не дам так с собой играть, никому.

Откровенность фехтовальщика, не способного на удар в спину. Так это будет. Должно так быть. Теперь я точно сумею быть откровенной, с Сиори или кем-то ещё.

А, впрочем, поговорю завтра. У меня ещё много дел. Перекидываю портфель через плечо, по-мальчишески, и быстрым шагом домой. Потом в тренажёрный зал, потом сестре позвонить. Она, кажется, должна была поговорить о моей стажировке в какой-то фирме – если решу не идти после академии в спорт. Ещё думаю. Надо всё взвесить. Хотя больше думаю о Сиори. Ненужный компонент на этих весах.

Неизбежный компонент.

- Дзюри!

Вот и она, стоит с портфелем в руках. Как всегда кажется, что он слишком для неё тяжёлый, в средней школе, помню, таскала за неё, а она ещё дулась.

Тонкая. Хрупкая. Обманчивая хрупкость, конечно, а всё равно околдовывает.

Смотрю неподвижно. Киваю на автомате. Она подбегает, будто не верит счастью. И к чертям все чёртовы планы – хочется вывалить ей всё, просто посмотрев в глаза. Слишком большие. Слишком нежные для такой, как она. Фиалковые. Только я всё равно просто любуюсь. Как и планировалось. Мне же не больно, защиту не пробить даже такому взгляду. Даже после занятий в фехтовальном клубе.

Слишком тонкая. Слишком слабая. Не рапира.

Кажется, что она готова прижаться виновато. Нет, и правда что - кажется. Можно выдохнуть.

Обмен парой незначительных фраз. Пробные удары, пустое сравнение, от которого некуда деться. И вот она семенит рядом со мной, всё не решаясь что-то сказать, а я начинаю тяготиться ей. Вот такой. Скользящей почти до самого моего дома в такт моей тени. «Сделай же ты хоть что-то уже, Сиори» - безнадёжно как-то думаю. Я устала, ожидая удара. Настоящего, верного.

Даже сквозь защитный доспех фехтовальщика.

- Дзюри, я хотела тебя спросить… Наши девчонки идут в одно заведение, и там будут – представляешь! – гадать на любовь. Мальчики тоже, наверное, будут. В общем, пары составятся уже там! Пойдёшь с нами? Я попросила бы.

- Не грузи меня,… Сиори. У меня много дел, - отмахиваюсь. Вот, оказывается, что. Так просто.

- Так ты что, не веришь в любовь, Дзюри? Не только в… в чудеса? – слегка насмешливо, или, быть может, чудится.

- Не верю.

Решительный росчерк, завершающий бой. Рапира сверкает, я почти вижу срезанный фиалковый стебель и разлетающиеся лепестки.

Разлетающиеся?.. В голову лезут не фиалки, а розы, почему, интересно, Сиори ведь никогда не сражалась в круге. Не пользовалась этим символом, выбранным членами студсовета.

- Не верю. Не верила. И не буду, - чеканю, захлопывая дверь практически перед носом Сиори. И загнанно дышу, привалившись с обратной стороны. Я поступила нечестно. Я ударила в спину. Я, фехтовальщица Дзюри Арисугава. Закусываю губу, сжимая кулак у шеи.

Там, где был медальон.

7.
Стены комнаты почти что качаются. Хотя это только разыгравшееся воображение. Знаю, что не стоит давать ему волю, как не стоит давать волю любви.

Я не могу позволить ей взять надо мной ту же власть. Не могу. Мне нравится быть свободной. Сейчас ещё больше нравится. Свобода – моё естественное состояние. Значит, и одиночество.

Обхватываю плечи руками.

Я поступаю нечестно. Я ударила в спину Сиори. Нельзя лгать, фехтовальщик всегда честен. Даже с искаженным от злости лицом. Злюсь. Понимаю, почему – и злюсь ещё больше, но ведь честность с собой тоже предусмотрена правилами.

Мне не хватает её. Мне нужны её руки. Моя ладонь помнит их. Не помнит, чья была холоднее, но это мелочь. Неважно.

Тепла хватит на двоих, но оно обязательно должно пройти сквозь неё. Сквозь Сиори. Как ток сквозь провода. Осветить насквозь.

Но когда она рядом, я не помню про это. Говорю со злостью, с горечью. Выставляю вперёд клинок – только попробуй, сунься, больше не открываюсь, не ошибусь. Слишком хорошо помню, чего она как-то раз хотела. Даже проговорилась кому-то. А сама она не помнит, не помнит, почему-то не помнит, но это не значит, что не вспомнит ещё как-нибудь.

Если бы помнила и сама отказалась, было бы легче. Сознательный выбор. Уважаемая вещь. А сейчас она опять чёрный ящик, каким была в средней школе. Никакой определенности, ничего, на что можно опереться - и достать из шкатулки внутри всё, сложенное рядами. Глаза, губы, голос. Нежные пальцы.

Нет. Не думать.

Я не могу рисковать.

В моём простом мире с какого-то времени всё очень непросто.

8.
Сиори

Я ничего, ничего абсолютно не понимаю.

С утра сидела перед зеркалом, как дурочка, и жаловалась. Даже забыла накраситься, ну и пусть, всё равно придется реветь, не изводить же попусту. А так потом девочки на перемене поделятся, они всегда со мной делятся. Кроме Дзюри.

Кажется, Дзюри серьёзно думает, что я… что я чего-то от неё хочу не того. Чего? Даже не знаю, ну не власти же мне хотеть над ней, это смешно даже. Охвостье Арисугавы с Арисугавой на поводке, хи-хи да ха-ха. Тогда, на семинаре, у меня это вроде как спрашивали, так я и правда вскочила и рассмеялась. Да, завидовала, и ненавидела даже, до слёз ненавидела, а с властью что делать... не могу представить.

Вот Дзюри любит власть. Ей бы такое пришло в голову.

Ну да, ей и пришло.

Вот. Теперь понимаю. Но абсолютно не знаю, что с этим делать. Совсем.

Смотрю на облака, держу портфель двумя руками. Ну я так привыкла, с детства, что ж теперь, не менять же. Облака – красивые. Интересно, смотрит ли Дзюри на облака? Одно мне её напомнило, точь-в-точь фехтовальщик в белом костюме. Но ей, конечно, нет дела до таких глупостей. Она сильная, не фантазёрка… И непредсказуемая. Не знаю, что думает. Как тогда, в средней школе. Не знала, гадала на глупых цветах. Вот, розу ей тогда подарила... Глупая Сиори. Совсем глупая.

«Поверь в чудеса, Дзюри».

Мне опять грустно.

Зачем я всё время чего-то от неё жду. Звонка, письма, да хоть слова нормального. Раньше, как я сюда заново перешла, мы хоть немного разговаривали, пока не… поссорились, кажется. Не помню опять. Точно надо к психологу. А сейчас всё так официально. В глазах щиплет, ну вот говорила же, что буду реветь, но не прямо сейчас же. Угол хотя бы найти укромный, а не на дворе. Не как тогда, с Рукой Цутие, так точно не надо делать. Да и тогда ведь мне не помогло, ничуточки.

Непонятно, зачем и почему вся эта любовь. Или, может, надо называть по-другому, я не сильна в этом. Я просто с мальчиками встречалась, флиртовала, училась читать знаки, как все нормальные девушки. А чувства… не знала, что такое, и думала, сто лет не узнаю.

Больно так. Наверное, ей тоже так было, а я, глупая-глупая-глупая, ничего не понимала.

Я поймаю Дзюри и поговорю. Хоть как, только пусть послушает.

Ведь чудеса бывают, я верю.

9.
Себя не выдаю – ничем, ровно. Просто стою, выполняю упражнения на большой перемене. Как водится. В последнее время упражнения нужны мне чуть больше обычного. Или так кажется.

Упражнения помогают держать себя в руках – это общеизвестно.

Но не вспоминать недавние события – не помогают. Определенно. С ясной чёткостью, как в настоящем времени.

Вчера, после тренировки, она подошла. Это почти не задело. Я слишком занята на занятиях фехтовального клуба. Нет времени думать о чувствах. Нет времени, нет возможности, тем более, что Сиори наконец была не со мной в паре. С ней был Мики – гений всё-таки выкроил время бывать здесь у нас. Иногда, нечасто. Но вполне достаточно, чтобы что-то ему поручить.

Мне не до чувств. Но ей тоже, вроде бы. И к лучшему.

- Дзюри.

- Что?

- Ты не могла бы?.. У меня что-то с головой после тренировки, - серьёзно и по делу, действительно. Мики её не щадил, и правильно делал. Сочувствие неуместно, фехтовальщик должен привыкнуть. Вот и отвечаю – серьёзно и по делу:

- Я ничем тебе не могу помочь, Сиори. Обратись к врачу.

- Дзюри, мне… - как будто колыхнулась. Стебель фиалки, срезанный ударом рапиры. Рассчитанным, не случайным. Или всё-таки роза. Чушь. Сиори – не равный противник.

Просто – не равная. Слабая. Сейчас… упадёт?

Инстинктивно бросаю руки вперёд – поддержать. На моих руках она почти ничего не весит. Но быстро приходит в себя – отстраняется. Молодец, хвалю про себя. Не воспользовалась, могла бы – но нет. Или это тоже такой расчёт, как прежде?

…всё-таки – противник.

Отходит, проводит по лбу, кивает. Молча, ни слова ни говоря – ну конечно, я же ничем не могу помочь, сама сказала. Протянутые руки – не в счёт. И Сиори уходит, что-то там про себя подсчитывая. Наверное, сколько будет стоит лекарство от головной боли или вроде того. Что-то точно подсчитывает. Опять.

Неважно. Мне не до чувств, не до неё, не до этого.

Мне-то штатный медик академии точно не поможет. Поздно, да и нет в медпункте у нас таких средств.

Даже в моей личной аптечке, богатой, как у любого спортсмена.

Лекарства от того, как это – держать на руках Сиори хотя бы ничтожные пять секунд.

10.
Аллея. Аллея академии, излюбленное место прогулок парочек. Пока Тога не выпустился, каждый день тут выгуливал новую. А теперь – почти пусто.

У меня кружится голова. Слишком утомилась сегодня. Слишком много думала о Сиори и вспоминала, куда всё-таки пропал медальон. Исчез, звякнув об пол, и всё. Наверное, его забрал с собой Рука. На память. Выдернув фотографию, скорее всего.

Возможно, в его мнении была доля истины. Да, Цутие Рука, быть без Сиори может быть необходимым мне. На какое-то время. Хотя бы.

Но она всё равно меня догоняет, цепляется за рукав формы.

Неизбежный компонент простого мира, в котором непросто.

- Сегодня я тебя не отпущу!

- Чего тебе надо? – опять, опять слишком зло. Прости, Сиори, не могу иначе. Фехтование въелось в плоть, не вытравить. И не надо.

- Дзюри! – просяще-умоляюще-требовательно. Так на прокурора смотрит подсудимый. Когда-то она была моим прокурором, роли поменялись. Забавно. Но я слишком устала, чтобы смеяться. И не помню, как должна меняться сумма от перемены мест слагаемых. Почему-то действительно не могу вспомнить.

- Дзюри, я хочу быть с тобой. Ты понимаешь? Я знаю, тебе было тяжело, а я… я не помню, что я делала, не помню, правда! Слышишь?! И всё время жду, что ты подойдёшь, позвонишь, хоть что-нибудь сделаешь… Это ведь… это не дружба уже… - совсем тихо.

А я наконец усмехаюсь. Тоже тихо. Так спокойно вдруг стало, даже в виске не стучит.

- Не дружба, конечно, Сиори! Дружба – обоюдный процесс, от тебя я её не видела. И не вижу. Но мне теперь так легко, Сиори. Я не печальна. Я счастлива. Ты так не хотела видеть меня счастливой – а я счастлива! – смеюсь заливисто, громко. Чуть сумасшедше смеюсь. – У меня есть всё или всё будет. А тебя я не хочу, всё прошло, отболело, у-мер-ло, - произношу по слогам. Так в слове больше смысла.

Прислоняюсь плечом к стволу дерева. Ствол нагрет солнцем, мои руки – холодные. Холодная, как рапира, Дзюри Арисугава. Рапира Арисугавы, получившая право голоса. Удар, который невозможно остановить.

- Дзюри, ты что говоришь? – она возмущена, кажется? Пусть, теперь уже всё равно. Теперь мне всё будет – равно.

- Говорю, что хочу. Я сильнее, теперь точно сильнее, не собираюсь быть слабой. Любовь – глупость. Даже моя, - чеканю слова, почти не вслушиваясь в их смысл. Главное – жёсткость. Жестокость. Главное – именно это. И ещё – отойти от слишком теплого дерева и не упасть. И не ударить Сиори.

Не ударить – рукой.

Как щенка, который слишком жалобно смотрит.

Мои удары – иные.

- Дзюри, ты… - бросается снова, хватает за руку. Сильная… достаточно, но не сильнее меня. Никак.

Никто не сильнее. Я доказала.

- Прощай, Сиори, - резко сбрасываю её ладонь с запястья. Уйти, только б уйти.

Мне уже ничего не хочется.

В конце аллеи слишком сильно пахнет розами, я зажмуриваюсь и бегу. Ненавижу розы. Ненавижу. Особенно ярко-рыжие. В узкой нежной руке одноклассницы.

11.
Пусто.

Так было…

…когда Тендзё сломала медальон…

…когда Тендзё сломала этот чёртов медальон – было…

…этот чёртов медальон – без него было пусто…

Пусто.

Я шла под дождём, ни на кого не обращала внимания. Даже на Руку Цутие. Шла, а внутри было пусто. Сердцу без цепей неудобно биться. Грудь слишком широкая. Но свобода, свежий воздух, свежесть заполняет пустоты. И вот, вместо неверного шага – лёгкая походка, пружинистая. Любовь-то внутри, цепи – только поддержка.

Пусто, но сердце бьётся.

А сейчас его будто из меня вынули.

Кажется, так уже было. Вынули и отдали Сиори.

Нет, я сама отдала. Она не брала, не просила, не приказывала. Не унижала взглядом фиалковых омутов. Я сама.

Сама бросила, оторвала и выкинула. «Я не верю в любовь. Никогда не поверю». Всё просто. Нет чудес, нет чувства, нет сердца у Дзюри Арисугавы. Никого больше не получится любить.

Сижу, обхватив колени, у себя на кровати. Халат шёлковый, почти не ощущаю на коже. Не шевелюсь, даже под душ не могу пойти. Кажется, там будет страшнее. Я привыкла, что под шум воды слушаю стук сердца. Тук-тук, на шее, там рядом висел медальон. Раньше.

Теперь медальона нет, и любви тоже нет. Никакой, ни с кем, ни к кому. Рука ошибался. Цутие Рука, ты ошибался, я тебе это обязательно скажу, когда мы встретимся. И спрошу, о чём собиралась спросить. Просто ты не всё понял. Быть без Сиори мне не хорошо. И не плохо. Мне никак, если честно, Рука. Я и сама по себе, просто так, это бы выбрала. Эту любовь, имею в виду. Наверное. Хотя откуда мне точно знать.

Кусаю губы.

Всё.

«Прощай, Сиори».

Рука, вырванная из ладони. Да, это мой выбор, я, независимая, я, спокойная, я, сильная, я, Дзюри Арисугава, и зачем верить в то, что меня теперь искренне любит та, на кого я бесцельно любовалась два года на жалкой фотографии?

Теперь-то никто уже не придёт. Ни она, ни другой, ни другая. Тендзё, может, кстати, и поняла бы. Кто-то говорил, что её исключили из-за той самой подружки, Тендзё сделала что-то не то. Она всегда была чересчур безрассудной, Утэна Тендзё.

Ничего не болит. Анестезия. Пусто.

Так правильно. Так лучше всего, я знаю, никто лучше меня не знает, как быть правильной. Быть сильнее всех, теперь это значит – чувствовать меньше всех. Я победила, я не чувствую, ничего не чувствую. Сиори – пустой звук, член фехтовального клуба, не больше. Ничего особенного. У нас пятьдесят человек таких. Одна я исключительная. Ну, ещё Мики, наверное.

Анестезия – у меня ведь были таблетки. Обезболивающее, снотворное, стимуляторы. Снотворное нужнее, обезболивающее – потом. Я и так никуда не ходила больше. Не хочу. Никаких ночных прогулок. Новая жизнь, у меня новая жизнь. С завтрашнего утра, только высплюсь. Нужно побольше снотворного.

Таблетки.

Запах роз. Лёгкий запах. Ненавижу, неужели анестезия слишком слабая? Непорядок.

Ещё.

Немного.

Ещё успеваю подумать, что засыпать как-то слишком, слишком легко.

Цутие Рука, похоже, мы встретимся раньше, чем ты рассчитывал.

12.
Сиори

Хожу кругами по комнате, потому что время тянется медленно. Я ведь боюсь, слишком боюсь.

Боюсь позвонить и не позвонить. Одновременно, и это выводит меня из себя, скоро я начну просто бросаться стульями. Потому что надо ведь сделать хоть что-нибудь, ей было плохо, всякому ясно. Только Дзюри слишком гордая, никому не сказала, только на мне сорвалась, как на самом привычном. Да ещё виноватом, вдобавок. Дзюри и вину может придумать, если уж через холодность надо спустить пар. Самодовольная!...

Ненависть просыпается, та самая, почти забытая, как будто сны что-то и правда значат.

Но мне куда больше жаль Дзюри. Хочется обнять и сказать, что она дура, что я даже с мальчиками могу перестать встречаться, совсем, только пусть она будет со мной всё время. И не смотрит так, будто я - пустое место, она же не может всерьёз так думать, у неё глаза совсем не такие. И пальцы – пальцы сжимались. Знак.

Я-то знаю такие вещи. Любая нормальная девчонка знает. А Дзюри слишком много времени проводила среди своих фехтовальщиков. И вообще. Просто. Я так чувствую, хотя это смешно, сама бы первая посмеялась. А теперь не смешно. Серьёзно, почти как она сама. Самая серьёзная из всех, кого знаю.

Дзюри.

Сердце колет. Кажется, их теперь два там бьётся, кажется, я всё смогу. Если захочу. Если бояться перестану, перестану думать, что люди скажут и как мне выглядеть поприличнее. Чтобы не казаться охвостьем Арисугавы.

Смешно. Как это теперь смешно даже. В отличие от всего остального, серьёзного.

Охвостье. Дуры они. Сами бы были счастливы.

Дзюри. Я буду счастлива, с тобой, только угадать время… Сейчас уже должна прийти с этих своих вечерних прогулок. Гуляет в одной накидке, дура гордая, всё ей скажу, что думаю, как тогда, на психологическом семинаре, этому, как его там…

«Абонент не отвечает…»

Встряхиваю чёртов телефон со злостью. Ну что он, в самый неподходящий момент!

«Абонент…»

Абонент. Абонент. Абонент - не абонент.

Прислоняюсь к стене, и всё почему-то сразу же ясно, будто бы я была там. Что её мать или сестра не дозвонятся, приедут, найдут… опоздают, и я опоздала, слишком. Она же спортсменка, у неё были лекарства какие-то при себе. Только пузырёк и найдут. Дура глупая. Дура…

Болезненно морщусь, по щекам течёт что-то… слёзы, кажется, я так давно не плакала. Недостойно потому что, глупо. Второй раз за год плачу, первый раз – когда мне было так больно, что она… и я… что за глупая история, глупая! Глупее, чем плакать тут у стены.

Скоро в академии везде будут её портреты в траурных рамках.

А я не при чём. Не при чём. Не при чём, не виновата, не привлекалась…

Я сейчас просто выплачусь и твёрдо это запомню.

Господи, какая же глупая, глупая, злая история! Ненавижу, всех, всех ненавижу! Дзюри ненавижу, Руку Цутие… и себя ненавижу.

Глупая, глупая, злая.

13.
- Ты знаешь?
- Ты знаешь? Ты слышала новости?...