Я тебя люблю за то, что ты не любишь меня.
Агата Кристи — Истерика

***
Я ненавижу её.
Я не знаю даже, за что. Она влилась в класс, как будто была здесь всегда. Она сидит в одиночку на первой парте, общается со всеми по чуть-чуть и ни с кем в особенности, и все приняли её, как будто она своя и должна тут быть.
И только меня она бесит. Каждая черта её невыразительной внешности, каждое движение её, каждая интонация. Я сжимаю кулаки, когда она в очередной раз тянет руку, и только что не скрежещу зубами, когда она улыбчиво прощается с учителем после урока. Меня трясёт, когда она здоровается с классом по утрам — отвечают же ей, все её терпят, все, и только я её ненавижу.
Я ненавижу её открытую улыбку, одинаковую для всех, и её гортанный голос, и всё, всё в ней.
И особенно я ненавижу её очки. Когда она смотрит на меня вот так из-под густых своих невыщипаннных бровей, поправляя очки безымянным пальцем, — у меня шумит в ушах.

***
Я обожаю это её почти физиологическое ко мне отвращение. Невыразимое удовольствие — наблюдать, как она бесплодно пытается скрыть своё бешенство, хотя сама только что не плюётся ядом. Ещё смешнее её попытки задеть меня, каждый раз срывающиеся в банальные оскорбления.
Я любуюсь ею. Она даже не понимает, почему она так ко мне неравнодушна, хотя причина до смешного проста: я всего лишь не восхищаюсь ею. Её так замечательно бесит моё равнодушие к длине её ресниц и высоте шпилек. Её так восхитительно злит то, что она не может запретить остальным общаться со мной.
Она не знает, сколько школ я сменила и сколько видела таких, как она. Они вообще легко ломаются, а она, пожалуй, будет легче многих. Когда я смотрю на неё из-под бровей, безымянным пальцем поправляя очки, — отработанный, тысячу раз отрепетированный жест, ради которого я специально покупала очки с нулевыми стёклами, — у неё становится совершенно безумное лицо.
Мне нравится видеть её глаза в эти моменты.
Мне интересно, как она будет смотреть на меня тем утром, когда проснётся в моей постели.

***
Я ничего не понимаю.
Во вторник она просто не появилась в школе, и я, конечно, была безумно рада. День, другой.
А потом внезапно оказалось, что ничего это не меняет. Что ничто уже не будет так, как было.
Четверг, пятница: она всё равно здесь, в учительских перекличках, в перешёптывании девочек. Когда они сами неделями порой прогуливали школу — никого это не удивляло, но когда исчезла эта — все говорят только о ней, и от этого тошно и мучительно.
К субботе начинают ползти слухи один страшнее другого: о ней, всё о ней, и мне кажется, что обо мне вообще забыли.
В понедельник я прихожу минут за пятнадцать до звонка и ловлю себя на том, что жду: появится она уже или нет?
Не появляется. Первая парта в левом ряду стоит пустая, как дыра на месте вырванного зуба, и мозолит глаза.
Я стараюсь не смотреть в ту сторону.
Во вторник мне кажется, что мои нервы скоро лопнут. Парта всё так же пуста, и всё так же никто ничего не знает, и всё так же всех интересует, что там с ней. Да какая вам разница! Заткнётесь вы уже или нет!
В четырнадцать сорок звенит звонок. В четырнадцать сорок пять мне приходит смска: "Приходи завтра после уроков".
И адрес. Номер, вестимо, неизвестен.
Да что она себе позволяет!

***
Я выждала ровно неделю, этого вполне достаточно. Это всё уже отработано тысячу раз. Это действует всегда. Нужно только действительно показаться всем очкастой отличницей, которой и в голову не придёт прогулять даже урок, не то что целую неделю. Нужно только сделаться своей в классе, чтобы все привыкли, что ты есть, чтобы отсутствие удивляло и вызывало разговоры.
Ну, и выключить телефон.
Это несложно.
Тринадцать пятьдесят. На дорогу у неё уйдёт минут двадцать, не больше. Ну, полчаса — если заблудится. Может, правда, оказаться, что ей нужно ещё время на душевные терзания.
Ну и ладно, тогда первая чашка будет моей.

***
— Не заперто!
Я толкаю дверь. Ну, подумаешь, не сподобилась выйти на порог… будем делать вид, что мне безразлично.
Я толкаю дверь и вдыхаю божественный аромат кофе.
Вообще я довольно прохладно отношусь к кофе. Иногда варю под настроение, но обычно предпочитаю чай. Но здесь стоит именно божественный аромат, иначе это никак не назвать.
— Привет, — она улыбается ещё шире и ласковей, чем всегда, и снимает джезву с песка. — Ты тирамису любишь?
— Вообще да.
— Вот и замечательно.
Она садится напротив, и на её очки падает блик от окна.
Она ест тирамису большой ложкой и уверенным жестом добавляет коньяк в кофе. Она следит одним глазом за стоящей на песке джезвой и разговаривает со мной так, как будто мы дружим с детского сада.
Я смотрю на неё и понимаю, что ненавижу её больше, чем когда-либо. И больше, чем когда-либо, не могу себе позволить высказать это вслух — даже подать виду. Потому что она-то — сама любезность! как можно ответить ей грубостью!
И ещё — у неё всё до отвращения хорошо.
И когда я решаюсь-таки спросить, почему она не появляется в школе, она слегка улыбается и легко так, спокойно отвечает, что ей не хочется.
И поправляет очки безымянным пальцем.
Со мной происходит… что-то. У меня перехватывает дыхание, внутри как будто всё переворачивается, и я со всей отчётливостью понимаю, что более всего на свете хочу её задушить — здесь, сейчас, вот этими руками.
Когда я прихожу в себя, моя голова лежит у неё на груди, и она нежно так гладит мои волосы. Я пытаюсь рвануться — и падаю обратно.
Я чувствую, как она поднимает руки, и слышу тихий стук, когда она аккуратно кладёт очки на стол.

***
Я смотрю на неё.
Я не забываю ни об одной мелочи — вовремя снять очки, вовремя погасить газ под джезвой, выключить свой и её мобильник, — но всё это время — я восхищаюсь её лицом. Когда она мнётся на пороге, когда она поражается запаху — и потом вкусу — моего кофе, когда она слушает мою светскую болтовню, когда она резко встаёт, сама ещё толком не понимая, что хочет сделать, — я смотрю на неё. Я любуюсь выражением её глаз.
И потом, когда она поднимает лицо от моей груди, и ещё позже, когда она отбивается от моих настойчивых рук, а потом сдаётся, и когда она по привычке закрывает глаза, а потом мстительно-больно кусает мою нижнюю губу, — я смотрю на неё.
Я очарована.

***
Я открываю глаза и часто моргаю, отряхиваясь от путаных и бессмысленных сегодняшних снов. Я оглядываюсь вокруг и понимаю, что… что лучше бы ничего не понимала.
Но моя память сегодня беспощадна: я прекрасно помню не только где нахожусь, но и как сюда попала, и весь вчерашний вечер — и ночь — в подробностях.
Почему-то то, что я спала с девушкой, воспринимается почти спокойно. Стыдно — за то, как мне было хорошо — почему именно с ней?.. и особенно стыдно за какие-то дурацкие мелочи: те попытки объяснить, что всё неправильно и не так, которые она просто припечатывала очередным поцелуем, тот безумный момент, когда я рыдала на её рыхлой груди, причитая что-то в духе "ненавижу, ненавижу тебя"… само её полное, мягкое тело — я помню, как я мстительно отмечала складки на боках и выступающий животик, а потом… насколько же мне потом — было всё равно.
Я уже не очень понимаю, кого из нас я всё-таки ненавижу.

***
Делать вид, что ничего не было — отдельное искусство, которому я долго в своё время училась.
Люблю смотреть на реакцию людей, впервые видящих меня без очков. Им придётся привыкнуть: очки подождут следующей школы.
Мне интересно, как будет привыкать она.

***
Я поправляю очки перед зеркалом. Ничего не получается. Впрочем, на то, что у меня когда-нибудь получится так, как у неё, — я и не надеялась. Ни сейчас, ни тогда, когда уговаривала окулиста найти у меня хоть какие-нибудь проблемы со зрением: спасибо ей, что рассказала о существовании нулевых линз.
Я вздыхаю и понимаю, что сегодня опять пойду в том же синем платье, что и вчера. И да, снова без косметики.
И хуже всего, что мне не стыдно.