За окном идет дождь. Идет он почти всегда. Иногда падает снег, но потом он тает, и снова идет дождь.
От дождя все становится серым. Теоретически, те два ряда складов за окном выстроены из красного кирпича, а крыши совсем недавно перекрыли синим ондулином. Ондулин продержался несколько дней, может неделю - и посерел. А кирпичные стены, кажется, были серыми всегда. по крайней мере, с тех пор, как я здесь работаю. А это уже десять лет.
Пейзаж за окном уныл даже без учета дождя. Кроме упомянутых складов здесь есть асфальтовая дорога, ровной стрелой идущая между ними от серых (некогда красных) металлических ворот в сером (от природы) заборе, укатаном по верху спиралью Бруно, аккурат прямо под мои окна, под которыми стоят машины некоторых работников.
Если подойти к окну справа, в просвете между ближними складами можно увидеть асфальтово-серую гладь канала. с другой стороны за складами возвышаются производственные здания. Мелочи, вроде чахлых деревьев, заброшеных клумб, урн, пары вечно мокрых скамеек и ларька, в котором пролетариат отоваривается куревом и прочими радостями жизни, я упомяну вскользь.
Кабинет у меня небольшой; находится он на мансардном этаже унылого офисного здания. Кроме моего кабинета, здесь располагаются технические помещения - подстанция, водонапорная система (в офисе есть душевые, ведь некоторые сотрудники приезжают сюда на велосипедах), аппаратные охраны - пожарной и обычной, а еще - приемная, где сидит моя секретарша Зоя. А на трех этажах подо мной располагается моя финансовая компания. Не слишком большая, но и не последняя на рынке.
Здесь, в этом кабинете, проходит моя жизнь. Шесть дней в неделю, с утра до темноты. И не потому, что я такой работоголик или люблю деньги как Джорж Харрисон - просто за пределами этой компании жизнь для меня не имеет смысла с тех пор, как пьяный водитель автопоезда, вынеся бордюр, выехал на встречную полосу шоссе и врезался в едущий навстречу "Вольво"...
Иногда мне даже жаль, что современные машины такие безопасные. И что ублюдок-шофер все-таки нажал на тормоз. Будь удар чуть сильнее - у моей компании был бы совершенно другой директор. Но нормальная моя жизнь все-таки оборвалась в ту октябрьскую ночь. Именно поэтому порой я закрываюсь в своем кабинете и принимаю ударную дозу алкоголя, после чего засыпаю прямо в кресле.
То был как раз такой вечер. Дождь лил, пожалуй, еще сильнее обычного, а довольно сильный ветер, то и дело меняющий направление, швырял тяжелые капли в оконное стекло, и даже трехслойный стеклопакет при этом вздрагивал.
Около семи я приготовила себе большой кувшин американо (настоящего, а не бледную европейскую копию), достала из холодильника сливки в керамическом кувшинчике, а из бара - бутылку трехлетнего шотландского виски. Выставив все это на журнальный столик в комнате отдыха. Комнатка небольшая, три на три метра, но здесь есть все необходимое - удобный диван, электрокамин, плазменная панель над ним, шкафчик с баром, микроволновко й кофейным автоматом и минихолодильником, аквариум с сомиком, журнальный столик, секретер, за которым я работаю по вечерам, тумбочка с музыкальным центром под ретро, в котором есть даже настоящий проигрыватель винила, а еще к этой комнате примыкал мой личный санузел, в котором, помимо всего прочего, была душевая кабинка, обогреватель-змеевик и раковина с трельяжем над ней.
Я включила проигрыватель, поставив на него пластинку с записью еврейского шансона и занялась приготовлением айриш кофе.
Он любил Айриш кофе, хотя готовил его по-своему - 150 мл сладкого американо, вполовину меньше виски и совсем немного свежих сливок. Он любил еврейский шансон, любил море, горы, жизнь и меня. А потом был бьющий в глаза дальний свет и его руки, выворачивающие руль вправо...
Кофе был обжигающе-горячим и чертовски крепким во всех отношениях. Я поморщилась. У меня было слишком мало времени, чтобы научиться пить этот напиток, не морщась. Слишком мало времени. Стараясь не плакать, я отхлебнула еще. С пластинки две девушки томными голосами пели "Койфт же папироссен". Когда-то он переводил мне эту песню - ее русский текст отличался от еврейского совсем немного. Грустная песня, грустная, как моя жизнь, как дождь, который стучится в окно.
В этом было что-то от самобичевания - сидеть, пить кофейно-алкогольную муть, слушать разрывающие душу песни, и не важно, что половина из них были веселыми, и вспоминать... но я не могла свернуть с этого пути, как поезд не может свернуть с рельс. Первая чашка закончилась, я налила вторую, отпила до половины, успев тихо поплакать и даже немного успокоиться, когда пластинка закончилась и внезапно стало тихо. Я слышала, как вздрагивают под порывами ветра стекла, как шуршит заскочившая на этикетку пластинки иголка проигрывателя и...
...и еще какой-то тихий, скребущийся звук из моей приемной.
Я вскочила на ноги и, стараясь не шуметь, извлекла из тумбочки лежащий там травматический револьвер, попутно выключив проигрыватель. На цыпочках (туфли я скинула еще раньше, когда только начинала свою пьянку) я прошла в кабинет - сомнений быть не могло - в приемную кто-то вошел. Скрипнула дверь, отозвались половицы. Ключ к приемной был только у меня и у Зои, ну еще на вахте, конечно, но мальчики с вахты при ходьбе делают слишком много шуму. Зоя еще час назад должна была уйти домой (она жила у парня в спальнике неподалеку). Так что в приемной, скорее всего, орудовал кто-то чужой.
А рука у меня все-таки дрожала. Что поделаешь? Я выключила свет в кабинете и осторожно приоткрыла дверь, прячась за ней. В приемной царил полумрак, кое-ка рассеиваемый проникающим снаружи светом фонарей. Злоумышленника я не видела, но предполагала, что он заметил движение и замер. Нервы были на пределе, фантазия рисовала ужасные картины...
А затем я услышала странный звук, который сперва не смогла определить. Лишь потом я поняла что это - сильная дрожь вперемешку со всхлипываниями. Подобного акомпанимента я от злоумышленника не ожидала, а потому резко распахнула двери, одновременно включив в кабинете свет и направив пистолет туда, откуда доносился звук.
На угловом диване, где обычно располагаются посетители, сжавшись в комочек, сидела Зоя. Ее белый плащик, весь забрызганый грязью, лежал на подлокотнике, рядом стоял огромный чемодан на колесиках, а сама она, бледная, с вымокшими, спутанными волосами, дрожала мелкой дрожью.
Меня часто упрекают, что я импульсивна и действия у меня опережают мысли. Может быть, не скрою, но моя импульсивность еще ни разу не оставила меня в накладе.
- Зоя? Что случилось? - спросила я. Хорошо, что я приготовила так много кофе - кувшинчик с ним стоял на специальной подставочке с подогревом, потому кофе оставался теплым, даже немного горячим. Наливая в кружку кофе пополам с виски, я слушала Зою. У моей секретарши оказался невезучий вечер - она застала своего парня с какой-то дамочкой средних лет в пикантной позиции. Попытка устроить скандал была им пресечена на корню - квартира-то была его, и, слово за слово, негодяй просто выгнал девочку...
- Вот, выпей, - я дала Зое кружку. Она сделала глоток, закашлялась...
- Это что?
- Лекарство. пей, и бегом в душ!
Морщась и кривясь, Зоя выпила все до дна и поспешила податься в душ. И тут выяснилось, что она не может встать.
- Простите... просто я... вообще никогда не пью, а Вы...
Ну что ж, дело, в общем, житейское. Я закинула ее руку себе на плечо и потащила ее в душ. Она прижалась ко мне, и даже сквозь шерстяной костюм я чувствовала, какая она холодная и мокрая..
...Короче, выгнал он ее. Выставил за дверь с вещами, который она наскоро побросала в чемодан, половину забыв при этом (здоровенный чемодан на колесиках уныло стоял у входа в приемную). Ехать Зое было некуда - дело в том, что она - не гражданка, а без паспорта (хоть внутреннего, хоть иностранного) в гостиницу не возьмут. Снять квартиру? В нашем городе это непросто, да и цены зашкаливают. Вот и решила она вернуться на работу.
Беда в том, что автобус ходит до причала только с шести утра до семи вечера, а после семи он заворачивает к речному вокзалу. От поворота до офиса не так далеко, метров двести-двестипятдесят, но с учетом ветра, дождя и неподъемного чемодана это расстояние превратилось в пытку. Посредине дороги ветер сломал дешевый китайский зонтик Зои; между колесиками и чемоданом забилась грязь - пришлось волочь. В довершении всего, какой-то джигит на джиппе обдал ее водой из лужи.
Короче, все как на зло. Я завела Зою в душ, посадила на пуфик у трельяжа и велела раздеваться, а сама включила компрессор. Пока вода грелась, я сбегала в приемную и достала из чемодана полотенце, тапки-зайчики и банный халат. Когда я вернулась, Зоя, скукожившись, сидела на пуфике и дрожала, хотя из кабинки вовсю валил пар - вода нагрелась. Одежда аккуратно сложена на тумбочке с раковиной.
- Голова кружится, - оправдываясь, сказала она. Я помогла ей встать и забраться в кабинку. Какая же она все-таки продрогшая!
Она сидела под душем, а я развешивала на змеевике ее промокшую одежду и смотрела на нее. Не знаю, почему так получилось - то ли выпивка всему виной была (а я ведь уже приняла на душу около двухсот грамм годного виски), то ли что, но я поймала себя на мысли, что Зоя мне нравится. Ну вы, наверняка, поняли, как. Она была хрупкой, беззащитной и такой свежей, гибкой, изящной, как статуэтка...
- Что мне делать? - она пожняла на меня свои большущие глазищи. - Куда мне теперь идти?
- Не дрейфь, - сказала я уверено. - У меня поживешь, я жилплощадью не стесненная.
Я не знаю, почему это предложила, правда. Мой покойный муж говорил мне когда-то: "Ты быстрее соображаешь, чем думаешь. В этом твоя сила, малыш". Он ведь не только мужем мне был, но и другом, и учителем...
Насчет жилплощади, чистая, кстати, правда - у меня свой домик на взморье, на самом краю старого дачного поселка и новомодного коттеджного городка. Домик двухэтажный, так что мества нам и правда хватит.
- Ну что Вы, Лада Артуровна... - Зоя неуклюже встала на ноги, как новорожденый олененок. - Так нельзя...
- Нельзя спать на потолке, - подмигнула я, передавая ей полотенце. - Разотрись хорошенечко, и пойдем в кабинет, тебе надо еще кофе...
Она вытиралась, а я присела на пуфик и откровенно пялилась на нее. В ее движениях была какая-то необычная грация, почти сексуальность. Она вытерлась, без моей помощи выбралась из душа; я уступила ей место возле зеркала, а сама отправилась в комнату отдыха. Когда она появилась на пороге, в халате, смешных тапках и тюрбане из полотенца на голове, я уже сварила вторую порцию американо.
- Есть хочешь? - спросила я ее. Она отрицательно покачала головой:
- Я после шести не ем, привычка. Вы уж меня извините, за то, что я...
- Перестань, - ответила я, доставая конфеты. - Ты ни в чем не виновата. С каждым может случиться. Сегодня здесь переночуешь, завтра ко мне переберешься.
Кофе согрелся, я разлила его по чашкам и добавила виски и сливки. Виски добавила меньше, по 50 грамм примерно.
- Просто я сегодня за руль не сяду, а такси ночью в наши края вызов не принимают, - добавила я, ставя чашки на журнальный столик. - ничего, если я музыку включу?
- Лада Артуровна, ну что Вы... Вы столько для меня делаете...
Я пожала плечами и перевернула пластинку.
- А Вы почему задержались?
- Не хочу идти домой, - сказала я, и, возможно, это прозвучало излишне строго - Зоя как-то сжалась, словно испугавшись меня. Потому я решила пояснить. - Сегодня у меня... плохой день.
- А что у Вас произошло? - спросила она, отпивая кофе.
Вообще-то я не хотела рассказывать. Я никому об этом не говорила, хотя многие знали или догадывались. Но, вероятно, виски и общая атмосфера тоскливой ночи за окном, а может что-то еще сделали свое дело - неожиданно для себя я начала рассказывать. О том, как мы познакомились с Кириллом, как работали вместе, как поняли, что нам хорошо вдвоем, как я вышла за него замуж, и как однажды в октябре мы возвращались домой из командировки по пустынному, залитому дождем шоссе.
Я не заметила, как опустела бутылка, как закончилось кофе и доиграла пластинка. Бутылку сменила новая, с Бурбоном (хоть это и некошерно для ирландского кофе), пластинку - другая, с танго. Мы с Зоей уже были слегка навеселе, она сидела на диване, поджав ножки под себя и успокаивала меня, притом язык у нее уже слегка заплетался.
- Лада Артуровна, Вы такая хорошая, - говорила Зоя. - Хотя и строгая. Но очень хорошая.
- Я не хорошая, - возражала я, - я холодная, как снежная баба. Я умерла еще тогда, даже не знаю, зачем я до сих пор живу.
- Ну что Вы! - Зоя импульсивно придвинулась ко мне. У нее блестели глаза, не так, как будто она хотела заплакать, а как-то по-другому. - Даже не думайте так!
Не знаю, она не приводила никаких доводов, но их заменяла искренность ее слов. Я махнула рукой.
- Хватит. Забудь. Прошлое, оно прошло. Расскажи мне о себе.
Зоя пожала плечами и потянулась к столу, изящно прогнувшись. Я поймала себя на странной мысли - мне хотелось видеть ее обнаженной, она была словно какое-то произведение искусства...
"Как такую девочку вообще можно бросить?" - думала я.
- Что рассказывать? Сами же все знаете, я все в резюме описала. А сверх того - ничего нет. Папа - офицер, родилась за полярным кругом, когда Союз распался, мне три года было. Папа остался здесь, но не натурализировался. Школу окончила с золотой медалью...
- А мама?
- А мама нас оставила. Еще в начале девяностых. И, если честно, мне не хочется ни видеть ее, ни говорить о ней...
- Понятно, прости. А дальше?
- Поступила в университет, сдала на бакалавра (магистра негражданам запрещено давать), устроилась к Вам - вот и вся биография. Да Вы про меня, наверно, больше знаете.
Отчасти, это было правдой. Но меня интересовала не ее биография. Почему-то мне было интересно другое - что она любит, чем увлекается...
И я узнала много - от того, какую музыку она любит до того, какие на вкус акварельные краски - в детстве Зоя любила рисовать. Впрочем, я отнюдь не Штирлиц, и Зоя тоже много чего узнала обо мне, хотя, как оказалось, она вообще немало знает. Мы играли, угадывая любимые вкусы, запахи, цвета...
У нас оказалось много общего - от музыки (северо-восточная классика, французский шансон, хороший, годный рок) до такого, о чем обычно не говорят вслух - впрочем, нам было уже все равно. А потом, чисто случайно, мы затронули тему, вполне невинную, но с которой все и началось. Хотя...
Я думаю, что все началось еще тогда, когда я увидела ее на диване в приемной. А то и раньше, на собеседовании. Кто знает? Сама я не могу ответить на этот вопрос. И не уверена, что мне это важно.
- Ты такая гибкая... - она вновь потянулась за конфетами, и я не могла не сделать ей комплимента. - Ты чем-то занималась?
- Балетную школу посещала, - она рассмеялась. - Только на пальцы не встану, и не просите, максимум - на полупальцы.
- Я все равно не знаю, что это, - улыбнулась я.
- А вот смотрите... - Зоя встала и, покачиваясь, пошла по ковру в центр комнатки. Там она сначала приподнялась так, что пятки стали почти паралельно полу. - Вот это полупальцы, а это, - она словно вспорхнула, касаясь пола только кончиками пальцев, - настоящие пальцы.
Тут Зоя закачалась, и если бы я не вскочила, едва не опрокинув столик, наверно упала бы, но я вовремя подхватила девушку за талию:
- А говорила, не встанешь.
- Так это ж я и не встала, - она прижалась ко мне почти голой грудью, - на пальцах столько всего делают... смотри.
Она сбросила халатик на диван и, поднявшись на полупальцы, резко выбросила ногу назад, а затем подняла ее, как будто в вертикальном шпагате. Я присела на журнальный столик, у меня был просто какой-то культурный шок от происходящего. а затем мне опять пришлось хватать Зою, помогая ей удержать равновесие.
- Это называется la seconde, - сказала она, опадая в мои объятья. - Я знаете сколько всего умею?
- Потом покажешь, - улыбалась я, и почему-то знала, что "потом" будет. Потом будет много чего.
- Ага, - она села на диван, не одеваясь, взяв со стола чашечку со своим кофе. - Кофе холодный совсем...
- Ну его, - я плюхнулась рядом. - Хочешь коктейль? Я сделаю.
- Хочу... а можете поставить еще танго?
Я встала, понимая, что море уже таки волнуется раз и для меня. Перевернула пластинку, поставила иголку на дорожку, но не включила. Достала шейкер, давно лежавший без дела, налила туда виски, потом добавила сливок.
- Это творение безымянного гения называется "Юный ковбой", - заявила я, встряхивая в шейкере виски со сливками. Собственно, это и правда был коктейль для юниоров, позволяющий сглаживать процесс опьянения.
Разделив коктейль по двум бокалам, я добавила лед и включила проигрыватель.
- А я когда-то занималась классическими танцами, - заметила я, передавая Зое коктейль. Та, очевидно, вполне комфортно чувствовала себя, несмотря на то, что из одежды наличествовали только тюрбан из полотенца и пара тапочек с кроликам.
- Ух ты! А я бы хотела научиться.
- Ну тебе-то не сложно будет, - потягивая коктейль, заметила я.
- Так учить некому. И потом, это всегда надо практиковаться.
- Да, - подтвердила я. - Боюсь, что и я уже разучилась.
- А Вы не поучили бы меня?
- Так для этого партнер нужен...
И тут заиграло аргентинское танго, самое классическое - и самое пронзительное. Если бы я закрыла глаза - я бы, наверняка, сполна почувствовала, насколько я пьяна. Но я не собиралась закрывать глаза.
Вместо этого я взяла ладошки Зои и встала, привлекая ее к себе. Что, неужели, я не смогу станцевать мужскую партию?
Опытный ведущий может сделать совершенным первый танец новичка; я даже не представляла, что смогу так. Я вела Зою так, как в свое время меня вел мой учитель, лауреат каких-то там танцевальных премий. и как умел вести Кириил.
Наверно, со стороны это выглядело на грани сумасшествия и возбуждения - женщина, одетая в подчеркнуто-офисном стиле ведет в танце совершенно обнаженную, грациозную юную девушку. Что касается меня, я испытывала какую-то эйфорию - в процессе танца я приобретала непонятную власть над Зоей, я буквально вела ее, ее тело следовало за мной, и опьянение от этого было сильнее, чем даже от выпитого виски.
Звучали финальные аккорды... я помнила, как это было с Кириилом, и, возможно, эта механическая память и сработала, не знаю. Но, когда Зоя изогнулась дугой у меня в руках, я склонилась над ней и, не осознавая, что делаю, прижалась губами к ее губам в страстном, чувственном поцелуе....
...Какое-то время мы не могли придти в себя. Не знаю, что чувствовала Зоя, но лично я чувствовала себя оглушенной. Только это оглушение не было неприятным, даже наоборот.
Я прятала от Зои взгляд:
- М... прости меня. Не знаю, что на меня нашло... - глухо пробормотала я.
- Ну что Вы, Лада Артуровна... - голос Зои изменился, стал каким-то.... бархатным. - Ну что Вы... Это было приятно.
Я почувствовала, что краснею. Причем не как обычно - казалось, мою голову по плечи сунули в меховую рукавицу.
Впрочем, одного взгляда на Зою было достаточно, чтобы понять - смущена она не меньше моего. У нее даже грудь порозовела.
- Д...даже приятнее, чем с твоим парнем? - понятия не имею, зачем я это сказала. Как говорят, вырвалось.
- И не сравнивайте... - Зоя смутилась еще больше. - Ой... наверно, нельзя так говорить?
- Нельзя спать на потолке, - ответила я, чувствуя, что вселенная перестала быть надежной опорой, здравый смысл превратился в абстракцию, и меня уносит неведомо куда, что, в принципе, меня совершенно не смущает. А еще я внезапно поняла, что обнимаю Зою за талию. Что она прижимается ко мне бедром. И что мне хочется повторить мой поцелуй, первый за несколько лет.
Возможно, если бы я не выпила, или если бы не было этого вечного октября за окном - я не решилась бы. Но в тот день совпало слишком многое, и я не остановилась. И я обняла ее, совсем не так, как когда-то обнимала Кириила, и коснулась губами ее губ. В голове словно разорвалось что-то, я зажмурилась, чувствуя, что лечу. Если Вы когда-нибудь напивались до кондиции, знаете это ощущение, когда Вселенная подхватывает тебя, как океанская волна - но здесь все это было намного сильнее. А кроме этого, я испытывала невероятное возбуждение и желание.
Зоя что-то шептала, но я совершенно не понимала ни единого слова. Я понимала только вкус, только прикосновение, только ощущение воплощающегося через ласку волшебства. Я гладила ее, целовала, я словно боялась, что она расстает в моих руках и я не успею чего-то важного. Шея, плечи, грудь, животик - я скользила вниз, зная, что делаю что-то совершенно неприличное, даже предосудительное, и оттого еще более прекрасное. Зоя больше не шептала ничего, она лишь тяжело дышала, а потом стала гладить мои волосы.
Я не колебалась ни мгновения, когда коснулась пальцами ее нежного бутона, уже орошенного страстью. Даже сама с собой я не была столь нежна, как с ней. Зоя ответила сдавленым стоном, раскрываясь передо мной. Она был полностью в моей власти, и я не преминула воспользоваться этой властью, Пальцы осторожно проникли внутрь, массируя горячую, невероятно нежную плоть, чувствуя, как она дрожит от этих прикосновений; их место заняли губы и язык, и я не чувствовала ни малейшнго отторжения, даже наоборот - теплая волна стала подниматься внутри меня, хотя я даже не касалась себя.
Зоя застонала, изгибаясь, и я продолжила свои ласки еще решительнее, чем прежде. Ее бутон страсти раскрылся навстречу мне, принимая в себя мою узкую ладонь, захватывая ее в сладкий плен. Ее тело напряглось, выгнулось дугой, но я и не думала прекращать свою сладкую пытку. Мой язык, губы, пальцы - все было задействовано в этом таинстве.
Она то прижимала мою голову к себе, то пыталась отстранить, но я не отстранялась. Я сама была в состоянии эйфории, словно ненормальная...
Мне почти сорок. Вся жизнь, вроде бы, позади. Иллюзий вовсе не осталось. Мои иллюзии разорвал в клочья пьяный дальнобойщик, но... но тут я почувствовала себя в сказке, нереальной, приятной до боли сказке.
А потом она обхватила бедрами мою шею, резко потянула мои волосы на себя, прижимая лицом к себе, словно хотела, чтобы я вошла в нее, растворилась в ней. Я чувствовала боль, но лишь краем сознания; мою душу затопило странное, какое-то неплотское наслаждение, покоряющее тело и возносящее душу к небесам...
Она обмякла, и моя рука мягко выскользнула из ее лона. Пробормотав что-то безсвязное, Зоя прижала мою голову к своему животу и буквально отключилась. Какое-то время я лежала рядом, а потом осторожно встала. Дождь прекратился, лишь ветер иногда все еще стучал в стеклопакеты. Зоя спала, но она была со мной - ее вкус на губах, ее запах, то, чего мы, возможно стыдимся, не понимая, что это мы и есть.
Я укрыла ее пледом и села на пол у журнального столика. Левой рукой вылила в чашку с холодным кофе остатки виски. В голове была пустота, а в сердце - буря. Пошарив под столом, я достала коробку сигар - для гостей, сама-то я не курила. Взяв одну из них, я осторожно подкурила гостевой "Зиппо", держа ее левой рукой. Горький дым отрезвлял. Я увидела себя со стороны - в строгом костюме, чулках, короткоостриженную крашеную в рыжее немолодую женщину...
Зоя вздрогнула и, свернувшись калачиком, мирно засопела. Я машинально подоткнула одеяло, чтобы ей не было холодно. Взяв чашку, с сигарой в зубах, я отошла к окну. Предрассветную мглу кое-как рассеивали уличные фонари, от ворот к цехам завода, как проклятые души в ад, шли рабочие утренней смены. Обратно уходила ночная смена.
Что будет дальше? Что я скажу Зое, когда она проснется? Как смогу посмотреть ей в глаза? Я не знаю. И я смотрю в темноту, на грязную улицу, на отражающиеся в лужах фонари, и душа мояполна тревоги.
Но есть в ней и надежда. Потому что я решила, что сделаю все, чтобы Зоя была рядом. И чтобы рядом со мной ей было хорошо.
Мне казалось, что октябрь не закончится никогда, но календарь говорит о другом. Есть ли у меня повод не верить календарю?