- Я никогда бы не смела подумать...

Хриплый смешок - и пепел от сигареты отправляется вниз, к огням города, а, может быть, и преисподней, в отличие от дыма, взмывающего к небесам.

- Что я не могу предать? Перестань. Это глупо, - окурок рыжей точкой падает на пол и исчезает, раздавленный безжалостной подошвой. Взгляд поднимается, глядя в знакомые до боли глаза. Протянуть руку и усмехнуться:

- Потанцуем?

- Пожалуй, соглашусь, - так изящно склонить голову в реверансе и принять узкую кисть в свою, так медленно и неспешно закружиться на скрипящих металлических пластинах, что так небрежно когда-то были положены теми самыми рабочими, на которых прикрикивал monsieur Eiffel. Чувствовать руки на своей талии порой бывает так непривычно, но - тепло.

- Пошел дождь.

Хмыкнуть и наклонить тебя, едва не роняя на пол.

- Если ты не растаяла после всех тех ночей - он тебе не грозит, - резко потянуть на себя, прижав грудью к груди. - И что, твое сердце разбито на осколки из-за предательства? - приподнятая бровь придает лицу насмешливое выражение.

Едва не разрыдаться, глядя в твои глаза, такие жестокие и колючие сегодня, на этой чертовой Эйфелевой Башне, этим чертовым вечером пятого июля.

- Нет, - и нервно сглотнуть, прижимаясь к груди. - Ты ведь знаешь, что меня не волнует ничто, я ведь как Ими... - сдержать упрямо пытающиеся задрожать мимические мышцы, содрать на ладонях кожу острыми, подпиленными так, как тебе нравится, ногтями.

Усмешка холодной змейкой скользит по губам.

- Что, даже имя узнать не хочешь? - движение кисти, и я прижимаю к себе твою спину, сжимая бедра и чувствуя прощупывающиеся под кожей косточки. Я могу даже не смотреть на тебя, но все равно с точностью сказать, что это действие заставляет твои глаза прикрыться.

Да, я прикрываю глаза, и ты можешь так не усмехаться. Мои действия сегодня предсказуемы, но о каких сюрпризах могла бы идти речь сейчас?

- С какой целью? - невесело улыбнуться, слегка отстраняясь и кидая взгляд на почему-то кажущиеся сегодня пошлыми огни этого большого и такого банального города. - Чтобы шептать его по вечерам, когда я буду смотреть на пустую подушку рядом с собой?

Сделать еще один реверанс и оказаться внезапно притянутой к уже подмокшему от дождя плащу, который пахнет навязчивым и сладковатым ароматом от Chanel. Где-то там, в складках темной ткани, за которые когда-то были выложены немалые деньги, где-то там, в этой иллюзорной темноте - ты.

- Ты ведь любишь знать все обо мне, - голос сочится ехидством, скрывая ту маленькую искру того, что еще осталось от прежнего отношения к тебе. Мне не обязательно даже быть рядом - лишь подумать - и я уже с точностью знаю каждое твое движение, каждый жест, даже твои мысли.

Из приоткрытых губ вырывается тихий смешок.

Было бы удивительно, если бы я этого не знала. Я создала тебя. Создала, словно хрупкую статуэтку из фарфора, словно нежный цветок, который погибнет от малейшего изменения температуры или влажности. И сейчас я уничтожаю тебя. Разбиваю на осколки.

- Люблю, - лишь тихо согласиться, признать и признаться в этой маленькой слабости. Ты редко снисходишь до того, чтобы разрешить мне что-либо чувствовать, для тебя это слишком женственно и... человечно?

- Люблю не только знать, но и любить, - и даже зная, что сейчас возможно только услышать твою усмешку, почувствовать на себе твой саркастичный взгляд и увидеть иронично изогнутые брови, отказаться от пафоса невозможно - он в крови, он в самом существе моего "горного хрусталя", как ты любила меня называть когда-то.

На губах играет ухмылка.

- Да, в этом ты достигла нижней ступеньки пьедестала. Поздравляю, - танец, который и не думал прекращаться, заставляет тебя вытянуть руки над головой, открывая мне доступ к твоему беззащитному, хрупкому телу. Скользнуть ладонями от подмышек по бокам и вниз, к бедрам, чувствуя, как ты вздрагиваешь под моими пальцами. - Теперь можешь попробовать запрыгнуть на второе место.

Губы дрожат, и сдерживать самое себя стало уже невыносимо тяжело.

- Нет... - медленно покачать головой, лишь бы только не разрыдаться прямо сейчас, когда твои глаза, некогда любимые, скользят столь откровенно нахально по моему телу - ведь я и его когда-то подгоняла под рамки твоих вкусов и интересов. - Нет, и не надейся, - уже тверже, но мнимая твердость слов временами бывает таким ненадежным щитом для неуверенных взглядов и желания свернуться в клубочек где-нибудь здесь, на второй платформе башни месье Гюстава.

Едва слышное, но не менее обжигающее слух "Хм...". Перехватить твою ладонь и закружить, так, чтобы огоньки города слились в полосы света, как при катании на карусели.

- Учишься, - не похвала, лишь констатация факта. - Я исчезну. Навсегда. И ты не вернешь. Даже не попытаешься. Но можем отыграть последний акт. Хочешь? - резко остановить твое кружение и притянуть к себе, сковав тонкую талию стальным обручем своих рук.

Едва не задохнуться от прилива ощущений, острых, как и всегда, когда ты касаешься меня. Хочу ли я этого акта милосердия? Безусловно, хочу, и не то, что хочу - жажду...

- Нет.

Такое простое словечко, которое не имеет даже значения - филологи бы со мной поспорили, но не ты. Для тебя мои слова действительно редко что-либо значат, чаще всего ты просто делаешь все по-своему, лишь de jure интересуясь моим мнением.

Медленно отойти на пару шагов, высвободившись из плена твоих рук, таких желанных и любимых. Фыркнуть, достать слегка подрагивающими руками пачку сигарет, но - не затянуться одной из маленьких смертоносных стрел твоего благосклонного отношения, которое незнакомые с тобой люди назовут "любовью", а - лишь выбросить ее в ближайшую урну.

- Не надейся... - прошептать уже из последних сил, когда известно лишь, что в следующую секунду будет невозможно не разрыдаться.

Остаться на месте, глядя на тебя со своей обычной, чуть снисходительной, усмешкой.

- Твое право.

Новая сигарета заменяет собой исчезнувший где-то внизу окурок. Смотреть на твою спину, которую ты стараешься держать прямо и гордо, скрывая то, как наружу рвутся неудержимые рыдания. Кажется, что это единственное, что не изменилось в тебе за все время, которое я удерживаю тебя рядом с собой.

- Не надейся... - твой тихий шепот, который я все равно слышу.

Фыркнуть и затянуться.

- И не собираюсь, хрусталик, - последнее слово заставляет тебя вздрогнуть так явственно, что это невозможно спрятать. Правильно. Я бью по самым больным местам. А ты думала, что не стану?

"Хрусталик..." Так подло и низко... но для тебя - так обыденно. Жестко переломить человека, как тростинку, словно ударить своими хлесткими словами, как стеком по лицу - для тебя это так буднично. Не упоминая меня, можно вспомнить миллионы, которыми тебе было так легко управлять - а как тяжело было в начале пути тебе подчинять, помню лишь я, только я, и никто иной... и почему сейчас тебе нужно было это разрушить? Разрушить одним легким словом, одним мимолетным движением руки, которое когда-то надо было оттачивать часами...

- Ты стала кисой... - выдавить из себя этот презрительный эпитет, используя твое же оружие в схватке - с тобой ли? Скорее с самой собой, но ведь учиться этому всегда можно было лишь у тебя, ведь лишь тебе было дано это право - властвовать. Разделять миллионами миль, пропастью телефонной задержки, бездной людей на почте и таможне - и властвовать мною ли, группкой фанатиков и фанатов или же целой ордой, легионом, народом, - все это тебе удавалось, и удавалось с такой легкостью... - Ты бежала от этого всю жизнь, но стала лишь - кисой, - фыркнуть, усмехнуться, пасть так же низко, лишь бы не падать ниц...

Ненавистное слово. Кому, как не тебе, знать об этом? Но и оно не действует настолько сильно, как ты бы хотела. Просто заставляет поморщиться и зло сплюнуть на пол.

- Ага. Жалеешь, что не с тобой? - пустоту внутри, где у всех людей находится душа, заполняет лед и желание добавить к словам легкое касание рукой щеки. Легкое и болезненное, ведь если пощечина получится хорошей, кожа будет гореть, даже если погладить ее кончиками холодных, как сталь, пальцев.

Взгляд падает на часы. Мы здесь намного дольше, чем нужно. Пора спускаться каждому в его персональную Преисподнюю: сливаясь вместе, они составляют этот город. Но разговор еще не закончен. Пока где-то в глубине тебя теплится хоть мелкая искра надежды - надо продолжать разбивать тебя.

- Горжусь, что не со мной, - словно бы подтвердить коротким кивком, хотя смысл переиначивается, переворачивается вверх тормашками, летит в никуда, как ты и любишь. Ведь любимым писателем суждено было стать Кэрроллу, а поэтом - Лиру... мне не следовало быть с тобой так долго. Мы были намного дольше, чем нужно, ведь именно из-за этого сейчас в моих мыслях - ответить, уязвить, отомстить, отплатить той же монетой, жаждать вендетты и получить ее, ведь око за око, а зуб - он всегда за зуб. Для тебя - кровь за кровь, а для меня... Если бы только мне вовремя опомниться и не быть с тобой, сейчас все было бы изменено, извращено до неузнаваемости жестоким и жестким Временем, которое бы не пощадило наши другие, параллельные Вселенные, а для меня не было бы столь важным сведение счетов. Возможно, сложись все по-иному, сегодня на этой Эйфелевой башне, на этом символе того, что я всегда называла "любовью", - сегодня здесь вновь была бы ты, но не со мной и не сейчас, а с кем-то другим и при свете дня, не скрывая связей и не пряча стыдливо красную тонкую нить, что связывает алые пульсирующие точки чуть левее небольшой дельтоидной косточки грудины у каждого из вас...

Порой смотреть на тебя - значит видеть все то, что ты не хочешь говорить. Поэтому я и не слушаю слов, которые ты говоришь. Лишь держусь, чтобы не исполнить то, о чем думаю - начать ломать тебя не только морально, но и физически причинить боль. Но нельзя.

- Надо же, у тебя еще осталась гордость... - сделать вид, что задумалась, издевательски глядя тебе прямо в глаза. Какая разница, что на улице темно? Ты и так чувствуешь этот взгляд, и этого более чем достаточно.

Все твои слова - лишь попытка мести. Причинить боль в ответ на боль, которую причиняю тебе я - это так... по-твоему. Ты не можешь иначе, ведь это глупое чувство, которое не устают воспевать поэты, оно привязало тебя ко мне крепче, чем любая цепь. Но сейчас пришло время, чтобы порвать ее в клочья.

С моих губ срывается хриплый хохот.

- Ты такая безнадежная мечтательница и романтик. Глупая девчонка... - еще одни слова, которые врезаются в твое тело и сердце, навязчиво напоминая о том, с чего все началось. Одна и та же фраза, одни и те же интонации. Да и ты - такая же, какой была. Даже я, со всем своим цинизмом и характером заядлой сволочи, не смогла стереть в тебе этого. А я очень старалась изничтожить даже намек на эту часть тебя.

- На мне хотя бы есть, где поставить клеймо, - усмехнуться, резко развернуться на каблуках и едва не оступиться на этих продолжающих скрипеть и повизгивать металлических пластинах. Испугаться самой себя, своих реакций и собственного равнодушия к такой бесчеловечной лютости, истинно волчьему свирепству и индифферентности палящего над Долиной Смерти солнца, упасть на колени перед самой собой и молить о пощаде своего же затертого в глубинах души клочка той магнитной ленты, которую ты так усердно наматывала на катушку собственного образа, образа куклы, которую ты из меня тщательно вылепливала все эти годы.

- Ты не только гламурная киса, ты ведь еще и шлюха... - иногда, когда люди, которые могут это делать, описывают войну, они применяют клише - "биться из последних сил". Для меня эти слова могут стать спасительным кругом, соломинкой, за которую можно уцепиться... или соломинкой, которая может сломать спину верблюда - для тебя. Ведь для твоих ушей слово "шлюха" всегда заменяется само собой не лишенным изящества и грации эпитетом "секс-икона". Но ведь это лишь ширма, за которой стоит то самое клеймо - "шлюха". Та самая 925 проба золотого распутства, к которому ты стремилась так отчаянно, та самая ленточка, на которой должна бы повиснуть золотая медаль твоего личного чемпионата по падениям в бездну.

- Если я и девчонка, я это хотя бы признала, - фыркнуть, устало смахнуть с лица прядь длинных, давно не стриженых волос тонкими, но уже загрубевшими пальцами с обкусанными от волнений и стрессов заусенцами. Ты дала мне так много...

Дернуться. Вот теперь ты попала в точку. Что ж, браво, мой горный хрусталь. Очевидно, конец нашего разговора настанет как раз вовремя.

Взгляд, теперь уже с оттенком злобы, прожигает тебя, глядя через темноту глаз прямо в душу.

- Тогда мы обе будем с клеймом, - я усмехаюсь и красноречиво опускаю глаза, глядя на твое солнечное сплетение, где, как метка, давным-давно застыло мое имя. В голову закрадывается мысль о том, сведешь ли ты его когда-нибудь, если этот разговор закончится так, как я планирую. Возможно... Если ты, в своей исключительной манере, сохранишь все же искру веры, спрятав ее от меня под пеплом и обломками, то - нет. А если я все-таки сломаю тебя? Тогда - да. Хотя даже я здесь не смогу поручиться. Ведь если все получится, ты станешь той, кого не знаю даже я. Забавно.

- Я ношу свое с гордостью, - холодно усмехнуться, сглотнуть, прикрыть глаза и... рвануть туда, в бездну, напрячь все тело, прочувствовать каждый свой мускул и ждать, ждать, только ждать эту бесконечную пропасть, пропасть Времени, где нет ровным счетом ничего - ни прожитых вместе лет, ни дурацких детских обещаний купить себе замок, дворец и еще маяк впридачу. Там нет ни обещаний предательства, ни слез в подушку, ни хладнокровного изгнания очередной сороки, падкой на твою золотую пробу безнравственности... там нет ничего.

Обычно после короткого взмаха ресниц - таких же коротких, как и это мгновение - меня овевало теплом твоего благосклонного отношения, называемого "любовью", меня замыкало в кольцо твоих рук, таких нежных и сильных одновременно, меня пронзало ощущением счастья, такого острого, что, казалось, ни один шип этих роз идиотской привязанности не мог сравниться с этим чувством, простым, но от этого не менее изысканным.

А сегодня меня ждет лишь злой взгляд. Сегодня тебе параллельно...

Тихо хмыкнуть и вновь посмотреть тебе в глаза, уже спокойной, словно и не было той злости.

- Носи. Может, хоть это будет напоминать тебе о том, насколько ты безнадежна. Может оно и поможет тебе когда-нибудь начать думать и измениться, - я равнодушно оглядываю тебя с ног до головы, словно проверяя, не забыла ли какую-то свою вещь, и достаю третью за нашу встречу сигарету. Я слишком много курю. Ты всегда это говорила. Только... я ведь никогда тебя не слушаю.

Когда конец озаряется огоньком и первый выдох отправляет дым в вечерний воздух, я разворачиваюсь и направляюсь к выходу. Прощаться? Нет. Именно сейчас важно просто уйти. Уйти, не оставив тебе ни малейшего намека на возможность продолжения.

Я дохожу до лифта и через секунду скрываюсь за его металлическими дверями. И только когда он трогается вниз, я позволяю себе выдохнуть, пытаясь вспомнить, когда успела задержать дыхание. Сигарета не успевает прогореть и наполовину, затухая от прикосновения холодного железа, окружающего меня стенами со всех сторон. Путь до подножья башни оставляет вполне достаточно времени, чтобы запрокинуть голову и закрыть глаза, чувствуя затылком холод.

Я это сделала. Я ушла. Я смогла отрезать тебя от себя.

Теперь все в твоих руках.

Я лишила тебя надежды, растоптала тебя саму, разбила все то, что так тщательно возводила и оттачивала годами. И все для того, чтобы ты возродилась из этих кусочков, словно Феникс возрождается из пепла. Только если ты поймешь это. Но я знаю тебя. Даже можно сказать, надеюсь.

Смешно, да? Если бы я сказала тебе об этом, ты бы стала звонить психиатру. Но это так. Наверное, единственное, на что я хочу надеяться, это на то, что ты поймешь, зачем я ушла, растоптав тебя. И когда ты поймешь... Что будет тогда, я не знаю. Ну да это сейчас и не важно. Чтобы посмотреть на результаты своего труда, у меня еще будет время, когда я вернусь через долгое время отсутствия и предложу тебе выбор - начать все еще раз или продолжить идти вперед порознь.

Лифт останавливается, и я открываю глаза, чтобы через мгновение исчезнуть в темноте этого "города любви". "Города разбитой любви", как я его называю.