- Раздевайся.
- Но...
- Тебе же нужны деньги? Раздевайся.
Некоторые считают, что только трус может пользоваться ситуацией и получать от других то, что хочет. Я считаю, что так думают слабаки, у которых не хватает духа завлечь жертву в западню.
Некоторые уверены, что все решают деньги. И почти не ошибаются: с помощью звонкой монеты и шуршащих бумажек с нулями можно купить многое. Особенно то, что продается. Обычные товарно-денежные отношения. Девочка отдает себя в рабство, я отдаю ей деньги. У меня появляется новая игрушка, ее счет ежемесячно пополняется пятизначной суммой. Все предельно чисто и откровенно.
И не очень эстетично. У Чучи дрожат пальцы, она еле справляется с пуговицами глупой белой блузки. Еще бы рясу надела, чтобы защититься. Борьба с бусинами длится так долго, что я успеваю прикончить свой мартини и заскучать.
- Ты так возишься... Я почти готова начать воспитательный процесс прямо сегодня.
Мне нравится смотреть, как ее кожа бледнеет, а потом наливается красным. Это дает надежду, что обучение будет легче, чем я ожидала. Гораздо проще иметь дело с теми, у кого есть воображение и теоретические знания.
Чуча вздрагивает, когда я прохожу мимо.
- Разве я разрешила тебе останавливаться? Снимай с себя эти тряпки.
Мне уже не скучно. Глаза игрушки зло блестят, губы упрямо сжаты, и от этого мою грудь обдает жаром. Кажется мы хорошо проведем время.
- В моем доме ты будешь ходить в этом.
Так приятно надевать хитон на застывшую девочку, почти не касаясь ее бедер, животика, маленькой груди и острых сосков. Она боится. Она злится. Она терпит и держит себя в руках. Интересно, знает ли она, что означает хитон с неподшитым, обтрепанным низом?
- Тебе идет, Чуча.
- Я Инэс.
- Разве? Я уверена, что тебя зовут Чуча. Или я ошибаюсь?
В горле пересыхает от ее гнева, и я смешиваю очередной мартини. Кажется, я сделала верный ход, подставив ее отца. Чуча будет интересной игрушкой.
- Нет, не ошибаетесь.
- Я думаю, предложение не закончено.
- Нет, не ошибаетесь, госпожа.
Второй мартини заканчивается быстрее первого, и часы начинают отсчитывать десять ударов. Три удачных сделки за день — очень хороший результат.
- Я встаю в пять утра. Чтобы к этому времени ты приготовила завтрак и стояла за моей дверью. Кофе должен быть горячим. Твоя комната возле кухни. Спокойной ночи.
Мне всегда было приятно видеть возмущение в глазах женщин.
«Ты — лесбиянка? Ах, то есть ты меня хочешь? То есть как это не хочешь? Меня!»
Они строят из себя неприступных целочек, брезгливо морщатся, когда слышат об «извращениях», и пылают праведным гневом, когда извращенка-лесбиянка, которая просто-обязана-хотеть-их-трахнуть, не проявляет интереса и уходит спать. Какой удар по самолюбию.
Я почти разочарована возмущением в глазах Чучи. Надеюсь, что оно вызвано ролью прислуги. Будет обидно, если игра закончится быстро и провально.

Всего лишь неделя легких, ненавязчивых тренировок, и Чуча смирилась со своим положением. Пожалуй, ей стоит радоваться: редко когда прислуга зарабатывает за месяц пятизначные суммы, даже если для этого приходится носить хитон раба. Особенно умиляло, что Чуча расслабилась. Первые дни она была напряжена, словно ожидала подвоха, но сегодня была спокойна.
Было весело наблюдать за метаморфозами.
Сначала она дергалась и явно мало спала. Недосып жесток даже к молоденьким девочкам. А уж если те только что продали себя со своей семейной гордостью, то вообще пиши пропало.
Потом организм поставил глупую хозяйку на место и заставил ее есть, пить и спать. Чуча стала выглядеть лучше, почти как до добровольного вынужденного рабства.
Я улыбаюсь, глядя, как этот андалузский цветок набирает силы в мягком климате. Улыбаюсь и предвкушаю эффект от следующей фразы.
- Завтра у меня гости. Раздевайся, я объясню, что делать.
- При гостях я тоже буду голой?
Когда собака подает голос, не дождавшись приказа, ее наказывают. Один укоризненно смотрит, другой бьет газетой, третий отвешивает пинка. Я предпочитаю пощечины. Невозможно описать, насколько притягательна и красива кожа, которая наливается кровью — с каждой секундой все гуще и ярче. У гордых девочек горит не только лицо, но и шея с ушами.
- За что?
- Команды «голос» не было. Была команда раздеться. И я не люблю ждать.
А еще у гордых девочек глаза горят злостью. Этот огонь привлекательнее коровьей любви.
Мне нравится смотреть, как Чуча бесится, но заставляет себя выполнять приказы. Не ломается. Самое прекрасное в гордых и решительных девочках то, что они не ломаются. Гнутся, подчиняются, но не до хруста. Хотя должна признать, это зависит от рук того, кто вяжет их в узел.
Мне нравится смотреть, как Чуча снимает с себя хитон. Одним уверенным движением расстегивая застежки. Гордо вздернув подбородок. С вызовом глядя в глаза.
- Молодец.
Собаку, которая выполняет приказы, поощряют. Один дает лакомство, другой трепет за уши, третий отпускает с поводка. Я предпочитаю поцелуи. Легкие, почти лишенные секса, просто прикосновение губ к губам. Но их достаточно, чтобы гордая злость засияла ярче и начала обжигать.
- А теперь становись на четвереньки.
Я вижу, как она хочет сказать «но». И даже говорит — губами. Но я не слышу ни звука.
Чуча опускается на колени, упирается локтями в пол и ненавидит меня, себя, своего отца, который проигрался, младшую сестру, которая избежала позорной участи и беззаботно учится в старших классах.
- Не надо прогибаться в пояснице, тебя никто не будет трахать.
Чуча вспыхивает и застывает. Я уверена, что Орландо оценит новый стол: красивая мебель улучшает аппетит, в том числе, деловой.
- Вот так и будешь стоять, - с улыбкой говорю я и провожу ногтем по выступающим позвонкам. - Пока я не разрешу тебе уйти. Если не справишься со своей задачей, то потеряешь зарплату за этот месяц.
Чуча не отвечает. Я почти слышу ее мысли: она думает о том, сколько продлится пытка и можно ли ее выдержать. Она думает о банковском счете, о нулях и единицах, о красных числах, о младшей сестре, о матери, которой пришлось — впервые в ее бесполезной жизни — начать работать, о затекающих руках и ногах.
- И побрейся, бога ради, на эту волосню смотреть больно.
Мне хочется прикоснуться к Чуче. До боли в сосках хочется заставить ее сесть на задницу и широко раздвинуть ноги. Хочется выдавить на ладонь гель для бритья, размазать его по волосатому лобку, вооружиться венусом и избавить манящий треугольник от лишней растительности.
Вместо этого я хлопаю ее по ягодицам и ухожу спать.
Дрочить.
Трахать себя своей же рукой.
Потому что гордую девочку нельзя слишком быстро вязать в узел.

Мигель весь вечер пускал слюни, глядя на мою мебель. А Чуча терпеливо сносила очередную пытку. Она не впервые стояла на четвереньках, но все никак не могла научиться осторожно разминать руки и ноги.
Каждый раз я поднимала Чучу и несла на свою кровать, поражаясь, насколько тяжела моя игрушка. А после — разминала тонкие запястья и растирала лодыжки, как сейчас.
Мне нравится ее кожа. Мне нравится усталость на ее лице. Мне нравится ее участившееся дыхание. Чуча начинает наслаждаться болью, которая тонкими иголками протыкает оживающие мышцы, но моя игрушка пока не просит о большем.
Пока. Это самое главное слово в наших отношениях.
Пока я не захожу дальше.
Пока она привыкает к новым ощущением и усваивает правила игры.
Пока слюнявые мужики восхищаются моей мебелью и подписывают выгодные мне контракты.
Чуча часто дышит и больше не пытается сбежать в свою комнату, но когда она засыпает — сбегаю я. В город. К мадам Валенсии. У нее есть девочки, которых не надо приручать, учить, воспитывать. Они знают, что такое боль и как ею наслаждаться. С ними можно избавиться от напряжения и взять себя в руки. Когда в руках флоггер, нельзя дергаться. Сознание прочищается уже от того, что ладонь обнимает жесткую ручку, и с каждым ударом дыхание становится все более размеренным.
Я могу гордиться собой. Я ни разу не слышала «красный».
Девочки мадам Валенсии утоляют мой голод, мою жажду, мою страсть. Вернувшись домой, я ложусь рядом с Чучей, которая безмятежно спит.
Мне почти интересно, кто кого воспитывает. Но она должна научиться доверять мне.

Чуча горит, кричит, плачет, наслаждается каждым ударом. Она течет, как похотливая сука, и скулит, проваливаясь в свой мир пульсирующей задницы и хлестких ударов кожаными хвостами.
Мы начинали со спанкинга. Легкие шлепки ладонью, Чуча закусывала губы, стыдясь позорного и извращенного удовольствия. Я не знала, как объяснить ей, что в сексе не бывает «правильного» и «неправильного». Есть только наслаждение, неважно, каким путем оно достигается, если все участники согласны.
Я помню ее первый оргазм. Чуча так удивилась, что не смогла прочувствовать его сполна. А я кайфовала, чувствуя, как ее мышцы сокращаются на моих пальцах.
С каждым разом аппетит Чучи становился сильнее, сессии — дольше, а наслаждение — полнее.
Я смотрю на красные полосы, которые украшают эту великолепную задницу, и снова заношу руку, чтобы услышать очередной всхлип. Спустя несколько минут приходит понимание, что я почти пропустила момент, когда Чуча провалилась в сабспейс. Хреновая из меня верхняя.
Моя нижняя все такая же тяжелая. Она лежит в моей постели, я смотрю на ее расслабленное лицо и чувствую такое глубокое удовлетворение, которого не достичь ни одной дрочкой.
- Спокойной ночи, - говорю я, точно зная, что Чуча меня не слышит.
Я просто наслаждаюсь своим голосом.

- Год прошел.
Сегодня я кормлю Инэс завтраком. Она еще валяется в постели, а я стою возле кровати, держа в руках поднос с горячим кофе и гренками.
На лице Инэс тревога. Она не понимает, что происходит, и мне ее почти жалко.
- Поздравляю, ты хорошо справилась со своей работой.
Пальцы Инэс белеют, а глаза — темнеют. У нее десятки вопросов, но она молчит. Чуча оказалась хорошей ученицей и усвоила все уроки. Остался только один, последний: осознать, что игра закончилась, и девочка снова стала собой.
- Ты отработала долг отца. Поздравляю, Инэс.
Имя звучит как пощечина. Моя бывшая игрушка всегда была умной девочкой и сразу же поняла, что к чему. Ее губы складываются в беззвучное «но», но и только.
- Ты не любишь гренки? Я должна была приготовить чуррос?
Кажется, «должна» добивает ее. Всего лишь модальный глагол, а эффект сильнее, чем от самого первого поцелуя.
Я морщусь: ненавижу безобразные сцены. Одна героиня банально указывает на дверь, другая — столь же банально умоляет простить, спрашивает, в чем ошиблась, и слезами выбивает право остаться в привычной койке. У этой миниатюры дрянной сюжет и пошлый финал.
Я морщусь, а Инэс сглатывает и улыбается.
- Спасибо... Франсиска.
Имя дается ей с трудом, но я восхищаюсь своей бывшей игрушкой. Ей удалось взять себя в руки и избавить меня от приступа тошноты.
Я падаю рядом. В моей кровати все еще достаточно места для двоих, на подносе — две чашки для кофе, и до работы — два долгих выходных.
Сегодня после обеда, когда Инэс наденет свои тряпки и уйдет из моих дома и жизни, я буду пить мартини и жалеть, что так и не научилась любить.
Завтра — искать свою новую Чучу.
Show must go on.


Примечания:
chucha (исп.) - разговорное 1) собака, сука; 2) хмель, опьянение
хитон с неподшитым низом — знак рабства или траура
чуррос — сладкая выпечка, распространена в испаноязычных регионах
спанкинг (англ. spanking) — шлепание по ягодицам
флоггер — плеть с несколькими гладкими хвостами