…Луна ела звезды беззубым ртом, потом набросилась на Сауле и попыталась высосать ее глаз. Сауле вскрикнула и проснулась. Луна светила в низкое окно, ее круглое светлое лицо с провалами глазниц и рта пугало не меньше, чем во сне. Сауле отлепила от себя простыню. Обильный пот пах кисло, как у козла. Утром опять придется бежать к озеру… От озерной воды кожа шелушилась, но запах надолго исчезал, съеденный соленым раствором.

Гладкие черные волосы выбились из торчащих в стороны коротких «хвостиков». Сауле заново стянула волосы резинками и осторожно легла с краю, на сухое. Пропитанная потом середина простыни остыла, и прикасаться к ней было неприятно, будто к лягушке. Сауле засыпала, просыпалась и снова проваливалась в черноту недолгого забытья. Сон стал спокойнее, когда луна укатилась на другую половину неба, но к тому времени пора было вставать, чтобы успеть сбегать на озеро.

В сером рассвете Сауле выскользнула за дверь. Старые тапки вздымали легкую пыль, когда она бежала по спящей улице. Вскоре дома кончились, а с ними и дорога. Высохшая к октябрю трава колола лодыжки сквозь тонкое трико. Озеро лежало меж трех сопок, похожее на бадам-ой, оброненный красавицей-великаншей. Побросав одежду на ветку арчи, Сауле нырнула в мутноватую воду. Озеро вытолкнуло ее, как кусок коры. Сауле нащупала ногами неглубокое дно и принялась оттирать себя ладонями, то и дело зачерпывая воду. Кожа зудела, Сауле расчесывала ее ногтями докрасна и поливала солью. Жжение убивало зуд, и Сауле казалось, что она рождается заново. Искупавшись, она легла на берегу на расстеленную рубашку, скорчившись, как зародыш, и не заметила, как уснула. Солнце сушило кожу, рисуя на ней соляной узор.

Проснулась Сауле от криков вдалеке и порывисто вскочила. Натянув трусы и трико, она встряхнула рубашку. Голоса слышались уже за ближней сопкой. Торопясь одеться, Сауле разорвала по шву рукав и прижала локоть к боку, чтобы скрыть прореху. Жесткие волосы топорщились после соленой воды. Сауле одну за другой вытерла подошвы об штанину и сунула ноги в тапки.

- Где же ты ходишь, Сауле? – старшая сестра, красавица Айслу, коршуном налетела на нее. – Мы проснулись – тебя нет! Мать беспокоится, а отец…

- Отец сказал, что выпорет тебя, - пропищала из-под руки старшей Карлыгаш. Сауле покосилась на нее, но ничего не сказала. Она не могла объяснить, зачем ходит на озеро. Значит, придется потерпеть отцовский ремень – за дело ведь. Если бы он мог выбить эти сны, зуд под самой кожей, голодный рот луны… Сауле не знала, что с ней, знала только, что – непорядок и что надо идти в школу. У нее и так было много замечаний с начала года: за рассеянность, за нежелание работать вместе с классом и за хулиганство. Она поспешила за Айслу, следя взглядом, как мелькают в ковыле ее смуглые лодыжки. Карлыгаш что-то говорила позади, Сауле не слушала.

Наказывать ее не стали, отложив на вечер. Под строгим взглядом матери Сауле переоделась в школьную форму, сложила в сумку учебники и тетрадки и тише мыши выскользнула за дверь. Она вошла в класс перед самым звонком и весь урок сидела смирно, прилежно записывая в тетрадь объяснения учителя. И только когда класс потянулся на перемену, Сауле заметила незнакомую девочку.

- Кто это? – спросила она у лучшей подруги. Гульсара бросила беглый взгляд через плечо.

- Новенькая, - ответила она коротко. И Сауле поняла, что новенькая обладает какими-то достоинствами, которых не было у Гульсары. Достоинств этих было явно недостаточно, чтобы занять высокое место в классной иерархии, но Гульсара все равно завидовала. Она всегда и всем завидовала, Сауле давно к этому привыкла.

На перемене, которую они проводили в большом и голом школьном дворе, Сауле старалась держаться в сторонке, чтобы не ввязаться в очередное «хулиганство». Она даже вздохнула свободнее, когда прозвенел звонок на урок. Школьники потянулись к двери, торопясь войти. В толпе кто-то толкнул Сауле в плечо. Она обернулась. Это была новенькая. Дана, как сказала Гульсара. Длинные рыжеватые волосы неаккуратно скреплялись заколкой, нос, щеки и широкие скулы усыпали неяркие веснушки. Сауле побежала дальше. И остановилась, как споткнулась. Вернулась назад, медленно, будто ее тащили на аркане, и от души, сходу заехала кулаком в веснушчатый нос. Новенькая не растерялась, несмотря на боль, прижала ладонью нос и перехватила руку Сауле. Они сцепились взглядами, как сайгаки рогами в весенних боях. Из-под ладони Даны показалась кровь. При виде темной полоски у Сауле заложило уши, будто голову накрыло ватным халатом, она не слышала ни голосов, ни повторного звонка. Руку она не выдергивала, но и кулак не разжимала. Они так и стояли друг против друга, склеившись взглядами, и бросились в драку одновременно. Сауле вцепилась в сухие, как пакля, Данины волосы, и тянула изо всех сил, заставляя откинуть голову назад. Острый кулак Даны норовил попасть в лицо, Сауле уворачивалась, подставляя под него то уши, то затылок. Они топтались, как четырехногий суслик, и, не удержавшись, рухнули на землю, не уступающую в твердости такыру. Сауле оказалась сверху и немедля впилась зубами в спрятанное под волосами ухо, сжала челюсти изо всех сил. Хруст хрящей отдавался холодком в затылке. По виску ударило чем-то острым, и теплая струйка побежала за шиворот школьный формы. Но Сауле не дрогнула, только сильнее сжала руки и зубы. Вкус на языке был знакомым, а жажда – нестерпимой. Форма под мышками и на поясе пропитывались кислым запахом ночи, густо замешанной на луне, как тесто на яйце.

- Что здесь происходит? – прорвался сквозь гудящую тишину гортанный голос мугалима.



Вечером Сауле досталось и за ночную прогулку, и за драку.

- Что же это такое? – выговаривала мать, пока Сауле старалась устроиться на кровати поудобнее. Кожа горела от ударов широкого отцовского ремня. – Год едва начался, а учителя устали на тебя жаловаться! Зачем ты бьешь одноклассников, Сауле? Чем они тебе мешают?

Они мне не мешают, думала Сауле, вполуха слушая наставления. Стыд и страх путали мысли и прятали слова. Она хотела успокоить мать, пообещать ей исправиться и отныне вести себя примерно, но разве могла она сказать это искренне? Разве луна перестанет заглядывать в окно ее комнаты, если она пообещает стать прежней? Разве мать сможет понять то, чего не понимает сама Сауле?

Она молчала. Мать тяжело вздохнула и ушла. Сауле показалось, что она заплакала. Тогда Сауле отвернулась к стене и тоже заплакала – не от боли, а от неизвестности. Уже засыпая, она вспомнила, откуда ей знаком вкус уха Даны. Это был вкус ее собственной ладони, в которую она вонзала зубы, борясь с желанием ударить. Поначалу, когда это еще помогало.

Ночь прошла на удивление спокойно, и солнце застало Сауле дома, в постели. Семья вела себя так, будто ничего не случилось – ведь Сауле уже получила наказание, следовательно, проступок был искуплен. Только Карлыгаш исподтишка показала сестре язык.

В школе Сауле обошла одноклассницу стороной, бросив исподлобья быстрый взгляд на распухший нос. Висок дернуло болью, и Сауле прижала пальцы к повязке. Под тканью, под листьями подорожника, приложенными для заживления раны, часто-часто бился пульс.

- Что с тобой? – спросила всевидящая Гульсара.

- Не знаю, - Сауле снова покосилась на Дану. – Голова болит.

- Не нужно было идти сегодня в школу, - озабоченно сказала Гульсара. – Скажи мугалиму, что ты больна, и иди домой.

Сауле молча посмотрела на нее. Это была хорошая мысль. На перемене она подошла к учителю и попросила ее отпустить. Мугалим взглянул на ее лицо, кивнул и погладил по щеке. Сауле отшатнулась.

- Больно? – спросил учитель. Его карие глаза, окруженные морщинками, будто изюминки в тесте, излучали доброту. Сауле кивнула и поспешно отошла.

- Отпустил? – полюбопытствовала Гульсара. Сауле снова молчала кивнула. Нужно было уходить из школы как можно скорей. Она только что едва не вцепилась в лицо своему учителю. Сауле зажала ладони под мышками и побежала домой, не разбирая дороги. Такыр глухо пел под ногами, и ей хотелось лизнуть его, попробовать на вкус высохший пот земли.

Дома никого не было. Сауле скрючилась на кровати. Взгляд блуждал по узору ковра на стене. Она думала, что покой и тишина помогут ей, но стало только хуже. Она ударила кулаком в стенку. Костяшки проехались по жестким ворсинкам, зачесались. Сауле ударила еще раз и продолжала бездумно бить, пока рука не онемела. Костяшки покраснели, как ягоды кизила осенью, и горели огнем. Сауле облизала их, зажала губами и неожиданно для себя заснула.

Во сне она неслась по степи так быстро, как может только джейран, спугнутый охотниками. Трава была ей в рост, степь полнилась запахами, и где-то там, за низкими сопками, ее ждало соленое озеро. Бег был прекрасен, но Сауле не хватало чего-то еще. Суслик, не вовремя вышедший из норы, попался ей на глаза. Сауле не успела опомниться, как на зубах уже трещали крошечные позвонки под жирной шкуркой, и кровь бежала по подбородку, не успевая впитываться в шерсть…

Она проснулась за несколько минут до возвращения с работы матери и успела вымыть лицо и прокушенный во сне палец. На языке и зубах остался кровяной привкус. Сауле подумала и сунула мыло в рот. Ее чуть не стошнило, но она повозила мыло языком, выплюнула и стала полоскать рот. Вкус мыла не проходил, зато крови теперь совсем не чувствовалось.

Еще два школьных дня Сауле провела, как в тумане, стараясь не выходить из-за парты и ни на кого не смотреть. Она даже не могла бы сказать, в классе ли Дана. В субботу после уроков, выходя из школы, Сауле облегченно вздохнула. До понедельника было целых полтора дня. Она сможет выкупаться в соленом озере сейчас и еще завтра утром, а может быть, и в понедельник. Дальше она не загадывала.

Вода в озере еще чуть-чуть отступала от края, оставив на берегу очередную неровную белую линию. Сауле огляделась вокруг и украдкой лизнула ее. Соль с привкусом ила и влажной земли наполнила рот. Сауле не выдержала и принялась жадно слизывать соленую корочку. Когда расцарапанный язык защипало, она подняла голову и вытерла рот ладонью. Потом наклонилась к озеру и напилась горько-соленой воды. Ее стошнило тут же, за кустами, до зеленоватой желчи. Держась за арчу, Сауле отдышалась, вошла в озеро и с привычным ожесточением натерла тело и лицо соленой водой. Только теперь она почувствовала себя чистой, изнутри и снаружи. Воскресенье прошло спокойно. Сауле боялась надеяться, что неизвестная болезнь убралась так же незаметно, как пришла, но едкая сила соли убеждала, что все может быть хорошо.

Но за ночь все вернулось, и хуже, чем было. Сауле царапала стенку, отвлекаясь на боль в ногтях, била себя наотмашь по голове, но ударить достаточно сильно не выходило. Наконец она содрала корочку с подсохшей ранки на виске, собрала выступившую кровь пальцем и облизала его.

«Тебе нужно носить с собой лизунец, как овцам», - подумала она. Лунная дорожка лежала на стене наискось, и Сауле показалось, что она уходит по ней в небесные долины.

Но в долинах ей не удалось найти покоя – она снова проснулась на рассвете, взмокшая, напуганная, с непонятной, страшной жаждой, которая жгла даже глаза. Привычную дорогу к озеру она одолела вдвое быстрее обычного, будто у нее было четыре ноги вместо двух. Соль впитывалась в кожу, стягивала губы, сушила волосы, но прежнего покоя Сауле не обретала. Ей нужно было что-то большее, чем вода.

Она увидела Дану издалека, выхватила взглядом из стайки школьниц и ждала, стоя у калитки. Увидев ее, Дана отстала от компании, сделав вид, что завязывает шнурок на кедах. Сауле ясно видела, что со шнурком все было в порядке. Это рождало в ней непонятную надежду, расплывчатую, как фата-моргана.

Дана бросилась на нее снизу вверх, не тратя времени понапрасну. Сауле не успела закрыться, перед глазами что-то мелькнуло, и под левым глазом начал быстро набухать синяк. Она вцепилась в противницу, толкнула на землю, и одним клубком они молча покатились по пыльной дороге. Кулаки лупили куда ни попадя. Сауле оскалила зубы, ища удобного момента, чтобы вонзить их. Но Дана успела первой, и Сауле невольно вскрикнула от боли в плече.

- Тише! – одернула ее Дана. Сауле чувствовала, как горячий язык вылизывает укушенное место. Соль попала в ранку и щипала. Сауле вцепилась в волосы Даны и потянула, отдирая ее от себя, как присосавшуюся пиявку. Ногтями она расцарапала щеку Даны, но слизать кровь не успела – их разняли.



Они сидели под дверью кабинета, не обменявшись ни словом, пока шла беседа с директором. Потом родители вышли – суровый, как древняя статуэтка, отец Сауле и мать Даны, высокая худая женщина с рыжеватыми, как у дочери, волосами.

- Вы должны помириться, - произнес отец. – Еще одна драка между вами – и Сауле отправится учиться в пастуший аул. Я уже переговорил с директором.

«Придется все-таки завести лизунец», - подумала Сауле. Она встала и протянула Дане руку. Та пожала ее, блуждая взглядом по лицу Сауле. Ее вкус вспоминался Сауле даже сейчас. Она знала, что лизунец не поможет. Но в аул было нельзя. Не теперь.

- Я знаю, где есть соленое озеро, - сказала она. – Если хочешь, могу показать.

- Друг, родившийся из врага, - особый друг, - произнесла мать Даны. – Надеюсь, мне не придется больше стыдиться за твое поведение, дочь.

- Да, мама, - произнесла Дана. Ее взгляд не отрывался от Сауле.



Сауле держалась изо всех сил целую неделю, дожидаясь субботы. В кармане она носила крупную серую соль и клала крупинки на язык, как только в ушах начинало звенеть при виде Даны. От соли губы морщило и постоянно хотелось пить, зато она ни разу не устроила драки. Когда было совсем невмоготу, она пряталась за школой и расковыривала поджившие царапины на пальцах или на виске. Выступавшая кровь была вкуснее всего, что Сауле когда-нибудь ела. Она съедала и корочки с ранок, но это было совсем не то. Потом она могла смотреть на одноклассников, не думая о том, как хлюпает мягкий нос при ударе и кровь смешивается со слезами – соль к соли.

Луна пошла на убыль, и это тоже было хорошо.

В субботу их отпустили с уроков пораньше, и Сауле подошла к Дане.

- Пойдешь на озеро? – спросила она. Между ними была целая парта, но казалось, будто ее и не было. Нужно потерпеть еще немного, подумала Сауле, совсем чуть-чуть. Она не сомневалась, что Дана пойдет с ней, как не сомневалась, что утром встанет солнце, и старалась не смотреть в глаза напротив. Нельзя было испортить дело сейчас, когда все шло так хорошо.

- Пойду, - Дана тоже отводила взгляд. Сауле знала, что это не от страха. Как и она сама, Дана не хотела сорваться.

Они зашли поочередно сначала в дом Даны, потом к Сауле, предупредили, что идут гулять в сопки. Они даже улыбались друг другу, но за руки не держались – прикосновение было слишком опасно. Отец Сауле глянул подозрительно, но, видимо, не увидел ничего необычного в двух школьницах. Сначала дерутся, потом дружат – обычное дело. Сауле заметила, как он вздохнул, печалясь о доставшейся ему в дочери хулиганке. Ей стало жаль отца. «Может быть, не ходить?» - подумала она. Внутри что-то дернулось, зашевелилось и потянуло ее в степь с такой силой, что Сауле едва устояла на ногах.

- Мы вернемся к ужину, - пообещала она, не думая, что говорит.

- Возьмите яблок! – крикнула мать со двора, где разжигала очаг. В казан уже была налита вода, мясо лежало рядом – жирные бараньи ребрышки. Сауле чуть не попросила их с собой вместо яблок. При взгляде на темные куски, еще сочащиеся кровью, рот наполнился слюной. Она схватила пару яблок, бросила одно Дане и, помахав рукой, выбежала вслед за Даной на улицу.

Они шли, сдерживая шаг, по разным сторонам дороги, будто гуляли не вместе, и за поселком тоже старались держаться подальше друг от друга. Сауле догрызла свое яблоко и бросила огрызком в Дану, попав в плечо. Никакого удовольствия это не принесло. Сауле наклонилась, подобрала сухой кизяк, швырнула следом. Дана залепила огрызком ей в лоб. Это было все равно, что бросать мяч в стену, когда рядом есть игроки. Они шагнули навстречу друг другу.

- Бежим, - сказала Дана, и Сауле поняла ее. Они побежали, не разбирая дороги, будто летели над степью, как в ее недавнем сне. Поселок скрылся из виду, вокруг, куда ни глянь, поднимались пологие сопки в желтой колючей траве. Озеро за неделю еще сильнее помутнело, наступала осень. Они вбежали в воду, не останавливаясь, в одежде, поднимая ногами тучу брызг, и махом промокли до нитки. Горстями зачерпывая воду, Сауле бросала ее в Дану, будто песок, и получала полные пригоршни в ответ. То и дело она облизывала соленые губы, а вода все текла и текла со лба, с мокрых волос. Обе молчали, случайный прохожий не услышал бы ни смеха, ни криков - будто звери, утомленные долгим летом, смывали здесь усталость и злобу.

На берегу они сняли мокрую одежду и развесили на арче. Присесть было некуда – сухая трава и сухая соленая земля. Сауле выбрала место поровнее и уселась, чувствуя, как впиваются в ягодицы мелкие комочки. Дана посмотрела на нее и устроилась рядом. Пора было о чем-то говорить, но Сауле не могла придумать, с чего начать.

- Я люблю соленую воду, - сказала она осторожно, как корсак, крадущийся к тушканчику.

- Я тоже, - быстро ответила Дана. – Соленую воду, шарики курта, баурсаки, обвалянные в соли. И еще кровь, только ты не думай, что я постоянно это делаю, нет, просто иногда это так…

- Ага, - согласилась Сауле. Слова сыпались из Даны, как горох из порванного мешка. Казалась, та молчала очень долго, и слова накопились в ней, давили, толкались, а теперь получили свободу.

- Я не всегда была такой, ты не думай, - торопилась Дана, - это просто случилось, постепенно, я не знаю, зачем это делаю, и не знаю, когда это кончится, но это обязательно закончится, я уверена.

Сауле уже не была так уверена в этом, но она уцепилась за слова Даны, как за ниточку.

- Конечно, это закончится, обязательно, - подтвердила она. – Может быть, это из-за осени. Или потому, что где-то далеко люди сотворили недоброе, и теперь ветер приносит его к нам, и у нас начинаются болезни и беды. Так говорит мама. Но соль очень хорошо помогает. А соли у нас много.

Дана улыбнулась.

- Сейчас мне совсем не хочется делать тебе больно, - сказала она. Сауле подумала и перешла к ней поближе, прижавшись к теплому боку. Острые локти сталкивались. Сауле украдкой поглядывала на Дану, сравнивая. Дана была чуть выше, и кожа у нее была светлой, даже бледной, как снятое молоко. Локти, колени, груди торчали углами. Темные от воды волосы оказались длинными, ниже талии и завивались на висках. Нос почти зажил, но переносица была толще, чем прежде.

- Нос сломался, да? – спросила Сауле, водя пальцем по трещинам в земле.

- Нет, доктор говорит, что это пройдет. – Дана тоже провела пальцем по причудливой трещине с белыми краями. – Давай с тобой дружить, ладно?

- Ладно, - легко согласилась Сауле. – Надо только соль в школу носить. И можно курт. У тебя есть?

- Есть, - кивнула Дана. – Мы из аула много привезли.

Всю обратную дорогу они болтали ни о чем: об уроках, о неуродившейся в этом году джиде, о привычке Талгата из выпускного по-детски дергать девчонок за косы. А когда уже шли по улице, Сауле почувствовала, как в ней просыпается жажда.

- Иди домой, - сказала она Дане. – Иди быстрее домой.

Дана взглянула на нее, сжала кулаки и побежала к своему дому.



Месяц был на исходе. Сауле носила в школу курт и соль, набивая ими карманы. Теперь она откалывала кусочки соли в овечьем загоне, от большого лизунца. «И куда соль уходит?» - удивлялась мать. Сауле совала в рот мутно-белые кристаллы и сосала, как леденец, когда ей казалось, что вот-вот ее снова унесет злой стихией. Наверное, это было вредно для здоровья, но Сауле не видела другого выхода, ей нужно было как-то жить.

В субботы и воскресенья они ходили с Даной к озеру, купались и голышом сидели на берегу, хотя нужды сушить одежду больше не было. Иногда они вытягивались рядом на выложенных в рядок юбках и кофточках и смотрели в небо, выискивая клочки редких облаков. Сауле накрывала ладонью пальцы Даны и слушала их теплоту, ловя губами сухой ветер.

Народилась новая луна и стала все увереннее забираться ввысь по небосклону. Сауле вновь просыпалась по ночам. Соль и курт перестали помогать. Короткая неделя осенних каникул пришлась на полнолуние. Ночами Сауле сидела посреди комнаты, в переплетенье лунных лучей, смотрела в темноту и сосала прокушенный палец, а ближе к утру срывалась и бежала в сырые сумерки. Она ложилась на берег совсем обмелевшего озера и лакала воду, захлебываясь горько-соленым вкусом. Желчь подступала к самому горлу, но Сауле не пускала ее наружу, сглатывала, заставляла пустой желудок принять озеро, смириться с ним. На берегу она забывалась недолгим беспокойным сном и никогда не помнила, что ей снилось.

В ночь, когда луна округлилась, Сауле убежала на берег затемно – даже крыш домов еще нельзя было разглядеть на черном полотне неба. На полдороге она сбросила тапочки – ногам стало тесно. Голова клонилась к земле, хотя дорогу Сауле видела и так. Каждая травинка, каждый саксаул различались так четко, будто был белый день. Добежав до озера, Сауле вытянулась на берегу, тяжело дыша, свесив набок не помещавшийся во рту язык. Ей было колко, тело чесалось, но в воду идти не хотелось. Сауле сбросила одежду и стала скрести ногтями бока, грудь, плечи. Кожа слетала мельчайшими чешуйками, под ней было что-то гладкое, шелковистое. Нечаянно Сауле слишком сильно дернула рукой, и по предплечью прошла длинная темная полоса. Сауле испугалась. Полоса расходилась все шире, и шелковистое выглядывало наружу, топорщилось, и уже было ясно видно, что это мех, а то, чем Сауле зацепила кожу – коготь, острый, черный, загнутый коготь. На ладони кожа словно таяла, обнажая подушечки. Сауле закричала, и глухой, низкий рев прокатился по долине. Существо упало на колени, сжимаясь в клубок.

Но рассвет уже поднимался из-за сопок, разбавляя ночь. Чернота отступила, и мех на руках Сауле съежился, втянулся внутрь. Пропали когти, кожа будто никуда и не исчезала. Вернулся и голос, только горло болело от надсады.

«Тебе почудилось, - уверяла себя Сауле, возвращаясь домой, - ничего это не было, ты уснула на берегу озера, как бывало не раз, только и всего». Но в голову беспрестанно лезли легенды, детские сказки про беролаков, и Сауле всхлипывала, вытирая нос грязной ладонью. Утром она сказалась больной и не пошла в школу. Весь день она пролежала на кровати. Ни соли, ни воды не хотелось, но Сауле знала, что это ненадолго.

Вечером к ней пришла Дана. Через стенку Сауле услышала, как та разговаривает на кухне, и вышла. Мать угощала Дану чаем с баурсаками, слушала рассказы о первом после каникул школьном дне и уговаривала есть больше, чтобы исчезли темные круги под глазами. Сауле сразу увидела, что еда здесь не при чем.

- Мама, можно, Дана останется у нас на ночь? – спросила она вдруг. Дана замолчала, кроша на стол баурсак.

- Конечно, пусть останется. Сауле приболела, - обратилась мать к Дане. Та кивнула, по-прежнему не глядя на Сауле.

До вечера они сидели на качелях, привязанных к огромной старой джиде неподалеку от дома, потратив только четверть часа, чтобы сбегать к матери Даны и отпроситься на ночь. Дана раскачивалась, бесстрашно взлетая под самую крону. Сауле ковыряла кору. У подножия уже собралась приличная кучка, а на стволе желтела большая проплешина.

Поужинав айраном и лепешками, они легли, едва стемнело. Отец подозрительно сдвинул брови, увидев такое послушание, но мать махнула рукой. «Девчонки просто посекретничают до полуночи», - услышала Сауле сквозь стену. Прежде ее слух не был таким острым.

Они не секретничали, не обменялись даже и словом, просто лежали и ждали, когда в комнату войдет луна. Сауле надеялась дотянуть до утра, но не выдержала – протянула руку и ущипнула Дану, сильно, выкручивая кожу. Дана дернула ее за волосы, выдрав несколько. Сауле вонзила ногти в ее бедро. Они царапались, кусались и щипались в полной тишине, сдерживая дыхание, слизывая соленый пот со своей и чужой кожи, не думая о том, что будет утром. Казалось, утро никогда не наступит. В час быка они выскользнули из дома, будто две тени, и помчались по привычной дороге.

На бегу Сауле чувствовала, как начинает чесаться кожа, как ноют ногти и тянет к земле голову. Хотелось опуститься на четвереньки, но она знала, что еще рано. На берегу она еле успела сдернуть одежду, и кожа начала лопаться, как спелая дыня. «Беролак, - думала она, глядя на широкую лапу в жесткой темной шерсти, ощупывая вытянувшуюся морду, маленькие уши на широкой башке, - беролак». Она подняла новую, тяжелую и лобастую голову и увидела Дану. Лунный свет лился по ее чешуе, кольца свивались и развивались, а раздвоенный язык мелькал меж узких губ. Стремительно, как молния, он метнулся навстречу зверю. Беролак уклонился, неуклюже качнулся в сторону, его тяжелая лапа в мгновение ока прочертила воздух, ударяя там, где только что была голова змеи. Они сражались отчаянно и яростно, забыв о времени, будто на заре веков. Кольца змеи обвивали медведя, душили, ломали ребра. Когти зверя вспарывали змеиную шкуру и глубоко вонзались в гибкое тело, разрывая его. Луна спрятала свой лик, однако ее бледные лучи продолжали будоражить кровь. Но рассвет спешил, и очертания сопок уже чуть заметно обозначились на востоке. Перевитые воедино, существа опустились на берег, на глазах теряя облик, и вскоре уже две девочки без сил лежали в объятьях друг друга. Страшные раны, покрывавшие обеих, не могла скрыть корка из крови и грязи, что покрывала их с ног до головы.

Но вот одна шевельнулась, поднялась, помогая другой. Обнявшись, они побрели к озеру, вошли по пояс в воду. Сауле опустила в воду руку, которую до того прижимала к груди. Боли не было, и кость больше не торчала из-под кожи, как обломанная ветка. Сауле отмыла руку от крови до самого плеча. На смуглой гладкой коже не осталось царапин, оставшийся от перелома шрам розовел и затягивался на глазах. Сауле посмотрела на Дану. Та поливала водой живот, располосованный недавно медвежьими когтями. Сейчас он был ровным, как блюдо. Сауле закричала, будто птица, неразборчиво-радостно и набрала еще воды в ладони. Она смывала коросту и находила под ней новую Сауле, или старую – но давно позабытую.

Перед тем, как войти в поселок, Дана сгребла пыль с дороги и принялась посыпать ей руки, лицо, ноги.

- Ты что? – изумилась Сауле.

- А что ты будешь говорить? – спросила Дана. – Твои родители ведь не слепые.

- Верно, - вздохнула Сауле – очень уж ей не хотелось пачкать новоявленную красоту. Но и ходить так было опасно. Дана знала, что делает.



Утром Сауле бежала в школу со всех ног. Она знала, что она такое, и ей больше не было страшно. Тайны есть у всех. Но не всем везет встретить человека, готового разделить с тобой твою тайну. Она была выродком, нечеловеком, но больше не была угрозой. Она могла бить, рвать, грызть и раздирать в клочья – внутри что-то сладко дрогнуло при мысли об этом - и не причинить вреда никому из обычных людей. Поселок был в безопасности. Сауле запела без слов.

Одноклассники подходили к ее парте по делу и без дела, будто почуяв прежнюю Сауле. Из-за них она никак не могла поговорить с Даной и только разводила руками, ловя беглый взгляд. Учителя не придирались, и Сауле даже получила высокую отметку за пересказ главы из учебника. На перемене она отошла в сторону и села на скамейку, подставив солнцу лицо. Она отвыкла от такого общения. Придется привыкать заново.

Чья-то тень упала на нее. Сауле открыла глаза. Мальчишка из младшего класса остановился рядом и что-то кричал друзьям. Он не видел Сауле и не понял, что заслонил ей солнце.

Сауле не успела понять, что происходит. Ее рука метнулась, мгновенно тяжелея, и мальчишка упал на землю, вопя во все горло. Сауле склонилась над ним. Три глубокие царапины пересекали щеку. След четвертого когтя оказался на шее - лапа была слишком широкой. Сауле перепрыгнула низкий заборчик и, не разбирая дороги, помчалась прочь от школы. Ветер нашептывал в уши что-то успокаивающее, но Сауле не слышала его.

Она не знала, сколько просидела на берегу – час или два. Но солнце было еще высоко, когда ей на плечо мягко опустилась ладонь.

- Что там в школе? – спросила Сауле, не глядя. Спрашивать, кто это, не было нужды.

- Мальчик сказал, что на него напал медведь, - Дана села рядом. – Ему никто не поверил. Тебя он не видел.

- И что теперь делать? – Сауле держалась, пока была одна, но теперь слезы набегали на глаза, словно прибой. – Я не могу ходить в школу. Мне вообще нельзя жить с людьми. Почему, зачем все это? За что?

- Я не знаю, - Дана обняла ее и погладила по спине. – Мы такие, какие есть. Но я помогу. Тебе не придется прятаться и жить в степи, будто дикому зверю.

- Но я и есть дикий зверь, - Сауле подняла голову.

- Конечно, нет, - возразила Дана. – Он лишь часть тебя. И ты сможешь с ним управиться. Мы сможем.



Они ушли к озеру, едва ночь накрыла сопки. Сауле еле дождалась заката, беспрестанно поглядывая то в окно, то на свои руки. Каждый миг ей казалось, что кожа истончается, ногти удлиняются, она ощупывала лицо и крутила так и сяк небольшое зеркальце. Ее нервозность передалась Дане, как та ни старалась сдерживаться. Они вышли из дома, будто из тюрьмы, теплый воздух омыл лица. Крепко держась за руки, они добрались до озера. Луна уже всходила, золотым пузырем над сопкой. Сауле крепче сжала руку Даны. Интересно, восстановятся ли косточки, если в ладони не останется ни одной целой?

Дана выдохнула, повернулась к Сауле и поцеловала, до боли крепко прижимая свои губы к ее.

- Не нужно, - покачала она головой, заметив, что Сауле собирается что-то сказать. – Я знаю, что делаю.

Впервые Сауле ощутила себя при Дане голой – потому что раздевалась не сама. Дана, как и прежде, расстелила на земле их одежду и жестом показала Сауле, что нужно лечь. Сауле легла «солдатиком». Вся ее легкость куда-то ушла, руки были тяжелыми, ноги – неподъемными. Дана склонилась сверху, плеснув волосами по лицу. Беролак рванулся наружу, но Дана снова поцеловала ее и провела рукой по животу. Сауле покраснела и втянула его, насколько смогла, но рука Даны никуда не делась. Ее несмелые поглаживания мешали вдохнуть сильнее, чем змеиные кольца. Сжатые губы прикасались к лицу Сауле, потом исчезли. Сауле увидела луну через плечо Даны и глухо, из горла, зарычала.

- Сейчас-сейчас, – прошептала Дана. Сауле чувствовала ее нерешительность, и беролак тоже. Ногти впивались в ладонь, Сауле ощущала, как они растут.

- Дана! – отчаянно выкрикнула она.

- Сейчас, - повторила та, и ладонь с живота Даны неуверенно поползла ниже, протиснулась между сжатыми бедрами, повозилась там. Стыд, жажда и еще что-то, непонятное и сильное, переполняли Сауле. Она держала беролака, как могла. А потом пальцы Даны преодолели сопротивление, и Сауле вздрогнула всем телом. То, что делала Дана, было невыносимо, так же невыносимо, как луна, но Сауле ни за что на свете не позволила бы прекратить это. Она разжала кулаки и чуть-чуть расслабила бедра. Это означало подчинение, и беролак взвыл. Однако Сауле было все равно. Она протянула руку, ища лицо Даны, и наткнулась на грудь, маленькую и округлую. Дана замерла. И вдруг навалилась сверху, коленом раздвигая бедра Сауле, проталкивая глубже пальцы и целуя не так, как раньше. «Аждарха», – пронеслось в голове Сауле. Огненная змея Даны тоже хотела на свободу, и Сауле закричала, обвивая Дану ногами и руками, чтобы аждарха не вышла наружу. Между ног стало мокро и горячо, и губы тоже были мокрыми и горячими и болели от укусов Даны. Сауле кусала в ответ, царапала узкую спину, извивалась, чтобы направить пальцы внутри себя туда, куда ей было нужно, нужно сейчас, немедленно. И закричала так громко, что качнулась луна, когда это наконец удалось. Дана потянула вниз ее ладонь, потерлась – она тоже была мокрой, будто после купания - и зашипела по-змеиному. Сауле испугалась, но это по-прежнему была Дана. Она легла радом, на скомканную и измятую одежду и, как в первый раз, нашла руку Сауле.

Подняться на ноги оказалось непросто. После драк, вспомнила Сауле, силы возвращались очень быстро. Вода манила искупаться, но пить ее сейчас не тянуло. Озеро держало их на качающихся ладонях, и лунная дорожка, дробясь на волнах, не вынимала душу, была просто красивым узором. Беролак уснул до следующей ночи.

- Нам придется часто делать это, – сказала Сауле.

- Часто, - подтвердила Дана. – Особенно в такие ночи.

- Откуда ты знаешь об этом? – Сауле стало жарко в прохладной воде, когда она заговорила о произошедшем.

- Аждарха хранит мудрость трех поколений. Жаль, что проявляется она очень медленно, - рассмеялась Дана.

- Тебе больше сотни лет? – переспросила Сауле.

- В каком-то смысле. Тебя это пугает?

- Вряд ли есть что-то, способное напугать беролака. – Сауле поболтала ногами в воде. - Значит, мы всегда будем вместе?

- Я не знаю. И аждарха не знает. Она еще не проснулась до конца, - объяснила Дана. – Сила – вначале. Мудрость – потом.

- Как у людей, - сказала Сауле. Тело наполняла приятная усталость, и казалось совсем нестрашным провести так жизнь.

- Мы и есть люди, – возразила Дана.

- Это тебе аждарха сказала? – поддразнила ее Сауле.

- Это я и без аждархи знаю, - серьезно ответила Дана.



С недавних пор старики и дети в поселке рассказывают о черной медведице и огненной змее, которые выходят в полнолуние на берег крохотного соленого озера. Но кто когда верил старикам и детям?

_______________
Аждарха - в мифологии тюркоязычных народов злой демон в виде дракона; в тексте от этого представления осталось, собственно, только название
Айран - кисломолочный напиток, напоминающий кефир
Арча – местное название древовидных можжевельников
Бадам-ой - височные украшения в виде полумесяца
Баурсак - небольшие пончики из пресного или дрожжевого теста, жаренные во фритюре
Беролак – оборотень-медведь
Джейран - парнокопытное рода газелей
Джида – вид невысоких деревьев или кустарников семейства лоховых
Корсак, или степная лисица – хищник из семейства псовых
Курт - соленый сушеный творог
Лизунец - кусок каменной соли для подкормки животных
Мугалим - учитель, преподаватель
Сайгак - парнокопытное, входящее в подсемейство антилоп
Такыр - тип почв, образующихся на плоских глинистых понижениях в пустынях и полупустынях