Порыв ветра доносит запахи гари — опять где-то близко жгут, как будто нельзя держаться подальше, — полиэтиленовый пакет впечатывается в лицо, залепляет нос и рот, на несколько секунд лишает возможности дышать. Странно, но гарь ощущается по-прежнему. Наверное, ею пропиталось всё внутри. А может, это и горит внутри, поэтому вонь столь сильна.
Она сдёргивает пакет с лица, откидывает голову, открывает рот и выдыхает. Изо рта не вырываются ни дым, ни пар. Наверное, горит всё же только снаружи.
Она думает, что если замереть, вслушаться и почувствовать всем телом, то получится узнать, в каком направлении лучше не идти. По крайней мере, сегодня. Хотя ей всё равно нельзя возвращаться к Бо без еды.
Она бродит между горок, не поднимается ни на одну из них, чтобы её не заметили, перебирает несъедобное, набивает стеклянную банку жирными тараканами и удаляется от источника гари. Через несколько сантиметров банки она останавливается и внюхивается в ветер.
- Со всех сторон, - мотает она головой, - со всех сторон. Куда ни пойдёшь, гарь найдешь.
Там, где горит, нет еды. Тараканы не настолько глупы, чтобы переться на огонь. Однажды она видела ба-боч-ку — так это назвала мама, — которая влетела прямо в яркое пламя и тут же сдохла. Ба-боч-ка была глупой. Ужасно глупой. Смертельно глупой. Тараканы — умные. Где тараканы, там есть еда. Другая, не только сочно щелкающая на зубах и стекающая на язык. Иногда можно найти что-нибудь особенное. Например, шо-ко-лад. Шо-ко-лад вкусный. Так говорила мама. Правда, не объяснила почему.
Когда начинает темнеть, банка наполнена почти доверху. Тараканы ползают друг по другу — играют в царя горы, как будто не знают, кто сверху, тот быстрее умрёт, поэтому она всегда держится снизу, — лапки царапают стекло, она прикладывает банку к уху и слушает, слушает, слушает, широко улыбается и сглатывает слюну.
Срочно, срочно, быстрее к Бо. Тогда они сядут и поедят. Бо, конечно, обидится, что она не принесла пушистика, но она не любит пушистиков. У них острые зубы и жёсткое мясо. Их надо жечь, а жечь — глупо. Жечь — это вонь гари, которая привлекает всяких глупых. Не у каждой ба-боч-ки есть крылья. У некоторых — есть острые зубы. Правда, они не ба-боч-ки, мама называла их как-то по-другому, но если они летят на огонь... Хотя, они не так красивы. И не ба-боч-ки.
- Как же называла их мама? - шепчет она, прячет банку в сумку и крадётся домой, к Бо, ужинать и спать.
Конечно, на обратном пути она внимательно всматривается в залежи ништяков, мама всегда говорила, что среди бесполезных ништяков можно найти полезные. Редкие. Или бесполезные, но красивые. Как блестящие камешки: если на них плюнуть и тщательно протереть, то они будут искрить. Бесполезно, но красиво. И Бо так радуется, когда ей приносят блестящие камешки.
Она находит целых три. На неудобной обувке, которую и надеть-то нельзя, а если было бы можно, то незачем, на первой же горке шею свернуть можно. Зато в ней есть целых три камешка. Она сидит, выцарапывает их и обламывает ногти, но не сдаётся. Можно принести Бо обувку, но это не обрадует её так, как камешки. К тому же, у Бо очень красивые руки и ухоженные ногти. Нельзя их портить.
Она выгрызает камешки, победно улюлюкает, подскакивает и бегом несётся домой. Чтобы поскорее увидеть улыбку Бо.
- Смотри, смотри, - запыхавшись, говорит она, падает рядом с Бо, одной рукой обнимает её прохладные ноги, а другой — протягивает сокровище.
- Как красиво.
- Тебе же нравится, нравится?
Сердце колотится в горле, глаза слезятся от счастья, изо рта вырывается горячий воздух любви — всё-таки, она горит, но не так, как бесполезные ништяки, по-другому, без вони, с а-ро-ма-том — и бёдра сводит от восторга. Она прижимается щекой к прохладным ногам и смотрит, смотрит, смотрит на Бо.
- Нравится.
- Я так рада! И смотри! Смотри! Я набрала почти целую банку! Нажрёмся! И завтра можно никуда не ходить! И весь день быть вместе!
- Давай есть.
Бо улыбается. Счастье слишком огромно, чтобы заглотить его в один присест. Кажется, вот-вот разорвёт на части, на тьму маленьких девочек, которые будут вопить от восторга и жаться к прохладному телу.
Она достаёт банку, снимает крышку, пара шустрых тараканов успевает сбежать, но Бо прихлопывает их ладонью. Бо шустрее и видит всё, совсем всё, вообще всё, ей даже не надо открывать глаза, чтобы увидеть.
Она набивает рот хрустящим ужином, чавкает и урчит. Бо улыбается, улыбается, улыбается, от этого так тепло, так уютно, так радостно.
- Слушай, слушай, я видела сегодня птицу. Такую чёрную. Я даже не думала, что они тут ещё водятся. Они же были где-то там, - машет она рукой.
- Прилетели. У них есть крылья.
- Да. Ты права. При-ле-те-ли. При-ле-те-ли. Я их боюсь. Когда мама умерла, они выклевали ей глаза. И меня, смотри, смотри, прямо в руку, у меня всё ещё метина, никак не исчезнет.
- Они просто хотели есть.
- Бо, ну я же не еда, - возмущённо говорит она.
- Может, они об этом не знали.
Она замолкает и думает. Может, и правда не знали, хотя должны знать, что она не еда. Совсем не еда. Вообще не еда. Она — это она. Она — ест, её — не едят.
- А мы можем есть птиц? - спрашивает она.
- Если поймаем.
- То есть, они — едят и они — еда. Что-то неправильно. Еда ест, я — еда?
- Нет, глупенькая.
Она дуется, отворачивается, прикладывает закрытую банку к уху и думает. Лапки скребут по стеклу, Бо прижимается к спине, тяжёлая прохладная рука накрывает грудь. Это отвлекает, отвлекает от мыслей. Ну и тьфу на мысли, тяжёлая прохладная рука накрывает грудь.
Она поворачивается, смотрит на улыбку Бо и улыбается в ответ.
- Я тебя поцелую?
- Ещё спрашиваешь.
Она целует твёрдые гладкие губы, обводит их контур языком, накрывает грудь Бо ладонью и гладит большим пальцем острый сосок.
У Бо великолепная грудь. Лучшая. Идеальная. Она ни у кого не видела такой красивой груди, а в её жизни были разные женщины. И только у Бо — высокая, подтянутая, ловко помещающаяся в ладони и столь соблазнительная, что тяжело бороться с искушением припасть к ней губами, втянуть в себя, целиком, полностью, задыхаясь и умирая от желания. Впиться зубами. Откусить. Сожрать. Сохранить в своём огне. Укутаться в подтянутое ладное тело и укутать его своим.
Пожалуй, даже невозможно бороться. И, кажется, Бо отлично это знает и использует на полную катушку. Молодец.
Прохладная рука уверенно отталкивает, на груди остаются следы зубов, она смотрит на них, облизывает губы и трётся пахом о Бо. Свежие укусы шикарно выглядят на старых шрамах, это заводит, заводит, заводит. Как и гладкий чистый лоб. Как и лёгкая улыбка. Как и беззвучное дыхание.
- Можно?.. - тихо спрашивает она и, не дождавшись ответа, припадает к длинной шее, на которой никогда не остаётся синяков.
Бо выгибается, откидывает голову, подставляется, плоский животик давит на лобок, твёрдые пальцы вжимаются в ягодицы, она стонет в эту прекрасную, изумительную шею, проводит языком от ключицы до мочки уха. Жёсткие красные волосы царапают лицо и набиваются в рот. Она дышала бы ими, если бы могла. Ими и тем нежным ароматом, который можно почувствовать, только прижавшись к Бо. Никто и Ничто не пахнет так же.
- Как ты сегодня хочешь? - спрашивает она.
Бо молчит, просто смотрит в сторону. Она отслеживает взгляд, видит чёрного дружка со сбруёй и широко улыбается.
- Ах ты проказница, - хохочет она и шлёпает Бо по бедру. - Но мне это нравится!
Она нежно целует гладкие губы, подскакивает, хватает насадку и протирает её подолом юбки, которую стянула с Бо. Чёрные ремешки потрясно смотрятся на светлом теле. Похоть накрывает с головой, высушивает рот и горло, болезненно впивается в грудь и давит прохладной ладонью на лобок.
- Ты такая... такая... О как я хочу!
Она падает на ворох одеял, Бо заваливается сверху, давит на неё своим весом так, что она чувствует каждую складку, каждую неровность, тяжело дышит, трётся о резиновый член, дрожит от предвкушения и кусает губы, чтобы не начать умолять раньше времени.
- Если бы я только могла, - шепчет она, - если бы я только могла слиться с тобой, стать одним целым, я бы отдала руку, сердце, душу, всё, что угодно...
- Молчи.
- ...не ела бы три дня. Или наоборот, обжиралась...
- Молчи.
- ...собрала бы все камешки на свете...
- Молчи.
Щека горит от тяжёлого удара, перед глазами носятся яркие звёздочки и, кажется, носом идёт кровь. Точно идёт. Это смешно и возбуждает.
Она откидывает голову, растягивает губы в улыбке и выгибается, обхватывает ногами талию Бо, давит пятками на твёрдые ягодицы и прижимается, до боли прижимается к резиновому члену.
- Умница, - хвалит её Бо, проводит пальцами с короткими, аккуратными ногтями от шеи до лобка, массирует горячую пимпочку и улыбается, улыбается, с ума сойти, как улыбается!
Рука Бо такая нежная, такая умелая, такая опытная, точно знает, что и как нужно сделать, когда вовремя надавить, когда ударить — наотмашь по груди, основанием ладони по пимпочке. От боли на глазах выступают слёзы, от удовольствия — влага между ног. За секунды до первых звёздочек Бо давит в срам головкой члена, а потом резко вбивается.
Снова больно, больно, больно, она кричит, бьётся в судороге, плюётся грязными словами и насаживается всё глубже. Боль бесконечна и необъятна. Ею нельзя напиться до предела, до рвоты, до пресыщения.
Жёсткая рука Бо давит на живот, резиновый член двигается туда-сюда, головка долбится о ладонь через слой мышц — ещё немного, и пробьёт себе ход наружу. Иногда она этого хочет. Чтобы Бо трахнула её именно так: беспощадно, без оговорок, жёстко и бесподобно. Без предела. Именно так, как любит.
Когда накатывают вторые звёздочки, Бо накрывает её рот холодной ладонью — смешно, чем она горячее, тем холоднее Бо — и она кричит в этот бесподобный запах, в это совершенство мира. Кричит, сжимает бёдра — утром выступят синяки, но синяком больше, синяком меньше, какая разница — и мочится. И это такое облегчение.
- Плохая девочка, - улыбаясь, говорит Бо. - Одеяла испортила.
- У нас есть другие, другие, сухие, сухие, чистые, чистые, - невнятно бормочет она в ладонь, но Бо её отлично понимает.
- И правда.
Горячий воздух обжигает горло, ночной воздух холодит мокрую задницу, чёрный дружок всё ещё глубоко внутри, Бо смотрит и не шевелится. Можно было бы выползти из-под неё, чуть ослабить давление, но нет ни сил, ни желания. Рядом с Бо хорошо, независимо от того, что та делает. Она лучше всех. Она точно знает, когда ослабить напряжение, когда натянуть поводок. Она же Бо.
По телу растекаются волны жара, звенит в ушах, напряжение достигает предела, дрожат ноги, она готова умолять, чтобы Бо отпустила её. И облегчённо выдыхает, когда Бо всё-таки отпускает. Вынимает из неё скользкий резиновый член, улыбается и молчит, смотрит, смотрит, смотрит, пока в горле не зарождается низкий, долгий стон.
С ума сойти, какие у Бо пальцы.
Просто свихнуться, какая у Бо рука.
Может быть, резиновый член был не так уж и плох. Но точно не так хорош, как жёсткие длинные пальцы в сраме и сраме.
Она изворачивается, седлает Бо, вдавливает хрупкие плечи в одеяла и насаживается на пальцы и пальцы. Те давят с двух сторон, внутри полыхает, она точно знает, что завтра не сможет бегать, скорее, медленно ползать, но ей никуда не надо завтра, так что можно получить все звёздочки, которые предлагает Бо. Можно сжимать её пальцы срамом и срамом, двигать бёдрами так, чтобы прочувствовать пальцы Бо каждой клеточкой.
- Ты так давно меня так не, - сбивчиво шепчет она и насаживается, насаживается, насаживается.
Бо смотрит и улыбается. Бо молчит. Бо не очень любит разговаривать. Наверное, она израсходовала свой дневной запас слов. Но это неважно, пока у Бо есть пальцы и пальцы, а ещё чёрный дружок на ремешках.
- А если?.. - хрипло спрашивает она у Бо.
Та кивает, и это лучший ответ, который можно получить.
Она аккуратно вводит мокрую головку в срам и осторожно двигается. Неглубоко. Ей не нравится глубоко. Задница горит, просто полыхает, пальцы Бо — с ума сойти можно от этих пальцев — двигаются в другой дырке. Ей кажется, что сейчас её порвёт на части.
- Я такая шлюха, - стонет она в холодную шею, на которой никогда не остаётся синяков.
Бо согласно молчит. И даже не подмахивает. Только внимательно смотрит и улыбается. И она смотрит на Бо, но не может улыбаться. Она сверху, ей и задавать темп, выбирать ритм, отсчитывать секунды до звёздочек, и до тех пор лицо искажено. Однажды она видела в осколке зеркала, как это выглядит, и поняла, что лицо Бо никогда не меняется. Совсем никогда.
Зато как Бо улыбается.
Пока она насаживается на пальцы и чёрного дружка.
Пока горят обе дырки.
Улыбается, даже когда она кричит в затянутое дымом небо.
И это прекрасно.
Она падает рядом с Бо, прижимается к её прохладному телу и тяжело дышит. Обе молчат, дневные слова давно закончились, а новый день пока не начался. Сначала надо поспать, потом — выбрать новый предел.
Она кладёт Бо на бок, накрывает их пахучим одеялом, прижимается к идеальной спине и зарывается носом в красные жёсткие волосы, втягивает в себя бесподобный аромат и засыпает. Ей снится россыпь жёлтых цветов на мусорной куче.
- Будешь сегодня блонд? - спрашивает она утром.
Бо согласно молчит.
Красные волосы соскальзывают с идеального черепа, она аккуратно складывает их в сумку и достаёт белые. Бо прекрасна, но блондинкой — лучше всего. Жёсткие волосы до плеч подчёркивает совершенные черты лица, сердце замирает от восторга, губы растягиваются в восхищённой улыбке, ранки трескаются, но она не обращает на это внимания.
Бо так прекрасна.
- Бо, ты так прекрасна, - шепчет она, с трепетом поправляет светлые пряди и проводит пальцами по высоким скулам. - Само совершенство.
Она с хрустом завтракает и любуется своим счастьем. Закончив с едой и справив нужду, развешивает мокрые одеяла, ветер высушит.
- Ты знаешь, знаешь, что я тебя люблю, люблю? - спрашивает она и гладит Бо по локтевым шарнирам — самому чувствительному местечку.
Та неподвижно смотрит в затянутое дымом небо, привычно улыбается и молчит.
- Конечно, - отвечает она.
- А ты меня любишь, любишь?
- Да.
- Слушай, слушай, я тут такое видела! - начинает она. - Такое синее, синее, а потом опять дым, дым. Ты представляешь, представляешь?
Бо поддерживает разговор — ответы звучат прямо в голове, тепло и нежно — и прижимается прохладной щекой к её щеке, повинуясь тёплой руке с обломанными ногтями. Властная и послушная. Идеальная.
Она умиротворённо вздыхает. Сегодня никуда не надо идти. Впрочем, она и не смогла бы, даже если бы захотела. Пожалуй, этой ночью они будут просто спать. Хотя кто знает, куда их заведёт улыбка Бо.