Моя жизнь была расписана – от начала до конца, во всех подробностях – еще в тот момент, когда меня передали на руки матери, а одна из медсестер крикнула отцу: «Поздравляю, у вас дочь!». Папа наверняка был рад – у него уже было три сыночка, и вот, на закуску – лапочка дочка.
Меня назвали Анастасией – в честь бабушки, так же, как когда-то в честь ее бабушки назвали Надеждой мою мать. У меня была комнатка, заставленная куклами, розовое одеяло и розовые же комбинезончики, и, конечно, любимый мишка по кличке Плюшка. Мои старшие братья, хоть и дразнили, но очень любили и даже поколотили как-то за меня мальчишку из детского сада. В семь лет я пошла в первый класс, проявила незаурядные способности к математике и встретила первую любовь – одноклассника Леню, который носил мой портфель и называл меня Настенькой, вызывая у моей мамы ностальгическую улыбку. С той же улыбкой девять лет спустя она накормила супом моего первого «серьезного» парня и с той же улыбкой (разве что еще и всхлипывая немного) проводила меня под венец с сыном друга детства Алексеем.
Леша воплощал собой образ типичного русского парня – светловолосый, с носом картошкой, лентяй и любитель вкусно покушать. Иногда ему доводилось выпить лишнего, тогда он начинал петь и буянить, и я укладывала его в постель, а на следующий день с упоением жаловалась на него подругам – Ленке, с которой мы познакомились еще в музыкальной школе, и Вике – институтской одногруппнице.
Мой диплом пылился на полке; мой муж целовал меня по вечерам, исправно выполнял супружеский долг и порой, возвращаясь из командировок, вдруг дарил новое кольцо – я знала, что это значит, но ревновала лишь немного; мой трехлетний сын однажды подрался на площадке и вывихнул себе руку, и это было величайшим несчастьем в моей жизни.
Я твердо знала, что через два года мы заведем второго ребенка (если честно, хотелось дочку), потом Леша получит повышение, и мы, наконец, купим приличную машину вместо нашей развалюхи, потом докопим на дачу, Степка тем временем уже будет учиться в школе и, может, играть за школьную команду в футбол… Потом настанет время уже мне самой улыбаться ностальгической улыбкой, встречая его первую девушку, а потом… потом, я, наверное, состарюсь и умру. Последняя перспектива меня не пугала и не казалось печальной – умирают все, а я прожила такую долгую и счастливую жизнь, к чему жаловаться?
Мой личный рай – не самый лучший, а все же рай – казался нерушимым ровно до того момента, пока в моей жизни не появилась она.
Ее звали Амалия, и уже в одном этом крылся вызов – вызов моему привычному миру Ань, Насть и Ленок. Я впервые увидела ее на улице – хрупкую фигурку, у ног которой лежало несколько тяжелых пакетов. Один из них разорвался, и на грязный тротуар вывалилась куча вещей.
- Вам помочь? – спросила я, подойдя. Она подняла на меня глаза.
Глаза эти были черные, как и ресницы, и густые брови, а кожа на худом, скуластом лице - напротив, очень белая. Некоторых мужчин, наверное, подобная экзотичная внешность могла привлекать – я же посчитала бедняжку попросту уродливой.
- Благодарю, - произнесла она хрипло. Вдвоем мы сложили рассыпавшееся в один из уцелевших пакетов, и она без видимых усилий дотащила все до машины – роскошного джипа, не чета нашему «Форду».
- Меня зовут Амалия Керц. - Она порылась в сумке и вытащила из кармана визитку – бордовый прямоугольник, украшенный затейливым орнаментом. – Главный редактор журнала “Shining”. Не читали?
- Простите, нет, - покачала я головой.
- Жаль, - произнесла Амалия, зажимая зубами сигарету. Я машинально подала ей свою зажигалку, ожидая, что она заберет ее у меня, но Керц лишь нагнулась так, чтобы было удобнее прикурить из моих рук – и я покорно щелкнула колесиком. Амалия усмехнулась и откинула темные волосы со лба. – Вам бы пригодилось почитать пару советов из колонки Лизы Мельниковой – вы и так красавица, а стали бы сиять.
- Спасибо, - я нервно кивнула. – Простите, мне пора, муж будет беспокоиться.
- Муж, - она глубоко затянулась, - что-то подсказывает мне, что вы в рабстве у человека, которого называете своим мужем, и совершенно лишены возможности вести нормальную светскую жизнь. Но это поправимо. Может, сходим в воскресенье в театр?
- П-простите, не поклонница, - ошарашенно пробормотала я и почти бегом кинулась прочь. Эта женщина явно ненормальна! Впрочем, она, по счастью, не стала меня преследовать, кричать мне вслед и так далее…
Если бы я тогда знала!
Ей просто не было необходимости гнаться за мной по улицам – она добралась до меня и так. Загадочным образом она узнала сперва мой электронный адрес, а затем и телефон, хорошо хоть под подъездом не стояла – и каждый раз звонила как ни в чем не бывало, словно старой подруге, и предлагала сходить в кафе или съездить за город.
- Оставьте меня! – шептала я, судорожно оглядываясь на дверь ванной. – Вы мучаете меня!
- Мучаю? – искренне удивилась Амалия. – Крошка моя, я пытаюсь тебя освободить.
Тогда она впервые назвала меня так.
Когда я, утерев слезы, вылетела из ванной, Леша поймал меня в объятия.
- Что-то происходит, дорогая? – спросил он. Мой супруг не мог считаться особо внимательным, но, видимо, игнорировать то, что со мной творится, было выше даже его сил.
Сказать ему всего пару слов, и он – я это знала, я выходила за него замуж, зная это, - посадит меня на кресло, погладит по голове, назовет дурочкой и решит мои проблемы.
Я до сих пор считаю, что сдалась именно тогда. Не когда согласилась на встречу – «одну-единственную, только отстаньте от меня!» - не когда засмеялась над шуткой Амалии и приняла мороженое из ее рук, и даже не тогда, когда позволила ей себя поцеловать. Я сдалась в тот момент, когда вместо того, чтобы сказать «меня преследует какая-то психопатка, помоги!» - произнесла «ничего страшного, милый, нервы подсели из-за новой диеты», и сопроводила свою ложь уверенной улыбкой.
Амалия вся была огнем, неистовым, как глубина ее черных глаз. Мне хотелось бы сказать, что этот огонь сжигал все вокруг, но, увы, в первую очередь он сжигал ее саму изнутри. Внешне же она большую часть времени владела собой идеально, и наверняка среди ее подчиненных о ней ходила слава «железной леди». Но мне доводилось видеть, как она дает волю чувствам, и я понимала, насколько она безумна изнутри. Впрочем, со мной Амалия успокаивалась и была нежна, как цветок. Она постоянно беспокоилась обо мне, постоянно предлагала свою помощь и постоянно улыбалась.
Наверное, в первую очередь меня привлекала в ней эта улыбка и еще какое-то дикое чувство гордости – я знала, что никто другой не способен заставить Амалию так улыбаться. Она обнимала меня своими длинными руками и несла всякую чушь, и зарывалась лицом в мои пушистые кудри. Ее квартира выглядела нежилой, но я постаралась убрать ее веселыми тканями и смешными фигурками, она питалась в фаст-фудах или же шикарных ресторанах, а я кормила ее домашней едой. Мне было жалко ее, одинокую, сгорающую и совершенно ненормальную, и я поддалась этой жалости, позабыв, что от нее до любви у женщины один шаг.
С тем же неистовством, с которым она когда-то пыталась добиться встречи, она теперь оберегала мой покой. Она ни на чем не настаивала, подарив мне первый поцелуй – и прошло полгода, прежде чем она показала мне, чем секс с любимым и любящим человеком отличается от секса с мужчиной, который хочет себя удовлетворить.
- Я не могу без тебя, - произнесла она после близости почти будничным тоном, раскуривая сигарету, - ты нужна мне, как воздух огню.
Я притворилась спящей и зарылась лицом в подушку, чтобы не слышать этих слов.
Я любила ее – правда любила – и ради этой любви изменила клятве, данной мужу, обкрадывала своего сына, проводя с Амалией часы, который могла проводить с ними, я разделила с нею – с женщиной! – постель. Могла я пасть ниже? Наверное, нет.
Мои подруги, разумеется, догадались, что у меня «кто-то есть», и очень обижались на то, как решительно я пресекала все попытки обсудить мой адюльтер так же, как когда-то мы обсуждали, например, Ленкин загул. Впрочем, они были хорошими подругами, которым можно было доверять, и ничего не сказали Леше.
Секс с Амалией был потрясающим – ни один мужчина, тем более мой муж, довольно ленивый в постели, никогда не доставлял мне такого удовольствия. С самого начала эта черноволосая женщина была для меня чем-то вроде двери в мир иных, неведомых наслаждений, и она не изменяла себе. Однако теперь, после всего, что произошло, наша связь стала однозначно… лесбийской, как не ужасно звучало это мерзкое слово по отношению к нашей любви. И страх мой, что все вскроется, стал еще сильнее.
Меня окружали хорошие и добрые люди, но все они были гетеросексуалами и в большинстве своем гомофобами, и вряд ли стоило ожидать от них понимания. А мама? Её же удар хватит!
Разумеется, браку придет конец. Смогу ли я тогда, сжав зубы, отправиться к Амалии и навсегда остаться с нею? Вряд ли, думала я, а потом смотрела на сына и поправлялась – нет, никогда.
Тем временем неумолимо приближался Новый Год. Разумеется, я должна была провести праздник в кругу семьи, и Амалия это понимала – но ее расстройство было очевидным. Я постаралась быть поласковей с нею и даже позволила в постели пару штучек, о которых прежде речи идти не могло – но едва ли это сработало.
У меня были мрачные ожидания, но праздник прошел на удивление чудно. Мои друзья, жалуясь на то, что я постоянно печальна, сумели неплохо меня развеселить, а Степка встал на стул и спел песенку из Простоквашино.
Хорошее настроение сохранялось до тех пор, пока я не поехала к Амалии и не узнала от консьержки (разумеется, считавшей нас просто подругами), что на Новый год Керц напилась в одиночестве и устроила дебош. Стремглав я влетела в ее квартиру (у меня уже довольно давно были ключи) и обнаружила Амалию валяющейся на диване с температурой.
- Ну и? – спросила я, наверное, излишне гневно.
- Ну прости, - прокашляла она. Голос ее был сух и едок. – У меня нет мамочки, которая могла бы сказать «Немедленно оставь бутылку! Ты в своем уме?!».
Я покраснела, - буквально с теми же словами я отбирала виски у Леши на Новый Год, - и бросилась звонить врачу.
Болела она тяжело. У Амалии не было близких подруг, а о том, чтобы нанять сиделку или попросить приходящую два раза в неделю домработницу поработать сверхурочно, и речи быть не могло. Я сбивалась с ног, выдумывая оправдания, муж, кажется, наконец начал что-то подозревать, и у нее мне тоже не было отдыху – она не желала есть и пить без меня, принимать лекарства, а когда я уходила, обнимала мои ноги и умоляла остаться еще на чуть-чуть. По ночам она звонила мне и рыдала, рассказывая, что ей видятся галлюцинации, и я точь-в-точь чувствовала себя булгаковской Маргаритой – только у нее, счастливой женщины, не было детей.
Две недели ада – и Амалия пошла на поправку. Я успокоилась, она успокоилась, Леша успокоился. А потом пришел одним вечером домой, обнял меня, посадил сына на колени и спросил заговорщицки:
- Настюш, ты как к разным там лотереям относишься? Под крышкой кока-колы и все такое?
- Вранье, - безапелляционно отрезала я.
- Да ну, вранье? – сверкнул мой муж глазами. – И ты, Степ?
- Степа маме верит, - пропищал сын.
Леша картинно пригорюнился.
- Вот так бывает, - придешь домой, подарок принесешь, усталый, и никто не накормит, не напоит, не поверит, что ты выиграл… три путёвки в Диснейленд!!!
Что тут началось!
Мой сын восхищенно визжал, муж расписывал достоинства поездки по системе «все включено» и просил меня позвонить в сад сказать, что Степки не будет три дня, и вспоминал, сколько в Диснейленде аттракционов для самых маленьких, а Степа обижался: «Я не маленький!».
А Амалии я солгала – уверена, любой на моем месте сделал бы так же. Рассказала, что приглашены к Ленке Абрамовой, моей старой подруге, на день рождения за город на три дня. Прошептала, улыбаясь, совершенно искренне:
- Я буду скучать.
- Я тоже, крошка моя.
В Диснейленде, не кривя душой скажу, было здорово. Мы ели мороженое килограммами, пили холодный чай, стреляли в тире. Падал снег, но ни один из аттракционов не был закрыт – не раз бывало так, что мы сажали Степу на каких-нибудь уточек и, помахав рукой, бежали на соседнюю карусель. Мой сын был самостоятельным мальчиком – он не обижался, а только радовался тому, что мы ему так доверяем.
- А я и забыл, что ты умеешь быть такой веселой, - сказал мне Леша вечером первого дня, - и даже безбашенной! Айда сегодня танцевать?
Впервые за долгое время я занималась с ним любовью с удовольствием.
Об Амалии я вспомнила только один раз. Меня мучила совесть, но я справилась с ней одним твердым решением «Когда-нибудь съездим с ней сюда вдвоем!» и снова стала любящей матерью и женой. Я заслужила немного отдыха, не так ли?
В восемь вечера в день моего возвращения телефон мигает смской. «Позвони, когда сможешь». Я укладываю своих возбужденных мужчин спать и набираю знакомый номер.
- Как ты, милая?
- Мне было плохо, - голос у Амалии – измученный, и от жалости у меня сжимается сердце. – Я звонила тебе.
- Прости! У Ленки на даче…
- И Ленке твоей я тоже звонила.
- Как ты ей представилась? – вскрикиваю я и корю себя за грубость.
- Не волнуйся, крошка, я не дура. Сказалась старой однокурсницей, вдруг воспылавшей к тебе дружескими чувствами. Она мне рассказала про Диснейленд и все такое.
Молчим.
- Слушай, я…
- Я все понимаю. Я все понимаю, Настенька, но я устала. Решай.
- Что решать? – теряюсь я.
- Решай, вот прям сейчас, от кого ты сможешь отказаться – от меня или от своего Лексея.
Она не шутит. Она правда не шутит, я понимаю это по ее голосу, и я просто не знаю, что сказать.
Молчу минуту. Молчу две.
- Амалия…
Она усмехается в телефон – я почти вижу эту безжизненную улыбку на ее лице.
- Слишком долго, - и вешает трубку.
Это были последние слова в моей жизни, которые я слышала от Амалии Керц.


Я ни о чем не жалею.
Сейчас мне семьдесят три, я уже десять лет как вдова (на Лешином катере не сработала воздушная подушка). У меня двое замечательных детей, старший из которых скоро сам станет дедушкой, и аж пять чудесных внуков, которые всегда любили веселую бабушку Настю.


Выбор, который я сделала, был единственно правильным и возможным – хвала Амалии, которая была старше и умнее, за то, что она заставила меня его сделать… да что там, фактически сделала за меня.
Я ни о чем не жалею, разве что…
Иногда бывает грустно, что я так ни разу и не смогла рассказать своим трем внучкам сказку о любви.