Возвращаясь с работы, я по пути захожу в маленький магазинчик, чтобы купить еды. Он очень удобно расположен – всего в трехстах семнадцати шагах от дома. Я беру куриные грудки, салат, фасоль и вишневый джем – взамен закончившегося вчера яблочного. Миссис Ригер протягивает мне сдачу и неодобрительно вздыхает всем необъятным бюстом. Когда-то, лет восемь назад, она сказала, что мне надо научиться готовить, а иначе я себе мужика не найду. С тех пор я стараюсь даже омлет не жарить – мало ли что.

Дома я первым делом снимаю синее платье-футляр, влезаю в футболку с вылинявшей надписью «Bad girl» и обрезанные по колено джинсы, закалываю повыше влажные от жары волосы и счастливо выдыхаю. Боже, благослови миссис Таунсенд, которая говорит, что учитель всегда должен выглядеть достойно, и сделай так, чтобы ее забрали для опытов инопланетяне, аминь.

«Дзинь!» - говорит микроволновка, и я вынимаю из ее слегка забрызганного жиром нутра свой ужин. Диктор новостей рассказывает мне о катастрофах большого мира, я облизываю с пальцев жир и догоняю вилкой последний стручок фасоли. Тарелка в раковине четвертая, к субботе накопится шесть, тогда я их перемою, и наступит воскресенье – божий день. По воскресеньям у меня концептуальные европейские фильмы, эпиляция лодыжек воском и пиво, компенсирующее первые два пункта.

А сегодня, одним глотком допив спрайт по пути от стола к раковине, я смотрю кусочки разных шоу, переключая каналы – так забавнее, задают вопрос про мужа-насильника, а ответ получается про высадку марсиан в Огайо – а потом перебираюсь к компьютеру, нахожу в закладках лесбийский порносайт и смотрю, что там появилось новенького. Кликнув по приглянувшемуся ролику, сползаю на край стула, дергаю «молнию», запускаю руку под трусы, лениво двигая двумя пальцами. Постепенно завожусь, глядя на экран, где коротко стриженная дылда-блондинка, похожая на баскетболистку, вылизывает сухопарую даму в возрасте. Лицо у той завешано жидкими неухоженными волосами, и это неправильно. Не успеваю я подумать об этом, как дама поднимает голову, откидывая назад неровные пряди, и смотрит прямо на меня – не в камеру, а именно на меня. И я тут же узнаю ее, хотя еще секунду назад готова была поклясться, что сходство чисто формальное.

- Никуда ты не поедешь! Я тебя растила не для того, чтобы ты бросила меня здесь одну на старости лет! – кричит она и тут же показательно стонет, прижимая к своей промежности голову блондинки. Я тоже дергаюсь и кончаю, уже понимая, что всего этого не может быть…


- …собирать надо только фиолетовые нераскрывшиеся коробочки, - говорит Слаут, тыча пальцем в голографию. Интересно, где он нарыл этот заказ? Через полупрозрачное изображение экзотического цветка я ловлю взгляд Чака, сидящего по ту сторону стола, и подмигиваю ему.

- Для самых умных, - повышает голос Слаут, и я понимаю, в чей адрес он язвит, - уточняю: негодное сырье – убытки команды. Понятно, Брент?

Я пожимаю плечом: чего же тут непонятного? Приносишь хрень – остаешься без денег, да еще из заплаты вычтут.

Дальше слово берет помощник кэпа, Джулиан, тот еще хрен-с-горы.

- …класс опасности – четвертый, атмосфера не смертельна, но ядовита, растения не изучены, вода не изучена, почва не изучена…

Короче, про планету ничего не известно, но кто-то там точно погиб. От пятого класса и выше – это обязательно с летальными случаями.

Проверив свой комбинезон и оборудование, я иду в гости к Чаку. Он меня, конечно, ждал, но делает вид, что удивлен.

- Чего тебе, Брент? – и бросает беглый взгляд на какую-то колбу с ярко-желтой жидкостью. Понятно.

- Да так, - я боком присаживаюсь на его стол. - Что там с этой планетой, а? Или с растениями? Почему четверка-то?

- Было несколько случаев потери людей, - цитирует он какой-то отчет. – Учитывая недостаточную исследованность условий и некоторую токсичность атмосферы, данной планете был присвоен четвертый класс опасности по классификации для торгового флота и…

Я вытягиваю руку, почти ложась на стол, подцепляю колбу и тяну к себе.

- Что это?

- Мать твою! – подскакивает Чак, ударяясь головой о мощный прожектор, закрепленный слишком низко из-за тесноты каюты. – Брент, поставь на место!

- Расскажи, что там было? – я покачиваю колбу, зажав горлышко в пальцах. – Не из отчетов только, ладно?

У нас тут все универсалы – я, к примеру, не только экспедитор, но и второй механик, и пилот шаттла на крайний случай. В целях экономии зарплатного фонда. Чак – доктор и химик, а на досуге увлекается коллекционированием легенд, ходящих насчет той или иной планеты. Легенды легендами, но его сведениям я доверяю как-то больше, чем официальным.

- Спринг-вэлли известна двумя вещами, - начинает он с места в карьер, не сводя глаз с колбы в моих руках. – Первое. Несмотря на приличное число болот, речушек и прочих водоемов, здесь не бывает дождей. Феномен пока не объяснен ни официально, ни в космофольклоре, поскольку это на хрен никому не надо. Второе. Несмотря на то, что теоретически планета вполне позволяет выжить без скафандра несколько часов – в идеале до полусуток – здесь зафиксирован целый ряд исчезновений людей.

- Исчезновений? – уточняю я, качнув колбу – не всерьез, так, для напоминания.

- Именно, - кивает Чак. – Нет никаких доказательств того, что они мертвы. В то же время, учитывая, что на корабль они в течение срока, вдвое превышающего максимально возможный для выживания, не вернулись, вывод может быть только один. А теперь переходим непосредственно к ничем не подкрепленным байкам. Итак, истории, ходящие в среде космолетчиков, говорят о том, что Спринг-вэлли - очередной космический монстр, заманивающий жертв с помощью мороков. Якобы в атмосфере планеты содержится нечто – что именно, как ты понимаешь, никто не знает – погружающее мозг в паутину иллюзий, настолько реальных, что понять их иллюзорность практически невозможно. Если ты позволишь себе расслабиться настолько, что лишишься шлема и рации, твоя песенка спета. Никаких чудовищ, откусывающих голову – просто лежишь на полянке, считая, что ты в Лас-Вегасе срываешь банк в рулетку или оттягиваешься с девочками в «райских садах» Венера-сити, а корабль улетает без тебя. А ты так и валяешься под кустиком, который рано или поздно прорастает сквозь тебя, а планета высасывает из твоего мозга воспоминания, как сок из пакета, до последней капли, и использует их потом, чтобы плести морочные паутины для других бедолаг…

- Я сейчас заплачу, ага, - сообщаю я увлекшемуся собственным красноречием Чаку. – Короче, в двух словах: какие меры предосторожности?

- Да элементарные, - говорит он, ловко выхватывая у меня колбу. – Не терять голову, не терять рацию и вовремя штопать дырки в скафандре.

- Как скажешь, док, - отвечаю я, направляясь к двери. – Что в колбе-то?

- Не твое дело, - отрезает он, захлопывая за мной дверь.


…уже понимая, что всего этого не может быть, я сажусь на узкой, жесткой койке, слыша сирену побудки. Сильно тру щеки и встряхиваю головой, чтобы проснуться. Нельзя сказать, что здесь холодно, но и тепла настоящего нет – так, серединка на половинку, как и вся эта полужизнь.

Левая стенка постепенно светлеет, становясь из односторонне проницаемой абсолютно прозрачной. Короткая синяя вспышка означает, что защита снята – можно выходить. Мы длинной серой цепью ползем по сетчатому коридору, как бусины в нитке. Справа тянутся безликие одинаковые камеры, слева, за металлической сеткой – узкий провал глубиной в два этажа, унизанный по периметру столбами лифтовых шахт. После завтрака лифты развозят нас на работу, чтобы наше содержание не ложилось тяжким грузом на плечи правительства и налогоплательщиков Соединенных Штатов. Работа охренеть увлекательная: можно шить модную одежду или клепать запчасти для автомобилей, если руки из нужного места растут; а вот когда руки из задницы, остается только упаковывать подарочные наборы YvesRocher – дарить людям праздник, так сказать. Я этим и занимаюсь; так что я тут, блядь, Санта-Клаус. Или маленькая фея.

- Феечка-а-а! – тянет за спиной голос, противный, как вчерашние помои. Я делаю вид, что ничего не слышала, но на языке становится кисло. Я желудком чую неприятности. Карла просто так не дразнится.

…Выйдя из лифтов на своем этаже, мы плотной толпой направляемся к месту работы. Меня толкают под левый локоть, я теряю равновесие и чуть отшатываюсь. Еще кто-то быстрым шагом проходит слева, отпихнув меня не глядя. Люди двигаются, не останавливаясь, одинаково серые, одинаково суетливые, и, как в хорошо отрепетированном танце, меня выносит из их потока на обочину. Еще один сильный толчок – и я без помех влетаю в узкий тупиковый отросток от основного коридора. У самого входа до потолка наставлены пустые коробки, так что разглядеть происходящее внутри без особого желания затруднительно.

Ну, не думаю, что у охраны возникнет особое желание…

- Феечка! – Карла скалится, как бультерьер. – Может, на этот раз будешь сговорчивей?

- Да иди ты… - я во всех подробностях объясняю ей дорогу.

- Вот с этим здесь сложности, - гогочет Карла. – Поэтому лучше ты нам сделаешь хорошо, идет?

Они подходят ближе, толкаясь плечами. Их шестеро, и я знаю, что шансов у меня никаких, как и в первый раз. Ох, все-таки не стоило мне прошлой весной тащить «снежок» в клуб. Ведь чувствовала, что добром тот вечер не кончится. Прямо как сейчас.

Я прижимаюсь спиной к стене – единственному союзнику – и нащупываю в кармане недавно найденный шуруп. Это у меня типа оружие. А что - если им в глаз… Тогда меня точно вынесут из этого тупичка вперед ногами. И на плите будет написано: «Ну ты и дура».

Ну, дура, да. Я не то что не хочу спать с Карлой – я не могу. Но вряд ли она сочтет это весомым аргументом.

Так что остается одно. Я покрепче сжимаю шуруп и губы и исподлобья смотрю на них. Карла выше других на голову, на целую коротко стриженую белобрысую башку, и у меня на языке становится горько от ненависти. Коробки вдруг качаются, будто на тюрьму налетел внезапный ураган, как на домик Элли в Канзасе, а когда я снова перевожу взгляд на Карлу, у нее из расстегнутых мешковатых брюк свисает то самое, на что я ее недавно посылала.

Я смотрю на остальных – видят ли они это? – и обнаруживаю, что хер есть у каждой. У кого уже стоит, у кого вяло висит, как у Карлы, но по глазам видно, что они готовы отыметь меня во все дырки. И теперь мне страшно совсем, окончательно. Прежняя Карла сейчас кажется ближе родной матери, и я хочу, чтобы она вернулась. Но новая Карла делает широкий шаг ко мне, рукой сдвигая крайнюю плоть с темной головки, и я срываю голос в позорном визге, потому что вот это и есть настоящий кошмар…


Спринг-вэлли свежа, нетронута и невинна, как мормонская невеста в первую брачную ночь, ее зеленая грудь пружинит под подошвами. Единственное, что нарушает идеальность местной гармонии – мы, полупереваренный горох, которым кого-то стошнило на эту чудную планетку. Я почесываю левое плечо, там, где желтоватую ткань комбинезона-скафандра слегка оттягивает логотип фирмы: в белом круге черные завитушки, складывающиеся в аббревиатуру «ЕКО» - Единая Космическая Организация. Единая Космическая – это сила и мощь в сфере добычи и транспортировки сырья. Единая Космическая может найти все, что вашей душе угодно, и за соответствующую плату доставить к вашему порогу, где бы он ни находился. Единая Космическая – это звучит гордо, и каждый из нас с удовольствием послал бы ее на хрен вместе с ее минималистским подходом к зарплате и грабительскими штрафами; но проблема в том, что в остальных компаниях платят ничуть не больше.

Мы выстраиваемся в кривую линейку перед шаттлом, и Слаут еще раз напоминает, что от нас требуется соблюдать трудовой контракт и правила ЕКО. Это значит, что повреждение техники, скафандров или самих себя крайне нежелательно, поскольку все это – собственность компании, и каждый подобный случай будет рассматриваться под микроскопом. И не дай космос, если произошедшее признают твоим личным косяком – до конца жизни будешь бесплатно по планетам шляться, долг отрабатывать.

Я, конечно, преувеличиваю, как и все мы, когда за стойкой бара заливаем наивным планетянам о тяжелой доле космолетчиков, параллельно заливая за воротник за счет этих самых планетян. Работа как работа, на самом-то деле. По крайней мере, нескучная. Не то что в школе преподавать – этого бы я точно не выдержала.

Нарастающий гул заглушает последние слова Слаута, и он недовольно морщится. Ветер огромной ладонью проходится по округе, пригибая к земле кусты. Слаут бежит в шаттл и, явившись через несколько минут обратно на свет божий, раздраженно сообщает нам, что в десятке миль к экватору отсюда сел шаттл ВТК, и что по этому случаю нам лучше сгрести свои задницы в охапку и заняться делом, вместо того, чтобы торчать тут, как бесплатное украшение поляны.

ВТК – это такой прыщ на ровном месте, наши прямые конкуренты, Всекосмическая Транспортная Компания. Они ходят в зеленой униформе с тремя ярко-желтыми буквами, растущими из одной точки кособоким кустом – и это единственное их отличие. В остальном они очень напоминают нас: всепроникающи, как тараканы, жадны, как крысы, и неистребимы, как одуванчики. Друг друга мы недолюбливаем – так говорит наш кэп, которому ранг запрещает материться в присутствии подчиненных.

Услышав три волшебные буквы, мы бьем копытами вроде застоявшихся мустангов, и срываемся с места, едва по внутренней связи звучит хрустальный, ломкий, как сосулька, сигнал отсчета времени. Шаттл не двинется с места ровно двадцать четыре часа. В этот срок желательно уложиться. Не укладывающиеся, по слухам, проходят в отчетах компании по статье «несчастный случай при эксплуатации хронометрического оборудования». Наверное, у них такой офисный юмор.


На Спринг-вэлли непопулярны деревья – во всяком случае, в пределах обозримого я их не нахожу. Зато кустарника и травы здесь столько, что хватило бы на всех коров Техаса в золотом для фермеров девятнадцатом веке. Ветви, сплошь покрытые узкими и длинными изумрудными листьями, гнутся под собственной тяжестью, склоняются друг к другу – как в каком-нибудь эльфийском дворце, а под ногами такой ровный травяной ковер, что любой английский газон пошел бы проплешинами от зависти. Хотя во дворцах я ни разу не была, ни в эльфийском, ни в Букингемском. Да и по английским газонам не ходила, если уж на то пошло. Сколько себя помню, моя жизнь была связана с полетами и экспедициями. Детство, юность за давностью лет покрылись пылью, сквозь которую трудно что-либо разглядеть; да и что там вспоминать? Зато из каждого полета я привожу столько историй, что хватит на небольшой карманный сборник. Чак говорит, что сочиняю я просто виртуозно, и что такой талант к вранью – в смысле, к фантазированию – требует хорошего ювелира в лице редактора, который привел бы мои истории в съедобный вид. Я каждый раз обещаю ему непременно заняться этим вопросом.

Газон обрывается резко – достаточно резко, чтобы я испортила эфир коротким ругательством. В ответ доносится чей-то смешок и ироничное «ну, Брент в своем репертуаре». Слышимость по внутренней связи сохраняется на расстоянии примерно полумили. Потом для связи с шаттлом используется лишь рация. Но на шаттле в это время остаются только пилот, пользующийся случаем, чтобы безвозмездно отоспаться, и Слаут, в котором ничто не располагает к дружеским беседам ни о чем. Так что заряда у наших раций хватает надолго.

Еще в наши шевроны-логотипы вмонтирован слабый передатчик, сообщающий о местонахождении носителя и подающий сигнал SOS при снижении температуры организма, понижении или повышении кровяного давления, некоторых признаках отравления и что-то еще, не помню. Поскольку все космические опасности предусмотреть невозможно, изготовители универсальных передатчиков ограничиваются стандартным набором угроз здоровью и жизни. Вот бы если я туда свалилась, думаю я, глядя в овраг, неожиданно разверзшийся прямо под ногами, и потеряла бы сознание, приложившись легким шлемом о каменный зуб, так удачно торчащий из травы, передатчик бы продолжал вещать, что со мной все в порядке, жизненные показатели в норме; и только через сутки меня обнаружили бы, подобрали и загрузили в шаттл, где меня ждал бы А. Б. Слаут в облике Юпитера-громовержеца…

Передернувшись от представившейся мне картины, я осторожно спускаюсь на дно оврага, из-под ног летят мелкие камешки, скользящие подошвы вырывают из почвы пучки ярко-зеленой травы. Дно оврага тоже густо устлано зеленью, и кусты тут точно такие же, как наверху. Странная какая-то здесь природа: ежу понятно, что внизу грунтовые воды ближе, а значит, и растительность должна быть побогаче, чем на обрыве, где меньше влаги и ветер… впрочем, ветра здесь не чувствуется. И облака на синем по-апрельскому небе отсутствуют. И вообще все это напоминает праздничную открытку: вроде бы жизнь вокруг, а жизни нет; так бывает в маленьких городишках, где из десятилетия в десятилетие меняются имена людей, а лица остаются прежними…


Я наугад иду по оврагу направо, и вскоре кустарник начинает радовать глаз заветными коробочками: сначала зеленоватыми, нераскрывшимися, а потом густо-лиловыми с золотыми прожилками, похожими на крошечные китайские фонарики. Они так хороши, что я наклоняюсь понюхать, совсем забыв про пластик шлема.


…Дело спорится: фиолетовых цветов вокруг так много, что от них начинает рябить в глазах. Да, если за них заплатят так, как обещал Слаут, можно будет провести пару недель на Венере, в Городе-под-куполом. Самые лучшие казино, самая лучшая выпивка и самые горячие девочки – все там, под прозрачным куполом огромного города, известного по всей освоенной галактике. Я была в нем пару раз, после особо удачных экспедиций. Все, что говорят об этом городе – полная чушь. Венера-сити в десятки раз лучше самых красочных рассказов. Я думаю, рай космолетчика выглядит, как Венера-сити с пометкой «все включено».

Нога соскальзывает куда-то вниз, я еще успеваю удивиться, а потом только зеленое и синее кружится перед глазами, как в калейдоскопе, зеленое и синее, зеленое и синее… треск, как от расколовшегося кокоса – и темнота. Ни зелени, ни синевы.


…Я открываю глаза, но резкий свет заставляет зажмуриться. Из-под век неудержимо катятся слезы, а задница совершенно точно едет по земле, сжимаясь от попадающих под нее камней. Пока, кроме слез и боли в ягодицах, я не чувствую ничего, а главное, не помню, что произошло. Открыв глаза во второй раз, я сквозь пелену тут же набежавших слез вижу над собой странно перевернутую белобрысую башку и пытаюсь размахнуться так, чтоб заехать по ней тяжелым ботинком, но с координацией движений явно что-то не то. Я стряхиваю со лба грязные травинки, упавшие с подошвы, вытираю почему-то обслюнявленные губы, и меня встряхивает с головы до ног, как ударом тока: на мне нет шлема. На мне, блядь, нет шлема. И меня, блядь, кто-то куда-то тащит.

- Стой, - ору я, но голос сел, и получается только хрип. Да еще горло передавлено воротом комбинезона, за который меня, собственно, и тянут, а потом рывком прислоняют к большому валуну. Голова откидывается назад, но упирается в чью-то вовремя подставленную ладонь.

- Не терпится вторую шишку набить? – спрашивает кто-то – та самая белобрысая башка, надо полагать – и я понимаю, что где-то уже видела ее и слышала этот голос. Неужели я так сильно стукнулась головой?

Она наконец появляется в поле зрения вся целиком– высоченная, коротко стриженная блондинка, присаживается передо мной на корточки и щелкает пальцами у меня перед носом. Глаза у нее зеленые, как и ее комбинезон. ВТК, естественно. Вездесущие тараканы. Я ее не знаю, совершенно точно, потому что иначе я бы ее запомнила.

- Ты как? – задает она второй вопрос, не дождавшись ответа на первый.

- Ты кто? – отвечаю я вопросом на вопрос, и в глубине ее глаз что-то дергается.

- Я тебя нашла на дне оврага, в кустах. Шлем треснул, но голова вроде целая, - говорит она, выпрямляясь и глядя на меня сверху вниз, с высоты своих, наверное, шести с лишним футов. – Я ветки раздвинула, цветочков посмотреть, а там целый космолетчик, хоть и без сознания. Кстати, за весь день первый раз такое вижу: ветки до земли наклонились, шатерчиком, тебя с десяти футов было не различить, да еще в этом вашем болотном комбинезоне.

- Нормальный комбинезон, - говорю я, встречаюсь с ее зеленым взглядом, вспоминаю рассказ Чака, и меня выворачивает в траву, больно, до желчи. ВТКашница молчит, смотрит мне в спину, и от этого взгляда меня снова рвет, всухую, с резью в животе.

Я дотягиваюсь до чистой травы, выдираю пучок, вытираю им губы, комбинезон и откидываюсь на камень без сил, но с невероятным облегчением, переводя дыхание.

- Отравилась. Или сотрясение мозга, - говорит Карла. – Или то и другое разом.

Карла?!

Она замечает, как я подобралась, и ее взгляд холодеет.

- Что?

- Тебя ведь зовут Карла? – спрашиваю я уверенно, хотя сердце бьется, как бабочка о стекло.

- И еще помрачение сознания, сопровождающееся бредом, - констатирует она равнодушно. – Я Морриган, если тебя сейчас только это интересует.


Морриган. Мне нравится, как слово ложится на язык.

- Значит, шлему конец? Рация не работает? – уточняю я, привычно почесывая левое плечо. И замираю, потому что под пальцами что-то не так. Шеврон как сахарная корочка на крем-брюле после того, как в нее ткнули ложкой. Не вдребезги, но около того.

- Могу принести показать, - с пол-оборота заводится Морриган. – Тут всего сотня футов. Не думала, что тебе в первую очередь шлем понадобится.

Странно, а что же еще? Шлем – это связь с шаттлом, что может быть важнее?

- А твой шлем где? – вдруг спрашиваю я об очевидном. Она поджимает губы и нехотя выдавливает:

- Сняла.

Я хмыкаю, и она взвивается.

- Да, сняла! Тебе пыталась прикрутить! Хрен знает, сколько ты под этим кустом провалялась, без чистого воздуха, без воды! Только шлем не подошел… и обратно я его тоже прицепить не смогла.

Она шарит рукой за камнем и достает шлем, очень похожий на наш, только с продольными полосками и с эмблемой ВТК.

- Можешь вызвать флаер.

Мне плевать на ее мотивы: ее рация – мой единственный шанс сейчас. Я надеваю протянутый мне шлем, вызываю шаттл и объясняю ситуацию. Слаут молчит примерно полминуты – и я уже вижу будущий приказ «о взыскании с экспедитора Уны Брент…» - и потом сообщает сухим голосом, что флаер будет примерно через полчаса.

И на том спасибо.

Я возвращаю шлем с вполне искренней благодарностью. Белобрысая молча смотрит на меня, забирает шлем, кивает, желает удачи и идет к вездесущим кустам, скрываясь с головой в зеленых волнах.

Я не успеваю выдохнуть, как она возвращается – широким шагом, решительно. Швыряет не глядя в сторону свой шлем, возмущенно подпрыгнувший, садится рядом со мной на пятки – близко, очень близко – и спрашивает со злостью, как о жизненно важном:

- Ты в самом деле ничего не помнишь, Уна?

Что-то внутри меня обрывается и медленно падает вниз - как камень в марсианских каньонах, похожих на открытые воспаленные раны. Я точно знаю, что не называла ей своего имени.

Мне страшно.

***

- Откуда ты знаешь мое имя? – спрашиваю я, пока мгновенно повлажневшая ладонь шарит по рукоятке бластера, срываясь с нее раз за разом. Она бьет меня по руке, выхватывает бластер и отбрасывает далеко в сторону. Я провожаю оружие взглядом. Допрыгалась, Брент.

- Ты в самом деле ничего не помнишь? – цедит она. - Или просто не хочешь иметь с Форксом ничего общего, даже воспоминаний?

- Что тебе нужно? – спрашиваю я, признавая поражение. – Сырье? Бластер? Тайны компании? Последними не владею, извини…

- Мне надо, чтобы ты вспомнила, - говорит она, склоняясь к моему лицу так близко, что я вижу отражение кустов в ее глазах – зеленое в зеленом, плещущий шум листвы. – Слышишь? Ты у меня все вспомнишь, все! Форкс в штате Вашингтон – помнишь? Вечные дожди, слава самого сумеречного города страны, приезжающие время от времени долбанутые фанаты старого вампирского сериала… И ты каждый день говоришь мне о том, как хочешь уехать оттуда – куда угодно, хоть к черту на рога, хоть в преисподнюю, только подальше от Форкса и от твоей мамаши, помнишь?

- А что моя мамаша? – тупо спрашиваю я. Мне рассказывают чью-то историю, я смотрю, как выговаривают слоги губы Морриган, и не узнаю ничего из того, о чем она говорит.


- …она не признавала никаких новинок, говорила, что нет ничего лучше проверенных средств и всю жизнь мыла голову одним и тем же древним шампунем – уж не знаю, где она его брала. А когда злилась на тебя, говорила, что делает это, потому что у вас нет денег на хорошие вещи – ведь твой отец оставил ее, когда ты еще не родилась. Мне кажется, ты никого не ненавидела больше, чем ее; во всяком случае, ты так говорила.

…Школа из красного кирпича, стандартная, как бургеры в забегаловке на углу, а на доске у входа девиз – что-то про спартанцев, и башка в шлеме, как из греческих мифов. Школу ты тоже не любила и всегда повторяла, что настоящий ад – работать там день за днем и знать, что ничего другого в твоей жизни уже не будет. Твоя мать была учительницей, наверное, ты не любила школу еще и поэтому, хотя к ней на уроки тебе ходить не пришлось – ты сбежала раньше.

…Мы забирались на крышу пристройки, там всегда воняло гудроном, зато там нас никто не беспокоил – пожарная лестница была слишком ненадежной для всех остальных; да и я ни за что бы не полезла туда, если бы не ты. От школы пристройку отгораживал ряд огромных кленов, и там мы чувствовали себя в безопасности – на троих с небом. Ты отколупывала ногтями кусочки пересохшего от старости гудрона и швыряла в перила лестницы. И говорила, что обязательно станешь пилотом лайнера, или космолетчиком, или селенологом. Или стащишь ружье у мистера Говарда – то, с которым он охотится на оленей – и устроишь в школе массовую бойню, чтобы точно заработать пожизненное. Тогда бы ты по крайней мере точно знала, почему пространство тебе отмерено футами, а время превращено в режим…


Я опускаю глаза. Мне немного стыдно, потому что я ни хрена из всего этого не помню. Но что-то мешает мне прервать Морриган. Нет, я не помню ни городка с названием Форкс, ни девчонки, стремившейся любой ценой сбежать из дому. Но что-то в них есть такое, будто в старой одежде, которую не носили десятки лет, а потом достали из чулана: клапан кармана, заправленный внутрь именно так, как привычно, ремень, продавленный на самой удобной дырочке, подвернутая до нужной длины штанина. И ты понимаешь, что когда-то носила эти вещи, какими бы странными и незнакомыми на первый взгляд они не показались.

Неужели я когда-то «носила» Форкс, и его улицы были рукавами, переулки – карманами, стадион – огромным капюшоном, а крыша школьной пристройки – маленьким кармашком для самого ценного – ключей, двадцатидолларовой бумажки и визитки третьеразрядного нью-йоркского продюсера, невесть как попавшей к тебе в руки?

- Летом дождь начинался неожиданно, как из ведра, - продолжает Морриган. Она сидит чуть в стороне, опершись локтями на колени, теребя в пальцах выдернутые травинки, и смотрит не на меня и даже не на сказочную красоту Спринг-вэлли, а лет на двадцать назад, наверное. – Мы даже не пытались убежать и спрятаться – знали, что все равно вымокнем насквозь. Потом ты стягивала с себя майку и выжимала – вода лилась ручьем, мутная и теплая, нагретая твоим телом. Я немного стеснялась раздеваться у тебя на глазах – при тебе я многого стеснялась – и ты отжимала футболку прямо на мне, проводила с силой ладонями по спине, по бокам, по груди. Я каждый раз обещала себе не краснеть и краснела. Тебе это страшно нравилось, мы целовались и трахались, по очереди залезая друг другу рукой в джинсы. Наверное, нам казалось, что так менее предосудительно.

Я вскидываю глаза на Морриган. Она по-прежнему не смотрит на меня, не меняет позы, даже голос остается таким же ровным… или я ошибаюсь?

- Однажды нас увидела твоя мать – из углового кабинета школы, зачем-то открыв самое крайнее окно, к которому никто никогда не подходил. Я не знаю, что произошло в тот день у вас дома, но в школу ты не пришла, а в понедельник все уже говорили о том, что ты исчезла, сбежала из дома. Наверное, в Форксе до сих пор обсуждают это происшествие.

- Я уехала оттуда после окончания школы, - договаривает она. – Поступила в космоакадемию – возможно, из-за твоих рассказов о ней – успешно закончила, нашла работу. Мне нравится. Я не собиралась искать тебя, не планировала встретиться где-нибудь вот так, случайно. В первый год после твоего исчезновения – да, мечтала. Мечтала, что ты приедешь из Нью-Йорка или из Лос-Анджелеса, потребуешь, чтобы я побросала в сумку свое барахло, и мы уедем вместе, чтобы никогда больше не видеть ни Форкса, ни штата Вашингтон. Но потом – и не думала. Но я не ожидала и того, что ты просто… забудешь!

Она падает на траву, устало, будто тащила невесть какой груз и только сейчас сбросила его с плеч. Я молчу, и она тоже молчит, слышно только ее глубокое дыхание.

Почему, ну почему я ничего не помню?


- Осенью ничего гаже Форкса не было и быть не могло, - говорит Морриган. Слова так и льются из нее, как осенний дождь, будто она молчала с тех пор, как покинула свой город… наш город, если верить ее рассказу. – Как будто его накрывали старым ведром, где когда-то засох цемент. У деревьев со всех сторон торчали черные обломанные сучья – не понимаю, где они прятались летом. Ты говорила, что городской парк мог бы стать обложкой буклета для придурков, подыскивающих, где сунуть голову в петлю.

Трава мягкая-мягкая и плотная, как дорогой ковер; я чувствую ее волосами, ладонями, лопатками сквозь ткань комбинезона – хоть это и невозможно. Голос Морриган взлетает вверх над поляной, зависает там на пару секунд и устремляется вниз, к земле, попадая в мои уши. Мне уже все равно, моя это история или меня приняли за другую. Мне просто нравится слушать ее рассказ, ее голос, мне нравится думать, что я могу присвоить эту историю, и тогда у меня будет так много всего и сразу – дом, школа, девушка, первый поцелуй на мокрой крыше…

- Зато весной изо всех трещин лезла зелень, яркая, сильная, оголтелая какая-то. Весной я точно знала, что ты уедешь, но кончится все хорошо. Будет домик где-нибудь на теплом побережье, большая собака, по утрам играющая с прибоем, и ни одного письма с пометкой «Форкс» на конверте…


Над морем поднимается рассвет, лиловый, и розовый, и золотой, и прохладный утренний ветер заставляет теснее прижаться друг к другу – мы опять забыли до конца закрыть раздвижную дверь…


Я чувствую что-то твердое под ребром ладони, нащупываю камушек, вытягиваю руку вверх – двигаться не хочется абсолютно – и разжимаю пальцы. Камень бьет точно между бровей и скатывается в сторону, оставляя на лбу грязноватую, быстро набухающую кровью царапину. Я резко сажусь и почти до крови щиплю руку, позволяя боли разогнать мороки Спринг-вэлли по их зеленым углам. Теперь на очереди Морриган. На один короткий – и слава космосу - миг ее зеленый комбинезон кажется мне травой, проросшей сквозь ее тело.

- Весна-а-а… - тянет она с блаженной улыбкой, и я понимаю, что сейчас убью ее, пока весенний морок не поглотил и меня, иначе нам придется вечно блуждать на пару в призрачных мирах Спринг-вэлли, став частью ее иллюзий. Рука вскоре начинает болеть от пощечин, которые я щедро раздаю и Морриган, и себе, но толку от них чуть, боль уже не отрезвляет, а улыбка Морриган становится совсем идиотской.

- Со-о-олнышко…

- И солнышко не солнышко, - говорю я, окончательно отбивая руку об ее твердокаменную челюсть. – И ветерок не ветерок, - все, кажется, я перестала чувствовать и руку, и щеку, и пульсирующую горячей болью царапину на лбу. - И весна не весна. Если ты позабыла свой город дождей…

Спринг-вэлли – планета вечного мая, дожди здесь не предусмотрены.

Но Морриган придется о них вспомнить.

И о том, как шумят водостоки, и о мокрой мостовой, и о времени, когда мы были не Морриган и Брент, а Трисс и Уна, и о нашем городе, где мы целовались на крыше от первой до последней звезды – или нам так казалось, все равно же было не до звезд. И какой черт понес нас к этим звездам?

Я совсем не помню, как она целовалась. И слава космосу, думаю я, сейчас нам только старого морока не хватало, впридачу к уже имеющимся. У Морриган холодные жадные губы, и я с трудом отрываюсь от них. Ее взгляд плывет, но морок Спринг-вэлли ненадолго рассеялся.

- Скорей, надо выбираться из этой весенней преисподней, - говорю я, вскидывая на плечо рюкзак с порванной при падении лямкой. Морриган подхватывает свой и, касаясь рукой щеки, говорит подозрительно:

- Больно.

Я хохочу, складываясь пополам, до колик в животе, а она тянет меня туда, где за цветущим кустарником только что сел спасательный флаер.


Мы доставляем Морриган к шаттлу ВТК – неписаное правило взаимовыручки, что бы ни сказал потом на этот счет Слаут – и она спрыгивает на траву: высокая, стройная, гибкая, как лиана. Наверное, я слишком настойчиво пялюсь ей в спину, потому что она оборачивается.

- Что, Брент?

- Нет, ничего, - отзываюсь я, почему-то думая о том, что если сейчас какой-нибудь камень не шарахнет меня по лбу, я так и останусь в своей единственной реальности, ничего не узнав о том, что могло бы быть по-иному.

- Трисс! – окликаю я ее. – Может… через два месяца в Венера-сити большая рулетка. Мы могли бы там встретиться. Ну, если ты не против, конечно.

«Зачем?» - сейчас спросит она. И добавит: «Ты же все равно ничего не помнишь».

- Хорошо, - говорит она. Смеется. – Знаешь, почему?

- Ну? – подталкиваю я.

- Ты назвала меня по имени. Я не говорила, как меня зовут. Так что у четвертого столика, в восемь по часам казино.

Она смеется, потому что счастлива, думаю я. И даже если случится очередной Большой Взрыв, я все равно буду через два месяца стоять у четвертого столика, в восемь по часам казино. Возможно, даже с букетом, с подкрашенными губами и в платье. В розовом – потому что после цветов, помады и платья мне уже нечего будет терять.

Я вытираю со щек соленый смех.


- Ну что? – спрашивает попавшийся навстречу Чак, когда я возвращаюсь с выволочки у Слаута. – Нахваталась мороков, красотка? Говорил же – будь осторожней. Хотя – впервой тебе, что ли, память терять. Потом не забудь мне рассказать, что там было – не забывай, я хранитель легенд, живая история этого сектора галактики…

У меня не хватает сил на хороший хук, приходится ткнуть ему пальцами под ребра и пообещать оторвать завтра язык или что-нибудь еще, на выбор.


Позже, пока я переодеваюсь, думая, где раздобыть денег на новый шлем и на предстоящий полет на Венеру, мне приходит в голову антинаучная мысль: может быть, мороки так любят атмосферу Спринг-вэлли потому, что там нет дождей? Недаром же после дождя все кажется чище. А на Спринг-вэлли воздух совсем не «промывается», вот и застаиваются там всяческие… ну, не знаю, галлюцинации, или обрывки воспоминаний, или просто картинки из памяти. Нужно будет не забыть рассказать об этом Чаку, он оценит.

Слово «забыть» и щелчок выключателя сливаются и оказываются спусковым курком, ударяющим в боек - мой затылок.


…Первый визит в Венера-сити и Чак, на правах опытного космического волка отговаривающий меня от посещения «грибного дома». И я – стриженная почти налысо, с огромными от окружающего великолепия глазами, рвущаяся в сверкающий мини-дворец, над входом в который бежит нескончаемая рекламная строка: «Устал от воспоминаний? Стань свободным!»

Да, я всегда хотела быть свободной, это уж точно. И стала; и не жалею.


Но сегодня я боюсь заснуть, и долго лежу в темноте, перебирая мысленно мельчайшие детали моей нынешней жизни: висящий в отсеке комбинезон с проеденным кислотой пятном на спине; кривую ухмылку Чака и его дурацкие шуточки; свет, чуть заметно пробивающийся из коридора в неплотно закрытое окошко двери; Слаута, у которого от гнева смешно дрожит русый хохолок на макушке. И еще, и еще, и еще…

Дело в том, что я вовсе не уверена, что именно эта реальность – подлинная. Кто может гарантировать, что я действительно вернулась на корабль, а не осталась под кустом на самой зеленой из известных мне планет? Гарантий нет и, похоже, никогда не будет.

Но я хочу остаться здесь, потому что только здесь меня будут ждать – через два месяца, у четвертого столика, в восемь по часам казино.

Даже если я это придумала – возможно ли придумать лучше?