Кошки не похожи на людей.
Кошки – это кошки.

Никто доподлинно не знает, откуда они взялись. Никто уже не может припомнить, кто, где и когда увидел их впервые. Впрочем, едва ли этот «кто» уцелел, чтоб рассказать о своем опыте.
Все более-менее умевшие общаться с тонким миром и измерениями на планете Земля в момент их появления были изумлены – но хотя бы смогли понять, с кем имеют дело. Куда худший шок испытали не верившие в многогранность реальности: для них произошедшее оказалось вторжением похлеще «Чужих». Напрасно экстрасенсы, медиумы и вероятностники призывали принять случившееся как неизбежность – в первые годы после появления Второй расы человечество массово сходило с ума. Сердечные приступы, самоубийства, потери рассудка стали почти нормой, общество лихорадило несколько лет – собственно, до тех пор, пока не стало ясно, что никакие ВВС ничего не смогут поделать и лучше уже не станет. Остается смириться с тем, что присутствие братьев по разуму – свершившийся факт. Впрочем, всерьез назвать их «братьями» не пришло бы в голову даже самому заядлому пацифисту. Недруги по разуму, враги по крови, по инстинктам, даже по внешности… Многократно превосходящие произошедшее от приматов человечество. Выживи рядом, если сумеешь.
Каким образом и отчего образовалась лакуна в измерениях – сейчас, спустя восемь лет, уже никто не ответит. Может, сыграли свою роль озоновые дыры, истончившие кислородные слои атмосферы и границы реальностей, или сказались многочисленные ядерные испытания – так или иначе, и без того многократно превосходившие людей по способностям, они прошли к нам сразу во многих и многих точках планеты.
Исчерна-серые пантеры, жемчужно-белые барсы, ржаво-рыжеватые рыси, желтоватые, будто вручную расписанные правильными геометрическими треугольниками леопарды. Длиннохвостые и совсем без намека на хвост, с прилегающими широкими - или остро стоящими на голове ушами. С пуховыми, как у только народившегося котенка, или жесткими, как у львов, гривами.
И два с хорошим лишком метра в высоту – как норма.

Они снились Генри Каттнеру, когда тот создавал «Долину пламени», забредали в мечты Джеймса Кэмерона, проступая в чертах народа Пандоры, подарили свой образ расе Ррит из «Доминирующей расы» Ольги Онойко. И все же мы вполовину не приблизились к осознанию того факта, что они действительно существуют. До тех пор, пока не стало поздно.
Что такое человек против тигра – с голыми руками? Если смотреть на вещи здраво – ноль без палочки. А если добавить тигру идеально сбалансированную осанку, все навыки воина и дар телепатии – от нуля не останется даже абриса.
Они бегают со скоростью гепарда и устают только к исходу вторых суток. Их мягкие, идеально очерченные пушистые лапы не знают ни обуви, ни перчаток, а выпускаемые когти тягаются в длине со средних размеров кинжалом. На прекрасных, почти человеческих лицах с розовыми (или серыми) мочками кошачьих носов выражение столь обманчиво-безмятежное, что потребовались годы и сотни жертв, чтобы люди перестали хотеть просто подойти и погладить. А учитывая, что при виде человека Кошки включают телепатию – не подойти невозможно. Их Зов слаще зова сирен.
… Их клыки не уступают когтям. И они никогда не промахиваются мимо горла.

Нам надо привыкнуть к миру, в котором мы больше не одни. К миру, в котором нас убивают – и где мы должны быть готовы убить в тот момент, как увидим их. У нас есть только одно преимущество – огнестрельное оружие. Что-то мешает Кошкам перенять технологии, более того, даже оружейные склады они предпочитают уничтожать, превосходно работая с взрывчаткой, но только не вооружаться – ни автоматами, ни огнеметами.
У них арбалеты. И когти. И порабощение взглядом. Ах, этот взгляд!.. – будь они нам друзьями, он вызвал бы у человечества волну ксенофилии. Крыжовенно-зеленые глаза с желтыми точками, овалы почти человеческих зрачков, густые ресницы по верхнему и нижнему веку... Миндалевидные очи богини Бастет, от которых невозможно оторваться. В которые нельзя смотреть. Если посмотрел – ты труп.

В родном мире у них практически нет естественных врагов, и уж тем более – врагов разумных. Там, в параллельной реальности, мы никогда не слезали с веток и не брали в руки палку, если пользоваться хромой теорией Дарвина; вероятно, мы до сих пор лущим орехи и чистим бананы, не задумываясь о господстве над вселенной.
А еще в кошачьем измерении всё в два раза больше. Звери, птицы, травы. И псы. Единственные их страшные противники, от которых спасение одно – деревья. Мы узнали о псах по счастливой случайности, когда стало ясно, что в Монтане возникла очередная дыра, которую необходимо взять под круглосуточный огневой контроль. Ясной ночью, примерно на второй месяц наблюдений и постреливаний, солдаты увидели трёх громадных зверей, выбравшихся из портала, зыбкой аркой обозначившегося в воздухе – как всегда перед появлением незваных гостей. Более всего жадно принюхивавшиеся гиганты походили на кавказских овчарок. И судя по размеру клыков, кошкам должно было сильно нездоровиться при встрече.
Псов поймали. К счастью, один из них оказался сукой. Люди всегда умели ладить с собаками – справились и с этими, размером с пару стоящих друг на друге гризли. Спустя неполный год два десятка сверхкавказок выпустили на «вольный выпас» по стремительно пустеющим территориям России и Америки, обещав в дальнейшем заполнить ими и остальные страны. А пока что во всем мире люди продолжают бросать загородные дома, предпочитая жаться в городах спина к спине, лишь бы не услышать в одиночестве протяжный кошачий мяв – голос голода и смерти. Кажется, Кошки не появлялись до сих пор только в Африке – а впрочем, кто знает наверняка?..

Правительства клялись устроить геноцид вторгшейся расе, переловить и передушить с помощью псов. Устроить Кошкам веселую жизнь, выдавить обратно в измерение, откуда они вышли. Даже если им некуда возвращаться, как предупреждали медиумы, периодически общавшиеся с врагами, и предстоит биться насмерть, потому что обратный путь закрыт. Едва ли они планировали экспансию – к тому же от собак в мире людей их не могли защитить даже секвойи, не выдерживавшие стремительного веса взбиравшихся фелиноидов, обламывавшиеся – и ронявшие их в пасти псам… Быть может, они ушли бы. Но мы встретили их огнём, а вернуться оказалось невозможно.
Сегодня вопрос стоит жестко: или мы, или они. У нас – собаки. У них – многократное превосходство в разуме и способностях.


***
Несомненно, надо обладать редкой смелостью или безмозглостью, чтобы в нынешнее время отправиться куда-либо после захода солнца. Да еще в одиночку, пусть даже и на машине, и верный джип ни разу до сих пор не подводил – всё когда-нибудь случается впервые. Теперь я иду через серебрящийся под луной луг, на котором кое-где темнеют стволы редких тополей, и по выработавшейся привычке стараюсь ступать как можно бесшумней. Идти немного, километра два, и если б не по открытой местности, то не о чем бы и говорить. В лесу человеку бояться нечего… и кое-кому прекрасно об этом известно. Но до леса – и форта – еще надо добраться, а я не могу встать на четыре лапы для того, чтобы меня не было видно в высокой сухой траве. Не на четвереньках же ползти, правда. Это как-то совсем унизительно. Если мне повезет, звезды не успеют поблёкнуть, когда я доберусь до места на своих двоих, причем не уронив достоинства.
Проверяю на ощупь пропуск, застегнутый на молнию во внутреннем кармане ветровки. В форте меня ждут. Точнее, ждут машину кое с чем полезным в багажнике, но съездить за заглохшим джипом на автомобиле из форта - безопаснее, чем провести в нем бестолковую ночь. Я не сомкнула бы глаз, всё равно не смогла бы завестись (и без того полчаса пыталась), еще больше вспотела и оповестила всю округу запахом страха о том, что здесь трясется до смерти перепуганная человеческая самка. Нет, увольте. Кошки едва ли поймут, что за документы и снаряжение я везу, к тому же всё это – не военное, а значит, не представляет интереса, даже будучи найденным. А вот я сама, если не дай Бог встретимся… Они плотоядны. И как правило ходят отрядами. Прайдами.
Отвожу взгляд от подрагивающей на ветерке изнанки листьев ближайшего дерева. На дереве – клок шерсти. Псы в линьке, самый сезон. Вот если бы повезло и на меня вышла собака, можно было бы не сдерживать в груди дыхания и не бояться слишком громко хрустнуть травинкой. Сверхкавказки людей и на спине возят, я добралась бы до места в полной безопасности… ну если не считать возможности получить арбалетный болт, вылетевший из ночной пустоты.
Но на встречу с собакой рассчитывать не стоит. Едва ли она где-то близко, какое-то шестое чувство подсказывает, что я одна на лугу, как на большой светлой ладони. Как на прицеле. На прицеле?
Я падаю быстрее, чем мысль рефреном бьет в виски – и разминовываюсь с оперенной смертью. Надо думать, ненадолго. Они всегда замечают нас первыми.
Медленно, заставляя зубы не стучать, а колени – не подламываться, выпрямляюсь. Сесть. Опереться о ломкие травяные стебли. Встать. Встать, кому говорю! Было невероятной глупостью отправиться в путь после заката. Я это, кажется, уже говорила.

Они приближаются легко и бесшумно – по-настоящему бесшумно, ни звука дыхания, ни бряцания оружия. Прайд Кошек – длинные ости ржавые и вибриссы тоже, а подшёрсток бело-серебристый. Разведывательный отряд? Изучают местность и подходы к форту? Не смотри им в глаза, твержу я себе, медленно, против воли поднимая голову. Словно мягкая ладонь поддевает подбородок: Ну же. Не бойся. Взгляни на меня.
Пять светлых, удивительно мирных лиц. Уши с кисточками чуть прядают, крупные, чуткие. Нежные носы жадно втягивают в себя мой запах. Как же они похожи между собой на первый взгляд… а будет ли у меня шанс на второй? Со всей определенностью – нет. Потому что я уже иду к ним. Иду сама, как десятки и десятки раз ходили к Кошкам в пасти покорные зову жертвы. Три Кошки, два Кота. Более чем смелые по человеческим меркам одеяния. Словно мягкая сталь одевает торсы, груди, перекрещивается на спинах – и, между прочим, неплохо держит пули. Предводитель – Кошка. Я с трудом дотягиваю ей макушкой до солнечного сплетения, хотя… ксенологи проводили исследования… едва ли она старше меня больше чем на два-три года. Разница в росте – межвидовая. Наверное, здесь как-то задействована сила тяготения. Еще и поэтому они так легко двигаются в нашем мире.

- Человек. Один.
- Одна.
- Убить?
- Ужин…
- Ужин. Мясо!
- Тихо!

Спасибо.

Кажется, это – ее голос. Во всяком случае, интонации предполагают – и наступившая вслед за последним рыком тишина. Разноголосица в голове… Это не шизофрения, хотя та была бы предпочтительнее, а подключение к кошачьему телепатическому каналу. Вслух не произнесено ни звука, но мне все равно хочется зажать руками уши и закричать: оборвать мягкие протяжные голоса, в самых бархатных интонациях которых где-то на дне звякает металл.

- Кто?

А это, кажется, уже мне. Я молчу, неотрывно глядя Кошке в глаза, и отрешенно наблюдаю, как пульсируют зрачки – от вертикальной щелки до почти круга. Я не умею говорить. И больше незачем. Меня съедят, потому что они голодают. Оленей и кроликов Кошкам не хватает, они истощены и измучены вечным недоеданием…
От рыка – внешнего, не в голове – по телу пробегает волна мурашек. А взгляд вдруг отпускает, и я могу выдохнуть, могу опустить плечи… могу ответить.

- Человек.

- Вижу, - глубокие интонации, спокойная насмешка. Да, это ее голос.

Я смогу посмотреть на них. Но ради чего? Чтоб увидеть в нескольких сантиметрах от лица сверкающие от слюны клыки – или перламутр когтей, выпущенных для убийства? Любой из них одним ударом собьёт мне с плеч голову. Хочу я видеть свой последний миг?.. Трусиха несчастная. Подмышки сырые, под коленями испарина, просто чудо, что до сих пор не обмочилась. И на ногах держусь.
Я боюсь их до безумия… какого-то очень рассудочного, четкого безумия. И да – я на них посмотрю.
Вот так. В упор.
Кошка фыркает и звериным быстрым движением морщит мягкий нос:
- Надо же. Можешь.

Могу.

- Куда идешь? – она задумчиво склоняет голову, одна из Кошек за ее спиной повторяет жест. – Туда? – взмах лапой в сторону скрытого деревьями форта. – Пахнет железом. Смерть! – Она коротко, зло взвизгивает на последнем слове, не мяуканье и не стон на частоте, от которой я рефлекторно дергаюсь.
- Ну так и убейте, - дыхания не хватает выговорить, я захожусь кашлем. Пощады ждать все равно бессмысленно.
Двое Котов с готовностью делают шаг вперед, огибая своих женщин, но предводительница молча вздыбливает гриву: длинные иссиня-рыжие пряди поднимаются вокруг ушей, на висках, зрительно чуть ли не в два раза увеличивают голову, и Коты молча отступают. Молча на всех каналах. Идеальное послушание. Людям не снилась подобная вышколенность – разве что элитным военным подразделениям. Сверкающие зеленью глаза впиваются в меня не хуже когтей.

- Не рвать, - приказывает Кошка мягко. Так мягко, что невозможно шевельнуться без разрешения. – Нести по очереди. Цель – форт.

Я не успеваю подумать, не успеваю ничего сказать – до сих пор стоявшая неподвижным изваянием третья Кошка внезапно оказывается рядом и перекидывает меня через плечо. Не слишком удобно, а впрочем, хотя бы не вниз головой. Руки, правда, отвалятся от плеч уже через десять минут…

- Ноги, - презрительно бросает один из Котов. – Скрести ноги, человек.

Ох. Веселенькая поза будет. Ну да ладно.
Спина под раздвинутыми бедрами ощущается даже сквозь джинсы. Так, словно никаких джинсов нет. Каждая рельефная мышца, каждое мелкое изменение позы. Каждый позвонок. Какие же они худые. И насколько сильнее нас даже в истощенном состоянии, страшно подумать, что было бы, окажись люди на изначально их территории.
Я вцепляюсь в крепкие костлявые плечи, кажется, дёргаю гриву. Кошка негодующе шипит и, наверное, с удовольствием хватанула бы меня зубами за запястье – но предводительница оборачивается на бегу:
- Владей собой, Суоарр!

Кошка стискивает зубы – я вижу по линии напрягшейся скулы – но больше не обращает на меня внимания, словно не замечая добавочной тяжести на спине. Они бегут к форту уверенно, взяв направление с первой попытки. Должно быть, туда и направлялись, пока не наткнулись на добычу.
Идиотка. Кто меня вспомнит, когда найдут мою одежду и до блеска вылизанные кости? Кто по мне заплачет? Зато не так страшно, если с другой стороны посмотреть. Некому обо мне пожалеть – но и мне не по ком плакать. У нас в отряде ценили одиночек, а потому я при наборе подошла стопроцентно – после разрыва с Алисой зареклась иметь близкие отношения и зароку следовала.
Алиса, наверное, уехала из Брянска. Куда ей там было ближе – в Москву или в Питер? А Брянск у Кошек. И отбить его можно, только проведя ковровую бомбардировку. Радиация, экология и все такое… Правительство не решается.
Черт! Губу прикусила. Неудивительно вообще-то, надо было крепче рот на замке держать. Кошки бегут с приличной скоростью, а я болтаюсь на спине у одной из них, как куль с мукой.
Основательно прикусила, до крови. Сглатываю солоноватую слюну – и ловлю полный предвкушения взгляд Кота сбоку. Унюхал, сволочь.
Интересно, почему они не растерзали меня на месте? Они же голодные. Рассчитывают использовать как заложника? На это никто в форте не купится. Идея проигрышная… Но впрочем, я пока об этом промолчу. Несколько дополнительных минут на этом свете лишними не окажутся.
Черт! Нельзя ж так – в один прыжок – останавливаться-то! Чудом челюсть на сторону не уехала! Ну и в чем дело, черт побери? Еще кого-то обнаружили? Или обнаружили их самих? У меня нет и трети остроты их слуха. Нет их ночного зрения – и прибора ночного видения, между прочим, тоже. Я могу лишь гадать: лес вроде бы уже недалеко, да и форт тоже… Что их напугало? Замерли, как изваяния.

- Собака!
- Близко!.. - острая, как лезвие, ненависть в пониженных до шепота голосах. Страшный, как воплощенная смерть, оскал на пяти мордах, секунду назад бывших воплощением кротости. Белоснежные клыки находят друг на друга классическими «ножницами», глаза безумны. Черные нити зрачков в прозрачных радужках обшаривают горизонт.
А я, даже если бы мне жизнь сейчас пообещали, не чувствую ровным счетом никаких признаков приближения сверхкавказки.
Наверное, у меня недоумение даже сквозь напряжение и страх в чертах проступает. А может, неуловимо меняется химический состав пота – при кошачьем обонянии им вполне хватает. Главная Кошка внезапно поворачивает голову, встречается со мной взглядом:
- Послушай.

Я не успеваю отследить, каким образом она открывает телепатический канал. Просто пространство вокруг вдруг делается огромным, гулким, дышащим, я слышу даже удары своего сердца – бух-бух-бух…Ничего себе. Каждый шорох в траве, каждый шелест в близкой – метров триста – листве приближается и существует сам по себе. Миллион звуков. Наверное, даже полет совы, славящейся своей бесшумностью, для них наполнен трепетом маховых перьев. Вот это уши.
Мысль проносится и исчезает. Кошка не мигая смотрит мне в глаза – и под ее взглядом я внезапно обретаю способность не только слышать, но и чувствовать, как они. Стоит остаться в живых ради того, чтоб поведать людям – это возможно. Вот только мне не до того чтобы делать ксенологические открытия: перед распахивающимся к восприятию страхом бледнеет даже мой ужас, когда я увидела их.
Низкое, как отдаленные раскаты грома, ворчание неимоверно громадного пса, взявшего след. Далекий, но стремительно приближающийся стук лап по земле. И короткое злое взлаивание, которое обрадовало бы меня-человека, не будь я сейчас среди кошачьих и тоже кем-то… вроде их детёныша. Сейчас мне хочется только одного: на четырех лапах ринуться к ближайшему дереву. Взлететь, обдирая когтями кору, лоскутами сыплющуюся вниз, уцепиться надежно на крепкой ветке, ощериться и зарычать от бессилия.
- Вот только ни одно дерево нас не выдержит, - вторгается в мои ощущения вибрирующий от гнева голос. Так это – ее чувства? Почему?.. – Нам некуда деться, - продолжает Кошка негодующе. – Если нас достанут, мы отдадим тебя собаке. Учти. Дорогу! – рявкает она внезапно в моей голове. – Покажи дорогу к форту!

Показать?.. Навести их?.. Ага, сейчас. Мне-то сверхкавказка не страшна.
Покажи, - раздается внутри меня снова. – Прошу, покажи нам. Это ваша, это не наша война… Покажи, ведь ты понимаешь, что будет с нами…

- А с нами? – вопрошаю я мрачно. – Перебьете и съедите?

Долгое, долгое молчание. И вдруг – раскат лая вдалеке. Такой громкий и близкий, что слышу уже и я – без дополнительных телепатических опций.
Молча дергаю подбородком влево.
Это не я. Это кошачий Зов. Ему нельзя противостоять.
- Быстрее, - прошу, закрывая глаза.

Меня сдергивают с Кошки на полной скорости – наверное, пора меняться тяжестью. Теперь меня несет Главная. У нее грива жёстче, а шея пахнет мускусом. И спина кажется тоньше. Странно – при этом она явно сильнее своей напарницы.
Покажи карту. Представь ее. Я увижу.
Это Зов. И еще я не хочу отдать конкретно эту Кошку собаке. По крайней мере, не сразу.
Спасибо.

И мне казалось, что они быстро бежали? Да они чуть ли не пешком шли. Я, конечно, недооценила расстояние до леса, пока топала через прогалины: здесь не пара километров, а все пять наберутся – ночью перспективы обманчивы, по крайней мере, для моего зрения. Кошки преодолели две трети этого расстояния в три-четыре минуты, но тогда они не торопились. Не зря значит я где-то вычитала, что на коротких дистанциях Враги Человечества развивают скорость выше автомобильной, а ведь это они еще выпрямившись сейчас несутся – из-за меня. Но свист ветра в ушах такой, что, кажется, мысли выдувает.

- Леррэм, - низким голосом окликает позади дымчато-серая Кошка, пристальней всех разглядывавшая меня в момент столкновения. – Леррэм, зачем нам обуза? Перекуси ей шею и Миллау с ней!

Ответа нет, только низкий короткий рык – низкий настолько, что я бы не услышала, не отдайся он вибрацией у меня во всем теле. Значит, Леррэм... Когда-то у меня был похожий ник в лесбийском чате…

- Лерр, это глупо, - продолжает вторая Кошка, - она тормозит нас!

- Без нее вовсе не уйдем, - откликается Главная. – У нее карта в голове. И имена. Она нас впустит.

Хм. Какая уверенность – вслух, при мне, рассуждать, что я еще сгожусь на что-то полезное... Кисы, вы уверены, что мне в такой степени дорога жизнь? Я лично нет.

- Ты что! – взвизгивает Серая, вторгаясь в мои мысли, - не закрыла канал?

Стоп. То-то у них такие ровные голоса, меня еще смутила ровность интонаций – при том, что они выкладываются в беге… Оказывается, меня слышат как собеседника, но главное – я слышу их. Почему?
И какая мышке разница, о чем беседуют кошки, если автомата под рукой все равно нет и не предвидится?

Беги, Моррав, - сосредоточенный тон выдает тревогу сильнее судорожно сокращающихся мышц. Мне почти интересно, каково их напряжение на ощупь, если провести ладонью по загривку. Именно «почти», но тем не менее. Посыплются искры, если запустить пальцы против шерсти?

Посыплются пальцы, - сообщает она хмуро. – Молчи, я голодна.

Похоже, она меня слышит по-прежнему. А остальные? Это что, получается, у них кроме общего канала еще и личные есть? Какая жалость, что мне не с кем будет поделиться. Или некем – поскольку в лабораторию, занимающуюся изучением кошачьих особенностей, никого из отряда, пожалуй, куском парной телятины не заманишь.

Обезьяны, - выдыхает она мне в виски с ненавистью. – Любопытные злые макаки. Только камнями кидаться!..

А кто вас к нам звал?! – я вскидываюсь так, что даже дергаюсь на ее спине, и Леррэм без сантиментов впивается когтями мне в бедро:

- Агххх!..

- Это слово или эмоции? – интересуюсь я тоже вслух, морщась, но ответ получить не успеваю: на траву перед нами ложится стремительная тень. С оставленного позади холма в ложбину падает сверхкавказка.

Именно падает – до сих пор я не видела ни одного пса в атаке, и наверное… наверное, слава Богу. Потому что собака Баскервилей при виде такого собрата жалобно заскулила бы и опрокинулась на спину, поджав хвост.

- У нас секунд пять, - один из Котов выдергивает со спины самострел, выхватывает из колчана на бандаже оперенный болт. Второй следует его примеру, отставая на полдвижения, две Кошки обнажают мечи, а та, на которой все еще вишу я, сбрасывает меня на землю – себе за спину – и со свистом рассекает воздух чем-то вроде стальной цепочки с утяжеленными концами. Шею что ли захлестнуть хочет? Вот этой зверюге, которую и якорной цепью с якорями в виде украшения выйдет разве что замедлить?..

Два болта впиваются собаке в грудь четко друг под другом – слева, рядом с передней лапой, и, кажется, уходят в шкуру целиком. Если я выживу после этой ночи, мне до конца жизни будет слышаться в кошмарах чудовищное рычание и вой, огласившие ночь и убившие остальные звуки вокруг на полный переход. И еще буду видеть распростертого в полете зверя, затмившего луну. Болты не сбили прыжка.
Кошки меньше собаки их мира, выращенной людьми, раза в три – пропорции, конечно, не столь четки, как у наших животных, но вполне сравнимы. Дурацкие комки шерсти! Неужели рассчитывают остановить летящую смерть? Такое ощущение, что страх их покинул. Или его выбило сумасшедшей безнадежной гонкой?

Не знаю, что я делаю. Не понимаю, зачем, кого хочу защитить – собаку от Кошек или их от собаки. Тем более та уже унюхала обрывки моего запаха, и инстинкт подсказывает ей, что я жертва. А жертву следует вызволять даже ценой собственной жизни.

- Стой! – я вылетаю вперед, раскинув руки, никто не успевает остановить, и силюсь поймать полный боли и злобы взгляд охотника. – Стой, стой!

Кодовое слово… Есть кодовое слово, способное остановить собаку даже в такой момент – при размерах этих псов нельзя было не подстраховаться на случай форс-мажора. Но я не могу, не имею права применить слово при Кошках. Оно конечно не единственное, но и не уникальное для каждой собаки. Мне остается только рассчитывать, что сверхкавказка наверняка признает во мне «своего», человека, а не Кошку, хотя я, наверное, уже провоняла их мускусом… Соображает ли собака сейчас достаточно четко?

- Стой!..

Меня отбрасывают так, что я кубарем лечу в сторону, а руку обжигает болью – от ключицы до локтя. На месте, где я стояла секунду назад, со звуком смыкающегося капкана впустую щелкают неимоверные челюсти – а в следующий миг на голове по-медвежьи нагнувшейся собаки оказывается одна из Кошек. Леррэм прыгает второй – с места, без разбега, метра на три вверх. Задние лапы прочерчивают когтями полосы, вспухающие в лунном свете черным на светло-коричневой морде собаки, и округу оглашает пронзительный крик боли. Кажется, я кричу вместе со сверхкавказкой. Потому что ноздрей у нее больше нет, да и глаза уже вряд ли что-то видят.
Она промедлила из-за меня. Она усомнилась и потеряла преимущество, и теперь остается пожелать одного... Потому что вслепую она беспомощней меня - сейчас.

Быстрее, - я зажмуриваюсь и утыкаюсь лицом в травяную кочку. Пожалуйста... быстрее.
Не знаю, кого прошу, вслух или молча, но отклик получаю почти сразу. В нем нет слов, но это неважно: в уши вгрызается лопающийся хруст шейных позвонков. Кошки орудуют мечами как тесаками, и собака, силясь стряхнуть их с шеи, отчаявшись раскидать, с тяжким вздохом пару раз переступает лапами, каждая из которых больше моей головы – а потом медленно оседает на землю. В горле у нее торчат еще три болта – кто-то из Котов всадил. Сейчас пойдут вынимать и обсасывать, как не раз показывали в хрониках боев. Проклятые дикари. Спасибо что не едят хотя бы…

Левую руку будто целиком погрузили в кипяток. То есть сперва сунули в огонь, а затем – в обваривающую до пузырей воду. Боль отдает в сердце, слепит, сбивает дыхание. Кто меня сшиб? Во всяком случае, спаситель не церемонился. Вся рука в крови, и кровь идет до сих пор – чудо, что вроде не задета ни одна крупная артерия.
Наверное, поэтому так сильно знобит.

Крупная ладонь с гладкими подушечками поднимает мой подбородок – не насилием над волей, как при зове, - взаправду. Огромные овальные глаза заглядывают в мои – и выражение на кошачьей морде странное.
Леррэм дожидается, чтобы я ответила на взгляд, совсем по-человечески вздыхает и произносит вслух:
- Тут нет твоей вины. Не плачь.

Не плачу, мотаю я головой. Если разомкнуть мелко дрожащие губы, останется лишь презирать себя до конца дней, и я не разомкну их.
Длинный, расширенный к кончику палец проводит по моей щеке: мягко, почти ласково. И мокро.
Значит, все-таки слёзы. Собачья преданность… есть ли чувство бескорыстней? – а я ее так подвела. Спутала, заставила промедлить. Спасибо хоть недолго всё...
А если бы собака справилась с задачей, я была бы сейчас свободна и стояла в окружении пяти изуродованных трупов. Но об этом почему-то не думается.

Мне жаль, - произносит Кошка отстраненно. – У нас не было выбора.

Лапа с пружинисто поджатыми пальцами еще раз касается моей скулы. Прикосновение невесомо, практически неосязаемо – и все-таки. Когти в этих пальцах распороли мне руку, не заметив. А теперь дотрагиваются почти деликатно – будто Кошкам может быть знакомо подобное чувство.
Чужие глаза напротив моих. Давно никто не разглядывал меня настолько прямо и откровенно. Смотрит в упор - но я не понимаю, о чем думает.

- Когда возьмем форт, я займусь твоей рукой, - сообщает Леррэм, плавным движением прогибаясь в пояснице и поднимаясь на ноги. Потом легко, как тряпочную, поднимает и меня. На груди у нее брызги крови, да и одеяние – что-то вроде греческой туники, только куда более открытой – тоже в темных пятнах. От гаммы ощущений в руке и под ложечкой очень хочется потерять сознание.
Нет уж.

Займется она моей рукой, разумеется. Будет долго выбирать, с каким соусом съесть. Тушить, жарить или так сойдет…
Леррэм внезапно скашивает на меня глаза и щурится, определенно насмешливо. У нее даже края рта вздрагивают, на секунду открывая сахарные клыки:
- Думаю, и в сыром виде сойдешь неплохо.

А еще было бы очень здорово, если бы она перестала читать мои мысли. Это просто хамство уже.

И только когда Коты с урчанием отправляют в колчаны до блеска вычищенные языками болты, вынутые из убитого врага, когда глыба мёртвого меха, еще недавно бывшая большим тёплым зверем, остается за спиной и Кошки удовлетворенно и неспешно входят под сень достигнутого леса, я вдруг снова слышу в себе первую часть реплики Кошки.
«Когда возьмем форт».
О черт. Похоже, ночь только начинается. Странно, что страха так мало.

…Сколько я уже смотрю вниз с двухметровой высоты? Спасибо и на том, что теперь Кошки идут почти шагом и земля не уносится прочь, сливаясь в смутную полосу травяных метелок. Одно дело, когда задаешь скорость сам – другое, когда твоего мнения не спрашивают. Телепатический канал, кажется, заткнут плотной заглушкой, по крайней мере, за последние десять минут не прозвучало ни слова. Весьма надеюсь, что пробка работает в обе стороны и мои мысли не слышны тоже. Впрочем, какие мысли, так – разрозненные клочки соображений: сознание регулярно мутится от боли в разодранном плече.
Кажется, с момента столкновения прошло много часов, хотя на деле едва ли минула хоть пара. Если вычесть их, окажется, что джип только что окончательно заглох, дав мне съехать на обочину проселочной дороги, а я упорно пытаюсь его завести. И ничего еще не произошло, а если вдруг и случится что-то плохое – то не со мной, как всегда. Связи с родителями у меня нет уже лет десять, брат убит в «горячей точке» - одной из последних на планете, не связанных с Кошками, Алиса бросила наши отношения, не оставив мне даже права мучиться. О нет, она сказала, что я прекрасный человек и всё дело только в ней. Да чтоб ей кто-нибудь однажды сказал так же!
…«Я свободен, - пел в магнитоле джипа Кипелов, а я привычно допевала себе под нос: - …и не нужен никому». На душе давным-давно не делалось от осознания данного факта ни горько, ни пусто, ни даже тоскливо – короче, к психоаналитику идти было не с чем. В гарнизоне форта меня ценили, и мне этого вполне хватало, хоть на взгляд увлеченно играющих в войну мужчин я была слишком независима. Они почему-то полагали это свойство натуры «нервностью». Я не обижалась: какой прок дуться на тех, кто по умолчанию записывает женщину в «слабый пол»? При том, что спуску я никому не давала ни в самбо, ни в качалке, а мое нерусское имя они сами удачно переделали в мужской вариант, они упорно считали, что секиру амазонок я на плече выбила только для большей крутизны. Ну и пусть их. Да уж, ни за что бы не поверила, что сегодня так испугаюсь.
…Эти восемь лет в гарнизоне – с момента первого появления Кошек на Урале – дали мне много. По сравнению с девочкой, какой была в двадцать один, через несколько месяцев после смерти брата, я стала другим человеком. А если бы в двадцать пять жизнь не толкнула меня с размаху на Алису, пожалуй, человек вышел бы не только бесстрашным, но еще и счастливым.

…А теперь меня то ли как заложника, то ли как грядущую жратву тащат как раз туда, где я привыкла считать себя в безопасности. Надо было в городе остаться заночевать. Что мне, в конце концов, не предлагали что ли? Но нет же, я решила, что доехать до Таватуя – плёвое дело, доберусь за час, стемнеть не успеет. Идиотка, конечно не успеет – ночи-то сейчас совсем светлые, лето на пике…
Даст ли кто-то из Красноуральска знать, что я выехала, узнают ли в гарнизоне, что не добралась? А если машину найдет другая кошачья стая? Допустим, сухой паек им не нужен, а он занимает процентов семьдесят места в багажнике, но под ним-то подробнейшие карты местности, как-никак топографы с наших баз в закрытых городах рисовали. Вот их если отроют...
Одна надежда, что Кошки понюхают-понюхают ароматы железных и пластиковых банок пайка и не дойдут до того, чтобы выбрасывать их и проверять джипу дно. Хотя кто знает. Но вообще здесь, конечно, не должны в ближайшее время появиться новые хвостатые пришельцы, этих за глаза хватит.

…Как же холодно. А левое запястье не слушается совсем. Кровь, правда, затворилась, но даже шевельнуться невмоготу. Брось меня сейчас на землю – и не встану. Еще в воины себя зачисляла, слабачка. Кичилась, что при мерянии силой мужику не уступишь, а сама висишь на руках у злейшего врага и пытаешься не заскулить по-щенячьи. Нет… не надо думать о собаке. Не надо.
Стиснуть зубы и выдержать. Недолго осталось.
Форт мало того что занимает возведенный еще по-советски основательно военный бункер, он еще подстрахован от нелюдских атак. Периметр окружен четырехметровым бетонным забором, увитым поверху колючей проволокой. А по ней через рваные промежутки времени подается ток. Даже если найдется кто из Кошачьих, кто допрыгнет доверху, его ждут либо шипы в брюхо, либо удар, после которого останется только воняющая паленой шерстью туша. И ворота по укрепленности не уступают периметру. Так что если принять как данность, что Кошек я внутрь провести откажусь, меня ждет смерть. Быстрая или не очень, но верная, потому как сами они форт взять не смогут, наглость, даже безграничная – еще не оружие. Останется только поужинать глупой добычей, которая с какой-то блажи указала дорогу к неприступной крепости, да и валить на все четыре. Если раньше охрана периметра не обнаружит.

- Мр, - раздается у самого моего уха. «Р» утоплена так, что французам и англичанам впору коллективно вешаться. И к мурлыканью вибрация в этом горле никакого отношения не имеет, - непередаваемый звук, даже не звук, а скорее междометие вроде недовольного «хм».
Наверное, я устала бояться, раз занялась сравнениями. Или у меня шок, а в шоковом состоянии человек теряет способность бурно реагировать. Только что-то он затягивается.
- Хм? – не без иронии откликаюсь вслух. Диалог представителей враждующих рас, так сказать. Глаз не открываю: мало радости видеть над собой кошачьи морды. Леррэм неприязненно переводит плечами, наверное, уловив мой тон:
- Какой глупец сделал вывод, что мы людоеды?

Что, последняя мысль была слишком громкой?..
Видимо, она вновь адресуется только ко мне: слова четки, но голос не отдается в размеренно вздымающейся грудной клетке. Возможно, просто не хочет говорить в лесу, Кошки почему-то инстинктивно опасаются зарослей, тем более что наши уральские леса уже почти тайга – особо по сторонам не позыркаешь. Иди вперед, высматривай, куда ногу поставить и бойся, коли страшно.
- Разве не так? – Пусть изложит, что они миролюбивые создания, которых истребляют ни за что. Слышали, в курсе. Кошки, которых удается взять в плен – что, увы, бывает редко – обычно всегда обвиняют человечество в изначальной враждебности. При их-то манере снимать скальп при встрече… Вот такими же тёплыми пушистыми лапами, в которых не то чтобы уютно, но вполне удобно лежать.
Рысь, когда тащит зарезанную кабаргу, тоже ее иной раз весьма нежно через хребет перекидывает. Можно даже подумать, что не еду несет, а друга раненого.

Когда они редко, очень редко возникали на пути людей раньше - век, полтора, три назад, - они убивали точно так же, как теперь. В легендах разных стран им, именно им, как с началом войны стало ясно ксенологам, дали прозвание «Сумеречные Эльфы». Высокие, тонкие, смертоносные. От жемчужно-белых до угольно-черных, с желтыми, серыми, голубыми глазами… Изысканно-красивые, аристократичные, невероятные. Когти люди обычно замечали в последнюю очередь – и это было последним, что им вообще доводилось видеть.
Предательство доверия для Кошек норма.
- А ловить и истязать «в научных целях» норма для людей, - низким, почти пропадающим от гнева голосом откликается Леррэм. Ух ты, оказывается, я всё это ей транслировала. Может, еще и в картинках. – Вы худшее измерение этой планеты! И самое мерзкое, что от вас нет дороги домой! Провалился между реальностями – и конец! А провалов все больше!
Я сейчас закричу на нее. Или расхохочусь.
- Вы приходите и убиваете нас, где можете! Вы поставили вопрос ребром: или мы, или нас! Вы, а не мы!
- Дуррра, - рычит Леррэм. – Как и все вы - прррримитивные дурррраки. Будь вы ррразвитой рррасой, контакт состоялся бы давным-давно!
- Ну да, естественно состоялся бы. А если б «примитивные дураки» вам поверили, то вышла бы еще и сытная трапеза на весь мир! - Я зло ёжусь – и мертвею от игл, впивающихся в шею и, вроде бы, даже в ухо. Это даже не боль, этому названия-то нет. Может, у них когти ядовитые?
- Мы никогда не едим человечину, - замечает Леррэм, внезапно успокаиваясь. – Мы брезгуем маррртышками.
- Шимпанзе, с вашего позволения, - кажется, я все-таки проваливаюсь в обморок. – Шимпанзе, киска…

…Когда через пару минут сознание неохотно возвращается, Леррэм уже непроницаемо молчит. Может, решила, что не стоит тратить слова на бестолковую обезьяну – похоже, оцениваем мы друг друга примерно одинаково, как варваров. А может, оскорбилась на последнее обращение. Алиса, например, прибила бы меня за «киску». Она и из-за «котёнка» всегда громко оскорблялась, не понимая, что я просто не могу иначе выразить нежность и желание защищать. Мне было обидно. Вот только когда мы жили вместе и я звала ее «котей», «кошенькой», я и не подозревала, что это слово станет определением худшей опасности, какую знали люди. Поименованием Чужих.
Какой к дьяволу контакт, когда Кошки изначально стремились не оставлять свидетелей, которые могли бы рассказать о том, что видели их?
Какой контакт, если люди перестали заводить дома даже безобидных Мурок и Барсиков, а по зоопаркам прокатилась волна вандализма и насилия, и тиграм, львам, пантерам пришлось более чем солоно? Их заподозрили в телепатии – и тут же утвердили на роль «пятой колонны»…
Какая с Кошками возможна договоренность, если они появляются все чаще и встречи с ними становятся все кровопролитней?
Впрочем, если наши измерения действительно схлопываются и количество дыр увеличивается, то это первое десятилетие после их появления – только начало войны. И договариваться, скорее всего, в самом деле придется – или вся Земля станет одним полем боя. Но что им нужно для того, чтобы договориться? Если мы настолько «неразвитая раса»?
Леррэм внезапно останавливается – не хрустнув сучком, не шевельнув тяжелую еловую лапу впереди. Идущие по бокам и позади остальные четверо замирают в ту же секунду, не слышно дыхания, прикрыты горящие глаза… Сквозь смыкающийся над головой ельник, в котором ни зги не видно, скользили – и затаились страшные хищники. Я понимаю, почему.
Впереди форт.

Леррэм наклоняется, ставит меня на ноги – как куклу. Бликующие зверино-яркие глаза вновь оказываются совсем близко, но на сей раз их прищур давит на психику. Подчиниться? Чему? До сих пор я знала только, что Кошки могут подманить жертву, отключив той инстинкт самосохранения. Мне ближе подходить вроде уже некуда. Бежать тоже, собственно, не планирую… пока. На открытой местности от них не уйдешь, разве что взлетев. А крылья люди еще не отрастили, хоть и надо бы.
Я не выдерживаю чужого взгляда.
- Иди, - произносит Кошка, удовлетворенно выпрямляясь. Словно вживила мне какой-то датчик. – Иди и впусти нас. Скажи, что твой авто… - она хмурится, вспоминая слово, - авто-мо-биль сломался и ты шла пешком. Ты одна. Пусть откроют.

Вот как, значит. Просто и изящно, и никакого штурма. А я-то голову ломала. Поэтому, стало быть, и разговор с той, второй, Кошкой… как ее? – слышала. Думала, что подслушала, что Леррэм с какой-то стати позволила мне оказаться в курсе их планов, а на деле проглотила наживку вместе с удочкой. «У нее в голове карта и имена, без нее не уйдем»… Всё ложь, от первого до последнего слова! А теперь я уже не добыча, а живец. Живец, который не жилец.
Воле подобной силы невозможно противостоять. Не то что ослушаться – даже возразить нет ни сил, ни желания. Я знаю этот факт из теоретического курса, который нам читали в гарнизоне лет пять назад, когда люди только начинали изучать противника в реальных ситуациях. Теперь я проверяю теорию на собственной шкуре.
Когда Кошки велят – они именно велят, не приказывают, не распоряжаются. А ты идешь и делаешь. Стреляешь по своим, подрываешь на поясе гранату, чиркаешь по собственному горлу ножом, только что летевшим какой-нибудь мохнатой мрази в морду. Но меня учили противостоять, учили держать ментальный удар и выставлять блок. Конечно, особой надежды на это умение возлагать не стоит… но Кошки ведь и не в курсе, что я могу запереться внутри себя в маленькой комнатке и забаррикадировать дверь. Попробуем.
Я закрылась на все замки в чулане собственного сознания, еще когда мы только-только остановились. Или раньше? Подготовка сказывается, автоматически действую. Теперь отсюда надо рулёжку внешними действиями осуществлять, причем так, чтоб наблюдатели не догадались. «Вперед, всё вперед, отступления нет, победа или смерть».
Мне смутно жаль ровно одно существо из этих пятерых призраков, стоящих вокруг: она забавно вспыльчива. Но сверхкавказку тоже до боли жаль – и из этого чувства я выжму всё. Потому что собака друг и потому что я люблю овчарок. Любого роста. А на кошек у меня с детства аллергия, неважно, какого они размера.

Я стою, чуть покачиваясь, безвольно опустив веки. Руки плетьми обвисли вдоль тела, пальцы бессильно разжаты. В левом запястье, естественно, тянет, но я сознательно не меняю положения.
Я зомби. Я покорна и сломлена. Я повинуюсь.

- Действуй безошибочно, - внезапно вторгается в почти-транс голос одной из Кошек, вроде бы той, которая тащила меня на закорках в самом начале. – Помни…

О чем, можно не упоминать. Но она могла не стараться: я и так не забуду. Молча киваю, не поднимая ресниц, и пошатываясь иду к просвету между двумя черно-серыми елями. От выхода из чащи до форта метров тридцать по лужайке, заросшей кипреем и кашкой. Высокая трава, не забыть бы обязательно сказать нашим, что нужно выкашивать… Потому что пять змеисто-гибких тел ползут в ней, пока я иду в полный рост и машу руками, чтобы заметили на камерах внешнего наблюдения. И их не видно. Соцветия почти не качаются на высоких стеблях, а если и качаются… Ветер, плюс я оглаживаю их по сторонам руками, стараясь выглядеть как можно безобиднее. Кошек маскирую… Кошек.
Координация плывет, картинка вокруг то обретает четкость, то снова расплывается. Это от зова. Только от зова, не от концентрации. Я зомби. А руками машу оттого, что мало соображаю.
Не думать.
Не думать.
Не думать, что будет, если они в последний миг сочтут собственную идею опасной или абсурдной.
Не думать – они сейчас все прекрасно меня слышат.

- Стой, кто идет, - раздается из скрытого в стене около ворот динамика. Негромко раздается, совершенно спокойно, спасибо, чипсами не хрустят в микрофон. Влад на дежурстве, и он определенно меня узнал. Просто формальности блюдет. До дороги осталось шагов десять, а потом выйти из разнотравья – и конец маскировке. Может Влад задумается, с какой радости я топаю из леса, а не по плитчатке, как следовало бы?
Сердце колотится в самом горле, приходится то и дело сглатывать пересохшим ртом. Если ребята на посту сейчас надумают любезно открыть мне ворота, обратно запереть уже не успеют. Эти, в траве, с низкого старта берут сотню километров в час и шутя обгонят любой механизм. Если прорвутся внутрь, будет много крови…
Самое ужасное, что я не могу сказать ни одного четкого военного слова. Какого лешего мы не предусмотрели возникновения подобной ситуации?! Мысли я, благодаря психотренингам, контролирую, но речь… Рот будто скотчем залепили.

- Свои, - кричу, приветственно поднимаю руки и во внезапном озарении сцепляю их в замок над головой. – Не узнаешь, что ли?

А потом небрежным движением, играючи опускаю, опускаю, опускаю сложенные лодочками ладони по бокам от затылка… Время замедляется, растягивается, уплотняется… секунда, вторая… Догадайся, ты же анимешник!

- Пароль «нэко», Влад!

Есть пусть и малая, но реальная вероятность, что они уже знают японский, и в этом случае я секунд пять как мертва, хотя пока дышу и даже продолжаю продвигаться вперед, чувствуя, что ноги с каждым шагом делаются ненадежнее. Отступивший так надолго страх возвращается приливной волной, гася рассудок, но безрассудно кинуться вперед равносильно самоубийству. Выжить в любом случае удастся вряд ли – но шанс следует использовать, хоть и один из тысячи. А потому идти приходится как можно медленнее. Я же считала себя храброй, так хоть вид сделать напоследок.
Легко шевелю ладонями и очень надеюсь, что Кошки снизу не видят моего лица, разве что мысленно. Потому что такой оскал они даже при плохом знании нашей мимики с проявлением радости не спутают. Пусть нет возможности говорить, нет клыков – но пасть сымитировать можно.

Отрешенно глядя в направлении невидимых видеокамер, добредаю до высокой выложенной плитами дороги – в два шага забраться наверх, и еще пять – до ворот, - и по периметру форта вспыхивают прожекторы, моментально превращая прозрачно-синюю ночь вокруг в чернильный мрак.
Влад меня понял, и судя по тому, какая боль раздирает лодыжку, стаскивая меня с обочины и швыряя в заросли Иван-чая – Кошки тоже.

Прощайте.

***
Вечно эти твари шарашатся по нашим территориям ночью, когда ни черта не видно! Сумеречные животные, язви их… И реагируют слишком быстро. Красивый синяк на щеке завтра зацвел бы, полноцветный: хорошо об мелкие и не очень камешки приложилась, аж в голове гудит. Если б оно было у меня, это завтра. С другой стороны, ну сдернули вниз, ну ударилась, какие мелочи. У меня теперь симметричный узор из вертикальных полос: левая рука и правая нога, ногу обносит жаром, а рука закровила заново, не иначе за компанию. Не встать, даже если захочешь. А учитывая, что на шее, не пробивая когтями, но и не давая шевельнуться, лежит увесистая длань…я пока полежу. Главное, что наши сообразили вовремя и лишили Кошек эффекта внезапности.
Одно обидно до слёз: мы еще раз в них ошиблись, сколько можно? Они умеют-таки стрелять. Или научились в конце концов подражать нам. Имитаторы из них еще те, одно слово – кошачьи. Это вам не обезьяньи навыки влезания в чужую шкуру… Они и на место противника себя вряд ли ставить умеют.
И все-таки они стреляют. Сейчас.

- Стррррах заговаррриваешь? – раздается сверху горловое рычание. Моррав, надо полагать. Суоарр у них почти немая, а Коты огромными прыжками унеслись на штурм с первой вспышкой света. И не Леррэм: запах иной.
– Ррработай, прррригодится.
Раскатистое «р», появляющееся в их речи в моменты ярости, пробирает судорогой до самых костей, но я молчу. То есть пытаюсь больше ни о чем не думать. При пальбе наверху, криках и боевом рычании… при собственной беспомощности… Выходит скверно.
Мы, приматы, можем противопоставить их коварству хитрость – но против телепатии практически беспомощны. Как и против четкой системы. Прайды-отряды Кошек явно часть общественной системы, их иерархия напоминает врожденную. И в этом аспекте мы «фелинным разумным» неоспоримо проигрываем. У нас же как: много слов, галдеж, право на выражение собственного мнения… А на выходе либо бесполезная болтовня, либо казармы, в которых трёп пресекается. За тысячелетия цивилизации мы едва ли продвинулись в этом вопросе на несколько шагов.
Но в нынешней войне проиграть не имеем права.

Хотела бы я знать, сколько людей сегодня ночью на территории форта. Но Кошки тоже не прочь были бы получить такую информацию, а потому я лежу – на зубах скрипит пыль от прожаренной солнцем земли, щеку колет сломанный стебель – и не решаюсь прикинуть, кто из наших, куда и на сколько мог отлучиться.
В худшем случае оборону держат человек двадцать. Судя по тому, что в атаку ринулись четверо Кошек, а одну оставили с пленницей – предполагать нужно худшее. Час – и конец. Это будет страшно, но логично. Неясно лишь, почему пленнице сразу не свернули шею.
В памяти воскресают жертвы кошачьих пыток – как правило, люди умирали гораздо раньше, чем гады успевали наиграться, - и желание задаваться глупыми вопросами отпадает.

Я знала, что так произойдет, когда наткнулась на них.
Может, даже из машины вышла со смутным предчувствием скорого конца. Да, страшное всегда происходило только вокруг меня, однако «глаз бури» должен был в конце концов сместиться.
Еще вчера казалось, что я не слишком держусь за жизнь. Пусть я была кретинкой, но переигрывать поздновато. Впрочем, надежда умирает последней, как добавлял Лешка, «с контрольным выстрелом в голову». Его собственная, наверное, только тогда и угасла. В Чечне пленных убивали всегда, без возможности выкупа, особенно офицеров…

А в лучшем случае форт будет отбит за четверть часа. И в зависимости от того, какой случай выпадет, станет ясно, увижу ли я утро.

- Я бы не рррассчитывала, - раздается сверху.

Можно решить, что Кошка дремлет, слушая меня – настолько ленивы интонации. Не знай я точно, что это только видимость – дернулась бы, попробовала вывернуться. Но это не более чем игра с мышью, мы много раз ее видели на съемках со спутников. Американцы отставили в сторону гонор, делятся всем чем попросишь…у нас-то такой техники нет, конечно. А может, есть, только ФСБ скорее допустит, что все население под корень вырежут, чем секретность нарушит, пусть и во имя спасения граждан. В веселые времена живем, в веселой стране – каждый сам за себя.
Хотя мировая политика, конечно, сдвинулась с мертвой точки, договариваться стало проще. Помню, в девяностые, когда перестройка кончилась, СССР развалился и система рухнула, в умах, как выражался мой папенька, начался разброд и шатание. Тема пришельцев тогда стала модной и интересной. Дурацкие газетки выходили с их «портретами» и описаниями, разные плакаты на развалах лежали – и песенки писались. Вообще в попсе раскрывались, по-моему, только две темы: секс, которого у нас до этого не было, и инопланетные контакты...

...Знали бы мы, что приставка «ино» тут лишняя! Но тогда Кошки были еще огромной редкостью. Несколько лет назад французские исследователи выяснили, что раньше дыры в измерениях работали в обе стороны, наши недруги приходили и уходили обратно – славно у нас поохотившись и оставляя по себе ужас и рассказы случайных видевших. Не выживших, а именно увидевших случайно – и волей небес оставшихся незамеченными. Их истории быстро обрастали небылицами, в фантастические россказни не верилось, а зря.
Интересно, что рассказывали о нас сами Кошки, возвращаясь в свой мир? Леррэм вон настаивает, что дикари – мы, а вовсе не они, и похоже искренне… Правда, еще искреннее заявила, что Кошки нас не едят. Ага, стоит вспомнить первый обмен фразами, когда они меня увидели.

…Выстрелы, выстрелы, выстрелы! О Господи. Это не организованная, это беспорядочная пальба. Нет. О нет!
Ох!
Низкий, на пределе слуха, собирающий кожу в колючие мурашки вопль взлетает к небу.
Их не убьешь так просто, они неимоверно, нечеловечески быстры. Но автоматная очередь должна же их доставать! Пусть это будет предсмертный крик, пожалуйста… Ну пожалуйста… Минус одна жизнь у чужаков – уже надежда.

Тёплые подушечки пальцев на моей шее вздрагивают, меняют положение. Кажется, Моррав моя молитва пришлась не по вкусу: кожу царапает кончиками выпущенных когтей.
Ненавижу их. Люто ненавижу, куда больше, чем боюсь.
Когти входят в кожу. Медленно-медленно проникают вглубь, взрезают верхние слои эпителия… По шее щекотно сбегает сразу остывающая капля.
Она бы с удовольствием убила. Наверное, ей очень хочется выбросить когти и сломать мне шею, хочется, хочется…
Не надо о здесь и сейчас. Лучше еще выкладок из истории…

…Тогда, в девяностые…
…В девяностые… я слышала песенку. Не помню, кто пел, голос настолько обработали компьютером, что в жизни не опознаешь. Один куплет засел в памяти на всю жизнь, оказавшись до отвращения жизненным.

Ну прилетят, ну сядут на Луну без спроса,
Наведут орудия и начнут бомбить.
А что вас так пугает? Это ж лучший способ
Всех нас наконец-то сблизить и сдружить!
Мигом упразднятся титулы и ранги,
Мелкие обиды и борьба систем,
И на нет сведутся даже госконфликты,
Потому что плохо сразу станет всем.

Им не понадобилось прилетать. Они проявились из вечерних теней в наших парках, из обмана зрения в полдень, выступили из дрожания теплого воздуха летом и танцев снежинок – зимой. И плохо стало – всем.
Они пришли и к чертовой матери уничтожили мир, каким он был тысячелетиями.

И еще один вопль. Не крик, не стон – визг. Так визжит пума, угодившая лапой в капкан. А наши все еще стреляют, но уже пару минут – внутри форта. Кошки все-таки прорвались. Ничтожным числом, проклятие! Чего стоила вся наша оборона против их коллективного разума?
Хотя Моррав звук, кажется, не нравится, потому что она дергает меня за плечо и рывком переворачивает на спину. Я успеваю увидеть ее звериный оскал и летящую руку, тело бросается в сторону само, раньше мысли – но не успеваю, конечно. Она ловит меня – проклятье, ее «женская» пясть спокойно сомнет мне руку от локтя до ключицы! – и вновь заносит растопыренные пальцы над моим лицом. Удар направлен куда-то в горло, кажется, вбок, когти, когти - выпущены?..
Тьма.

***
Фак эту реальность и мою пролюбленную везучесть. До чего ж больно в себя приходить. В черной неощутимой вате было тихо, невесомо и, кажется, тепло. И все в прошедшем времени.
В теле ноет каждая мышца, уши мучает звук, с каким оглаживают наждаком свежий дверной косяк, валяюсь я в перекрученной позе и меня морозит. В отключке было приятнее.

Вдох, выдох, приди в себя, Ник. Пора осмотреться, благо на сей раз я в горизонтальном положении «лицом вверх» и ничей взгляд вроде не буравит. А впрочем, чего на меня смотреть, меня достаточно слушать. Начала думать – значит, мозг включился, я снова с вами. С ними.
Против них…

- Логично рассуждаешь, - шорох наждачки прерывается, голос раздается не в голове, я воспринимаю его нормальным слухом. Только не опознаю – эти низкие ноты у всех захватчиков одинаковы, рычания сейчас тоже нет. А шуршание – изумительно неприятное – возобновляется.
Так, ладно. Садимся.
…Еще раз. Садимся, ну? Звезды перед глазами отставить. Дышать через нос. О, да у меня стена рядом! Отлично, приваливаемся. Дышим. Сознания не теряем. Сейчас в висках стучать перестанет, и зрение прояснится. Точно прояснится, обязано. Чем кончился бой?.. Стена рядом – значит, я в форте. То, что свалена в углу на пол, как куча тряпья, однозначно свидетельствует, что рядом – не свои. В чьих руках форт, или задаться вопросом точнее – в чьих лапах?
Рано думать, сперва – перестать трястись и проглотить наконец желудок на его исконное место. Нечем мне тошниться! Нечем!

Фак реальность второй раз, куда эта драная шкура ткнула так, что теперь я словно мешок с костями? Не иначе у кого-то из предыдущих жертв были навыки восточных единоборств. С манерой Кошек брать «языков» и методично вскрывать мозг – сперва ментально, а затем и физически - неудивительно, что они эти навыки считали. Освоить тонкости типа двойного переворота в прыжке удалось едва ли: не та комплекция, не та физиология, но вот болевые точки…
Так они и языки учат. Два-три пленника – и Кошки с тобой заговорят без всякого акцента, как соседи с лестничной клетки. Если, конечно, разговор ведется без слов. А если вслух, их пасти треть нормальных звуков превращают в нечто непроизносимое. Наверное, не только в русском, в любом.

Ха! А как же я слышала их разговор, пока меня тащили, и все понимала? Чертовы телепаты, не гожусь я в ксенологи-аналитики…
Надо предложить их в фенологи переименовать. Кош-шатники. Некоторые исследователи Кошек даже любят – насколько можно любить расу, которая истребляет твою собственную. Восхищаются ими, пытаются наладить контакт… Парочка таких за свои попытки поплатилась – из парламентеров Кошки организовали сытный завтрак. На фоне приевшихся косуль человеческое мясо, говорят, кажется им сладким.

- Тебя зациклило на мысли о нашем людоедстве, - недовольно доносится сбоку. – Так боишься оказаться… биф-штексом?

- А, Леррэм, - губы невольно вздрагивают. Хочется не то усмехнуться, не то всхлипнуть. - Вегетарианка.

Ее недоумение я чувствую ярко, словно собственное, хотя она говорит вслух, а не транслирует мыслепоток. Кажется, если разлеплю веки еще раз и увижу не черноту со вспышками, а ее лицо – брови окажутся удивленно изогнутыми.

- Мы не вегетаррррианцы, - раздраженно произносит она, слова перемежаются успевшим осточертеть шуршанием. Что она там делает? – Но пожирать разумных… Мы не такие, как вы!

- Прекрасное заявление, учитывая, что первым сказанным вами словом было «мясо», - парирую, опираясь на ладони и подтаскивая непослушное тело повыше. Лучше бы не пыталась. Нога, наверное, до кости когтями пробита и, видимо, какое-то сухожилие надорвано: не слушается совсем. О руке лучше не думать: не дергает, как раньше, уже хорошо. Такие полосы остаются навсегда. Рубцы, если бы им предстояло затягиваться, были бы глубокими и сильно мешали подвижности.

Кажется, вера в то, что наступит завтра, кончилась. Я мыслю в сослагательном наклонении.
Но…
Закрыться, запереться, заблокироваться. Не выпустить мыслекартинку, не дать считать ее Кошке – или Кошкам, не пойму, сколько их здесь, судя по тишине – Леррэм одна, но кто поручится? А я не вижу толком ничего, перед глазами облако. Значит, на всякий случай защита мыслей по максимуму.
Правая рука цела. К счастью, цела абсолютно – и если я буду вести себя правильно, может, мне все-таки удастся добраться до оружия. Это мой форт. Человеческое укрытие и крепость. В нем много тайников, которые Кошкам не обнаружить – сознание другое, мы его учитывали, когда планировали хранилища.
Главное – добраться. Не знаю, что с нашими, но в любом случае я свою жизнь намереваюсь продать задорого, и сейчас шансы существенно увеличились. Своих я предупредила, большего сделать было нельзя. А если можно – то не представляю, как.
Форт был рассчитан на атаку. За восемь лет мы здесь отбили три серьезных нападения: в первом прайде было семь Кошек, во втором – пять, в третьем – три, не прайд, так – потрепанные остатки. Без Главной, которая бы координировала, ту убили раньше, еще на подступах.
Что же сейчас случилось? За последние два года мы потеряли форму?
Кстати, если убить Леррэм, эти тоже лишатся организующего. В упор выстрелить ей в морду – в главный мозг отряда – и никакая защита не спасет, на головах у них брони нет.

Леррэм между прочим молчит. Неимоверным усилием по-виевски «поднимаю веки» - о чудо, пусть расфокусированно, но уже вижу. Какое счастье, ослепнуть сейчас означало подписать себе смертный приговор.
Так вот источник скребущего звука!
Можно было и на слух догадаться.
Кошка одна. Сидит на полу, скинув кольчужно-вечернее одеяние, и сосредоточенно моется, по-мурочьи высоко подняв заднюю лапу. Крылья нечеловеческих лопаток, очертания позвонков под тонкой шкурой, короткий хвост-треугольник – прямо фэнтэзийная картинка. В иной ситуации она бы...
Черный язык-терка чистит мускулистое бедро. Лучше не думать, от чего.

Точеные плечи передергиваются абсолютно человеческим движением:
- Пыль и кровь. Чем еще можно вымазаться в вашем жилище?

- Особенно если лезть без спросу, - глубоко вдыхаю еще раз и проверяю спину: держит ли. Держит, даже нигде не больно. Хорошо что не додумались перебить позвоночник. Впрочем, они уже могли этот позвоночник обглодать, высосать спинной мозг и оставить на опушке. А вместо этого тащили пленницу с собой. Неужели без живца не рассчитывали взять форт?
Тогда точно лучше было умереть.
А теперь я жива, зато погибли все, кто имел для меня значение. Дали бы выбор, я бы предпочла наоборот.

Леррэм со вздохом опускает лапу. Идеальной форме колена и лодыжки позавидует любая модель – с поправкой на рост и мохнатость, конечно. Я не успеваю отвести глаза – Леррэм стремительно оборачивается, опираясь рукой… проще воспринимать ее лапы как руки и ноги – об пол, и впивается в меня немигающим львиным взглядом:
- Почему ты так смотришь?
- Кто-нибудь уцелел?

Слова повисают между нами, их, кажется, можно потрогать. Тишина вдруг начинает звенеть – от напряжения у меня захватило дыхание. А Кошка морщится и делает небрежное отметающее движение:
- Я спросила первой.
- Ну и что?
Нашла время задавать дурацкие вопросы. Так я и сказала.

- Вечные отговоррррки, вечная скрррытность, вечная ложь! – шипит она раздраженно, скребнув по полу выпущенными когтями. Тонкие стружки немедленно скручиваются вокруг, обнимают живые лезвия, Леррэм брезгливо встряхивает запястьем: – Огррраниченная злобная ррраса!

- Не забудь о нашей примитивности, - я опускаю ресницы, продолжая смотреть сквозь них на Кошку. – Кстати, повторяешься.

- Вашшши засели в подвале, - недовольно произносит Леррэм, шевельнув своими локаторами. У меня в голове шум прибоя, и пробовать прислушиваться не стоит, придется поверить на слово. Ну… условно поверить. – Отстреливаются, - довершает Кошка спустя несколько секунд. – Утром сдадутся.

- С чего ты взяла? – меня даже от стены отшатывает ее самоуверенность. – Твари поганые, мало, что ведете себя как хозяева, еще богами себя возомнили! Мы умираем, но не сдаемся!

- Чаще всего сдаетесь, - против ожиданий, Леррэм не реагирует на выпад. – Трусите и надеетесь выжить. Знаешь, чем пахнет страх? Вашим острым потом. Вы омерзительно воняете. Особенно когда расслабляете кишечник.

- Себя понюхай, - прижимаю к лицу холодные ладони, пытаясь стереть гримасу отвращения, не иначе пойманного от Кошки эмпатически… И тут меня осеняет.
Если им так противны наши физиологические запахи… Может быть, я смогу себя заставить… тогда она не захочет сидеть со мной в одной комнате, откроет дверь – и у меня будет шанс.

- Мы пахнем озоном и травами, - невозмутимо сообщает тем временем Леррэм, принимаясь вылизывать правую руку. Скребки языка противны до мурашек. Как камнем по стеклу.

- Мускусом и кошачьей мочой! - Черт, больно же смеяться!.. Но удержаться невозможно, я даже губу закусываю, чтобы не тревожить больную руку. – У нас разные представления о правильных запахах.

- Неудивительно, - Леррэм бросает быстрый взгляд сквозь растопыренные пальцы, продолжая умываться. Желто-оранжевые глаза насмешливо щурятся. – У нас вообще все разное.

- Ты притащила меня сюда, чтоб об этом поговорить? О вашем превосходстве, твоем вегетарианстве и прочих радостях?

Леррэм не отвечает. Удобная привычка – игнорировать неприятные вопросы, - надеюсь, в моей мыслефразе достаточно сарказма и Кошки знают значение таких интонаций.
Но она все равно не удостаивает меня ответом.

Так, всё, отдохнули и будет. Вряд ли от телепата можно скрыть, что в общем и целом жив и цел. Прикидываться трупом бессмысленно. Я стискиваю зубы – щеку сводит знакомой короткой судорогой – и переваливаюсь на бок, подтаскивая под себя ноги. Сейчас опереться на стену, главное, не левым плечом – и подняться.
Дыхание рвется, будто из воздуха выкачали весь кислород, перед глазами цветет праздничный салют, но встать все же удается. Три шага до забранного решеткой окна. Я смогу их сделать. Даже на одной ноге. Смогу.

За пыльным стеклом - ага, первый этаж - по-прежнему темно, но ночь явно на исходе. Синий прозрачный сумрак уже подмыт на востоке до прозрачности, вот-вот проступит голубизна.
Рассвет, который может стать для этого форта последним.
Если б эта куцехвостая зараза назвала мне цифры потерь, я бы чувствовала хоть какую-то определенность. Не сходила с ума, не пыталась прислушиваться – а так не могу не пробовать.

- Суоарр. Я потеряла Суоарр. А вы пятнадцать человек, - без выражения раздается вдруг за моей спиной. – Еще тринадцать сидят в подвале, как крысы, и трусливо отстреливаются вместо того, чтобы выйти и достойно встретить судьбу. Я все равно не прощу им смерти мрримаррх.

- Чьей?.. – я опираюсь ладонями на подоконник, разворачиваюсь, чтобы поставить на него локти и прислониться спиной. Медные глаза смотрят в сторону, холодным немигающим взглядом. Не Кошка, а змея. – Твою мать! Думаешь, я прощу?! Думаешь, можешь судить?! Какого дьявола меня сюда приволокла, я тебя по-русски спрашиваю!

- Тихо!

Когда в эти безумные часы я успела забыть об их способности велеть? Рот захлопывается так, словно в челюстях магниты.

- У тебя грязный язык, - сморщив переносицу, продолжает Леррэм. – Я хотела поговорить, но вижу, что не стоит. Свою задачу ты выполнила, осталось подождать.

Чего?

Может, она и способна заставить меня молчать физически – но приказать не думать не в ее власти. Точнее, в ее – но не со мной. Спасибо сэнсэю, вовек не рассчитаюсь за практику.
Кошка налетает на мою блокаду со всего маху, можно сказать, мордой в стену. Несколько секунд она всей силой воли давит на защитный контур, так что у меня вновь начинает плыть перед глазами недавно остановившая вращение комната, потом по-звериному фыркает и мотает головой. Руку дам на отсечение, что удивленно. Впрочем, особо вслушиваться некогда.

Чего подождать? – продолжаю с нажимом, не отводя взгляда от ее лица. – Пока твоя мяу-команда не придет позавтракать? А ты воздержишься. Пойдешь травы пожуешь, вон луг за стеной…

Она подскакивает с пола, как серо-рыжая пружина. Отчасти пыльная, отчасти ржавая – но и гибкость, и подвижность на месте. Выпущенные ножные когти раза в три длиннее тех, которые на руках – а она меня сейчас и ими, кажется… Впрочем, я же сама…

- Я сказала молчать, - низкий вибрирующий голос отзывается у меня в диафрагме. Вздернутая верхняя губа демонстрирует двухсантиметровые клыки. – Есть можно и холодное. Хочешь так – убью тебя сразу. Не провоцируй.

Дыши, Ник.
Дыши.
Смотри в глаза.
Собаки такого взгляда не выносят… а Кошки?
А еще я, оказывается, говорить могу. Ух ты.

- Идеалистка Леррэм солгала? – И улыбаться, как давно никому не улыбалась. – Я гожусь и для ее ужина? Ну валяй. Безоружную обезьяну, которую вы дополнительно разодрали, чтоб не прыгала – отчего не убить!

- У вас слишком тонкая кожа. Как молочная пенка, - пальцы с выпущенными когтями подрагивают у моего лица, почти задевают скулы и ресницы. Сдерживает бешенство? Моррав тоже не нравились мои умозаключения.
Не пытаться отодвинуться. Чем там пахнет наш страх?.. Я не боюсь. Не сейчас.

- То есть вы не хотели меня пластать, просто коготки не втянулись, - чуть отвожу голову назад, чтоб не напороться на лезвия, и понимающе киваю. – Конечно, это случайность.

Леррэм щурится на мой жест, потом медленно опускает руки. Напряженные плечи заметно обмякают, затем она встряхивается, словно выбравшись из воды, и вновь усаживается, небрежно хлопнув по половице рядом с собой:
- Тебя не держат ноги. Сядь.

- Надумала пообщаться? – Насчет ног она права. Но я не готова в этом признаться. Кошка фыркает:
- Беседа помогает скоротать время и мешает убивать.
- Прекрасно. Твоё собственное или пословица? – Я со вздохом делаю шаг от окна. Легко сказать «садись». Проще упасть на карачки – нога почти не гнется, рука… не надо о руке.
- Речение нашего учителя, - Кошка вытягивает руку, проводит пальцем вниз по плечу. Левому.
Садисты проклятые, вся раса такая… Тянет полюбоваться на следы от своей пятерни? Почему-то кажется, что именно Леррэм меня от сверхкавказки отшвырнула.
Она смотрит с любопытством – а чего любопытствовать на схватившиеся, спекшиеся, огнем горящие раны?

- Что это?

Я скашиваю глаза на источник ее удивления. Мда. Красивая была татуировка. Теперь одно воспоминание осталось – кожа срастется и клякса расплывется, бесформенная, с ладонь размером… А на другом плече делать – так мастера уже в живых нет.

- Что это, - повторяет Леррэм, скользя краем ладони по пышущей огнем коже.

- Вы не делаете татуировок? – я отбрасываю ее руку. Тонкое запястье со стальными сухожилиями отходит в сторону плавно и мягко, а затем неумолимо возвращается, замирая в миллиметре от порезов – и Леррэм кидает на меня короткий взгляд из-под прищуренных век. Сообразила, что больно делает, стерва?

- Ты постоянно ругаешься, - замечает она отстраненно. – У вас другая структура кожи, я не думала, что будет… так.

Да, она.

- Вы не делаете татуировок? – повторяю я вопрос. Хотя зачем, ясно же, что нет. Сквозь шерсть какой рисунок проглянет?

- Нет, - подтверждает Леррэм мои мысли. – Что означает этот символ?

Они любопытны. Странно, что в обоих измерениях это свойство осталось неотъемлемой чертой вида. И мурзик, и Кот любят игры и исследование неизвестного.
Они не похожи на нас… их пытливость иного сорта… и все-таки.

- Лабрис. – Я давно не произносила этого слова вслух. А ведь когда-то представлялась как именем, звоня по телефону сетевым подружкам: «Привет, это Лаб. Увидимся вечером?» В другой жизни остались те вечера. И форумный ник, и символ принадлежности к…

- А что это? – Леррэм склоняет голову к плечу, я чувствую воспаленной кожей ее дыхание. Пытается разглядеть под кровяной коркой линии.

- Боевая секира амазонок, - при первом слове я невольно бросаю взгляд на дверь, она у Леррэм как раз за спиной. Бой еще идет. А мы тут как в плохом боевике с претензией на психологизм: два врага, запертые вместе. Точнее, один враг запер другого. Если я хочу отсюда выйти, и побыстрее, нужно что-то делать. Вот только что? Испортить воздух? Да я под страхом смерти не смогу так… опозориться.
А недавно обмочиться боялась, ехидно замечает внутренний наблюдатель.
Продолжать разговор. Продолжать, пока ситуация не изменится. Других вариантов нет.

- Кто такие амазонки? – Леррэм хмурится, затем, не прикасаясь, чертит в воздухе абрис татуировки. Довольно точно, кстати.
- Тебе лекцию прочесть? – я хмыкаю.

Что она там изрекла насчет беседы? – мешает убивать? – Прекрасный диалог завязывается! Культурный контакт, можно сказать. Излагаю Кошке человеческую историю и рассуждаю об оружии… Нет, не в этот раз.

- Можешь кинуть картинку, я поймаю, - предлагает Леррэм невозмутимо. – Представь то, что нужно описать, и я увижу твоими глазами.
- Мне ничего не нужно. Это тебе приспичило.
- Фр, - отметает мое возражение Кошка.
- Пф. - Я тоже умею издавать невнятные звуки.

И еще, кажется, рассудком трогаюсь. Не могу постоянно ждать, напружинившись, что дверь вот-вот распахнется и в нее ворвутся – может, все еще на четырех лапах – победители.
Не могу непрерывно вслушиваться, не раздадутся ли выстрелы наших, почему-то вышедших наверх.
Не могу все время бояться Леррэм – и одновременно с ней говорить.
Так что…
Допустим, я не сошла с ума… Допустим, у меня горячка от ран и бред.
«Кинуть картинку»? Да запросто. Одна грудь, боевой лук, минимум одежды. Заплетенные в косы волосы, распускаемые для боевого транса. Такими я их запомнила из любимой книги о подвигах Тезея. Ипполита была моей первой книжной любовью. А вот это – ее топор.

Леррэм молчит минуту, а то и больше, невидящими глазами глядя куда-то в район моего уха. Наверное, детали рассматривает.
А затем спрашивает:
- Почему у тебя на плече изображение этого оружия?

Потому, окончание на «у». Культурный контакт, воистину.
Впрочем, у них ведь символика может быть совершенно иной.
Голос хрипит, но не от волнения, а от усталости:
- Потому что я лесбиянка.

О Господи, ну вот еще этого непонимания мне не хватало. Какую картинку кинуть во второй раз? Для объяснения термина, так сказать… Раз мы рассуждаем абстрактно – явно не из собственных воспоминаний. Держи, кыса: фильм «Связь» у меня в тройке любимых, я на Вайолет дрочу до сих пор.

На сей раз Леррэм молчит дольше. На ее неподвижном лице разве что слегка подрагивают ноздри, но фон... Так смотрят головоломный детектив – стремясь не упустить ни одной детали, а то ускользнет суть. Наконец она медленно смаргивает и уставляется на меня с невыразимым выражением в глазах:
- Что это? Ведь здесь две самки. Так не бывает.

Интересно, у меня на лице равное изумление?

- В каком смысле «не бывает»?

Леррэм раздраженно дергает кожей между ушами, будто ее иголкой ткнули, и нетерпеливо повторяет:
- Здесь в лимэрррхх’е участвуют две самки. Зачем?

- Вот это непроизносимое у нас называется сексом. - Нет, я положительно не знаю, что можно сказать еще. – А у вас что, один гет, что ли? В смысле, только Коты и Кошки?

- Результат лимэрррхх’а – появление потомства. Что такое гет? – Отмерла: пожала плечами, встопорщила вибриссы. И цвет глаз опять изменился: был медный, стал почти бирюзовый. Занятно.

- Вы что, только ради потомства этим занимаетесь? Передовая раса, ничего не скажешь.

Если я не отвечу еще раз, пожалуй, в ход вновь пойдут размахивания когтями. Леррэм они не приедаются.

- Нам двадцать восемь тысяч лет по одной только письменной истории, - сообщает Кошка, вновь прищуриваясь и глядя мимо. Наверное, ищет в картинке фальшь. Ну, пусть поищет.

- Поздравляю, видимо, у вас Великих потопов не было. Только результатов развития что-то не заметно.

Сарказм пропадает втуне: Леррэм искренне не замечает ехидства. Миниатюрная по сравнению с сильными плечами голова поворачивается, взгляд втыкается мне в глаза:
- Какова суть процесса?

Жаждет вникнуть в теорию? Я сплю и брежу, наверное. Ну ладно, просвещать так просвещать.

- Вообще у нас этим занимаются ради удовольствия.

Вот это… морда, да. Наверное, попасть ей из пульверизатора в нос водой, и то так не сморщится. Что, фелинные ко всему еще и гомофобы? М-да, ну и противник у человечества. И ведь такие данные пропадут со мной вместе, а.

- Мой черед спрашивать, - быстро произношу, пока этот противник не очухался.

- Мм.

- Так у вас существуют исключительно пары Кот плюс Кошка?

Повторение – мать заикания. Но уж очень хочется получить ответ.
Леррэм нетерпеливо постукивает пальцами по полу. Когти втянуты, звук выходит глухим, и еще – теперь она заметно нахмурилась.

- Не понимаю. Зачем как-то иначе?

Я тоже не понимаю. Не догоняю и не врубаюсь. И наверное, уловить мое удивление несложно. Но то, что звучит вслух дальше, обескураживает куда сильнее.

- Если хочешь стать Матерью Прайда, конечно, будешь входить в лимэрррхх чаще, чем раз в три года, как полагается по Закону. Но в любом случае выберешь для этого Кота, а не свою мрримаррх. Потому что он…

- Кто такая мрримаррх? – Я перебиваю, но Леррэм же нарочно не ответила, когда я спрашивала в прошлый раз. Только пусть не заметит, что порядок задавания вопросов полетел. А про «раз в три года» и «Закон» подумаю, когда она выдаст еще какую-нибудь ерунду. Судя по всему, ждать недолго.

- Мрримаррх – сестра-подруга. Её выбираешь в детстве напарницей среди остальных, а став взрослой, приносишь клятву на верность. В присутствии всех зрелых в выводках.

Так. Суоарр. Упокоившаяся под нашими пулями, надеюсь, насовсем. Похоже, мои шансы выйти отсюда сгорели не в огне, а в напалме. Многия знания – многия печали…

- У Котов этот обычай тоже действует?

Но Леррэм спохватывается и, сверкнув глазами, демонстрирует клыки в неприятной усмешке:
- Твоя очередь, человек.

Логично, не возразишь. А если равняться по количеству инфы, полученной сейчас, спич затянется...
Я киваю.

- Вы вступаете в лимэрррхх не ради нового потомства? Тогда для чего? Зачем ты обозначила, что участвуешь в нем, на своей коже? Почему вы издаете звуки боли, но прибегаете к этому занятию… как к виду досуга?

Скорее всего, передо мной еще одно белое пятно в психологии чужаков. Отсюда и град вопросов. Не на юность же Леррэм списывать, в самом деле?
А еще я, похоже, начинаю прозревать, и мне не нравится собственная реакция на это прозрение. Считать себя адреналиновой наркоманкой до сих пор оснований не было.

- По пунктам. Повторяю: ради удовольствия. На плече – потому… ну, например, потому что я горжусь тем, что это делаю. А звуки мы издаём не только от боли.

Кошка внимает, опустив глаза и философски чертя когтем по старому дереву пола. Неудивительно, что в царственной задумчивости все-таки заезжает мне по тыльной стороне ладони. Посидела, оперевшись на здоровую руку, называется… Что теперь – ложиться?! Или к стене отползать, что есть задача многим не равная? Сволочь, нашла когтеточку.
Кошка выдыхает сквозь зубы – не злое, но все равно шипение. Раньше я думала, они шипят, как в книжках пишется: «Ш-ш-ш…». Ничего подобного, скорее «Х-х-х…», причем на выдохе, горловое. Наверное, в итоге оно будет последним, что я услышу.
- Заткнись, - сообщает Леррэм без выражения и бесцеремонно дергает меня за запястье.

Язык у кошек не предназначен для зализывания. Особенно такой «молочной пенки», как она отозвалась о нашей коже. И все равно – она пробует. Так, что теперь мой черед сипеть от боли: полное впечатление, что крупным наждаком по порезу проехалась. «Я займусь твоей рукой», да? Ах, чтоб тебя…
Пальцы у Леррэм как в той поговорке про сталь в бархатных перчатках, можно не пытаться вырваться – но нет, она отпускает так же внезапно, как цапнула, и даже выглядит слегка сбитой с толку. Лучше б следила за своими ятаганами, черт побери. Спасибо, мышка обойдется без трогательной заботы напоследок. Не кровит при нажиме и ладно.

Тяжелое молчание давит на затылок, как бетонный блок: не иначе я, отвергнув попытку помощи, в очередной раз показалась Кошке дикарём, и она оскорбилась. Ну и правду о себе ей слышать всякий раз неприятно…
Кстати о правде.

- А почему ты считаешь, что мы стонем от боли?

Леррэм долго не отвечает: я успеваю несколько раз прислушаться к воцарившейся в форте тишине, оценить по окончательно посветлевшему небу, что солнце заглянет в окно максимум через полчаса, и еще раз прикинуть возможность добраться до склада с оружием. Она за эту ночь менялась несколько раз – или, может, менялась степень моего оптимизма. Судя по тому, как я оцениваю вероятность сейчас, оптимизм почил в той же яме, в какой надо валяться Суоарр. Мы Кошек обычно сжигали.
Впрочем, этих сожжем вряд ли. Тихо, наверное, потому что оставшиеся трое лежат в засаде и ждут, пока наши высунутся. Потому и пальбы нет.
Сидите тихо, ребята. Сидите, не пробуйте выйти. Меня нет, убита, можно не искать.

- Потому что это больно, - раздается вдруг, когда я уже не жду. Интонаций в голосе нет, втянуты, как когти. – Боль длится с первого укуса до выхода последнего малыша. Даже когда я вылизываю детей, мой язык напоминает телу, что я прошла лимэрррхх. Я принесла в мир новые жизни и получаю право на отдых. До войны это происходило раз в два-три года, график выстраивался после первой крови на всю жизнь. Теперь мы вынуждены… сократить время отдыха.
Моя мрримаррх сочувствовала мне, я сочувствовала ей. Мы вместе растили выводки и выбирали одних и тех же Котов. Но нам никогда не пришло бы в голову мучить друг друга, имитируя лимэрррхх!

Леррэм умолкает, а у меня отчего-то возникает ощущение, что даже жар в рассаженной лодыжке отступил. И тело слушается, кроме руки, конечно. Но ее можно не тревожить, сесть, подобрав под себя ноги, я и так сумею.
Вот если бы она еще растолковала, почему не считает свой народ людоедами, учитывая, что убивая людей, они их съедают…
Но и без того Кошка наговорила немало. Зачем?

- Не знаю.

Прекрасная манера откликаться только на то, на что хочешь. На самый простой и короткий вопрос – односложным бессодержательным ответом.

- Ты несправедлива. Я ответила на предыдущий, - зрачки в зелено-желтоватых, как прибойная волна у пляжа, глазах, встречаются с моими. Без давежа, без насилия над волей – но все равно я вздрагиваю. И таки усаживаюсь напротив, преодолевая протестующие мышцы: хочу, чтобы взгляды были на одной высоте. А в сидячем положении мы почти одного роста.
Да, она много рассказала. Правда, вопросов от ее ответа только добавилось. Обязательный окот… Веление закона… У них что, отсутствует само понятие «эротика»? Давай, женщина, в муках приноси детенышей?
Хм, при таком раскладе неудивительно, что от кинутой картинки Леррэм впала в ступор.

- Почему вам не больно, если…
- Вы с мрримаррх что – не прикасаетесь?..

Затыкаемся мы тоже одновременно. А потом – восславим идиотизм! – еще и смеемся.
У нее снежно-белые клыки и сияющие премоляры – резко очерченные губы открывают их во всей смертоносной красоте. А смех глубокий и низкий, у нас, людей, так никто не смеется.
Я, наверное, глупо смотрюсь на ее фоне со своими тупыми зубами поглотителя смешанной пищи. Зато умею стрелять – с правой, с левой, с колена и по-македонски. Жаль только, ее оружие всегда с ней, а мое не достать.

- Ты бы меня застрелила?

Черт.
Смех обрывается.
Ну что я – знаю?! Сослагательного наклонения не существует!..
А она сидит и разглядывает меня в упор. То ли прилежная студентка на лекции, то ли львица, загнавшая антилопу в угол. Просочиться мимо не выйдет в любом случае.

- Я же не отдала тебя собаке.

Вот. Я это озвучила.
Я дрянь, которую не то что отбивать не стоит… – прикончить прикладом в висок, и дело с концом.
Я не скормила Кошку сверхкавказке – и спасла ее прайд. А теперь этот прайд разносит мой форт. Для меня и слова-то нет. Я никто.

Леррэм сверлит меня глазами:
- Спасибо.

Никакого представления о такте… Может, в их чудном мире и деликатности не существует? Прибила бы. Оговориться, что в переносном смысле, или уловит смысловую разницу? Все равно ж в открытую мысли читает.

- Иди ты со своей благодарностью – знаешь куда? – Комок в горле сглатывается не сразу, но голос не предает. Уже неплохо.

Кошка отмахивается от моей злости, как от мухи, вздыхает и потягивается, прогибая затекшую спину. А потом оцепенительно простым движением заводит вверх ногу, чтобы почесать загривок. Мысли бегают, наверное. И щекочут.
Хорошо бы миру прямо на этом месте провалиться в тартарары, пожалуйста. Это меня точно сможет отвлечь – и останется шанс на самоуважение.
Я должна по-прежнему смотреть ей в лицо, я и хочу, но глаза не слушаются: раскрытые бедра с нелюдским расположением мышц, пыльно-белый подшерсток под рыжей остью, ряды острых темных сосков, почти неразличимых в пухе, сгущающемся к низу живота… Не смотреть нельзя, не видеть невозможно. Спасибо и на том, что она быстро возвращается в прежнее положение: колени сомкнуты, ноги вбок. Одной рукой опирается об пол, локоть второй на изгибе бедра. Почти зеркально повторяет мою позу, только изящества больше.
Черт побери, я ненавижу кошек. С детства. У меня аллергия.
Посмотреть ей в лицо. Можно не краснеть: все равно не поймет, о чем я думаю, ни при каком раскладе. Слава Богу, не все мысли читаются буквально…

- Ответ еще имеет смысл?

Ни тени иронии, но тон недовольный: не поняла, хотя явно старалась. Есть чему обрадоваться.

- Имеет, раз переспрашиваю!
- Мы не притрагиваемся сверх необходимого минимума. У нас не так много нервных окончаний, чтобы тактильное взаимодействие имело смысл, но дело не в этом. Прикосновения в любом случае неприятны, они… нервируют.
- Блюдете прайваси?
- Что?
- Забей. А подробнее про отсутствие нервных окончаний?

Неподалеку от Леррэм чертит по стене светлую полосу первый луч солнца, и глаза Кошки, поймав его свет, вспыхивают золотом:
- У нас иная структура кожи. И мы не любим боль.

Ха.

- Мы тоже.

- По вас не скажешь.

Уела, да? Кончикам пальцев становится жарко, так что приходится шоркнуть по ремню джинсов – сбить чувствительность.
У меня всегда руки теплеют, как по заказу, я этому раньше радовалась – кому понравятся ледяные пальцы на шее или холодная ладонь под свитером… ласка должна быть теплой.
Хотя какая разница, тут же мех. И нервные окончания не заточены под ласку…
Ой ли?
Ник, ты кажется крышей едешь.

- Я же сказала, секс – это вовсе не больно.

- Укус – всегда боль, но без него шшимахс – нестерпим. «Закон велит, хоть тело бежит». Не больно царапать, не больно рвать, но… Не смейся, человек!

Спохватилась. Как же, давно не унижала представителя низшей расы. Я все равно улыбаюсь, кажется, назло, и Леррэм хмуро зыркает исподлобья:
- Что ты находишь забавным?

- Кусаться, царапаться… Милый вид общения. Кто-то здесь недавно рассуждал об ограниченности. Хотя с вашими языками неудивительно, что ничего иного не придумали.

Я уж молчу про то, как «небольно» терзают их когти.

- Ты издеваешься?

- Отнюдь. А нежность?

- Нежность годится для детей. Когда мы достигаем возраста первой крови, осязание изменяется.

- А у мальчиков как возраст изменения определяется?

- По девочкам из общего выводка. У вас нет строя, подобного нашему. Самым близким аналогом является, пожалуй… - она явно роется в памяти и наконец с облегчением припоминает термин: - Матррриархат. Но у нас нет властной вертикали.

- Радостно сообщаю, что хоть в чем-то ваше общество мне нравится.

- Неужели? – Презрительная гримаса, достойная банки дешевых консервов, полученных на обед вместо «Вискаса». Или чем там породистых кормят?

- Не язви обезьяне, останешься в проигрыше.

- Фрр. Так зачем это делать двум самкам?

Я знала, что мы в это опять упремся. Кто-то наверху явно развлекается, глядя на нас в коробке старой комнаты. Дыши глубже, Ник, тут просто душно. И ври себе поувереннее.

- Другая кожа, помнишь? Нам друг друга трогать приятно.

- Это традиция?

Ха. Какая традиция может быть, тем более в этой стране… Я качаю головой:
- Просто иногда мы влюбляемся в таких, как мы сами. Понимаешь? И хотим быть вместе. У вас есть любовь?

- Да. Мрримаррх. И лэррдхаррд. У Котов.

- А… Нет, всё понятно.

- Что тебе понятно, человек?

Достала, не могу. Не знаю, сколько там у нее было выводков, но она явно не домохозяйка. У них поди и статуса подобного нет. Она воин, убийца, Глава Прайда. А еще по нашим меркам дивная хамка и абзац какая зеленая в вопросах, касающихся…

- Зелёная?

- Тебя не учили, что читать мысли нехорошо?

- Я не всегда успеваю. Часть ты слишком хорошо блокируешь. Чем тебя привлекли мои сосцы, я не…

- Неважно!! Я спрашивала, ты в курсе, что это нехорошо?!

- Агххххх!

Не шипи. Ты же никогда не играла в такую игру, правда. Вон как крылья носа раздуваются. И когти подергиваются: высовываются-прячутся.

- У меня имя есть, - добавляю вслух тоном ниже.

- Да, ты Ник, я знаю. А я Леррэм.

- Отлично, сочтём, что познакомились. – Самое время проявить выдержку и проигнорировать, что мои обращения к самой себе она считывает без зазрения совести. Продемонстрируем широту мышления. – Теперь прекрати непрерывно обращаться ко мне «человек». Я тебе не Маугли.

Она смаргивает, но хватает ума – не переспрашивает. Вместо этого:
- Вы в принципе не создаете пары?

Да, ей нравится эта игра. Половина слов сыплется в мыслеформах, половина вслух, диалог на такой скорости, что сторонний наблюдатель, наверное, через полминуты сдвинулся бы.
А у меня спина согрелась и озноб ушел.

- Почему, создаем, бывает даже, на всю жизнь.

- Ты одиночка? У тебя есть поднятые выводки?

- Слава Богу, нет. – Только детей мне для полного счастья не хватало в зоопарке, в который превращается окошаченная Земля. – И пары тоже нет.

- У тебя нет мрримаррх?

Кажется, Леррэм предполагала иной ответ. Во всяком случае, отсутствие «выводков» вызвало меньшее удивление.

- Она меня бросила. – Вот так, всего три слова. И никаких сантиментов. Что столько времени мешало сказать это себе с той же прямотой?

Кошка озадачивается. Надолго. Потом произносит вполголоса:
- Но как такое возможно? У нас пару разбивает лишь смерть.

Лицо ее невольно омрачается.
Нет, Леррэм, Суоарр не вернешь, а беседа мешает убивать. Так давай, продолжай с человеком разговор за жизнь и о сексе. Еще минут десять – и я убежу себя, что мелкие мурашки щекочут затылок и шею вовсе не оттого, как ты смотришь, ожидая пояснений.

- У нас бросить бывшую так же просто, как у вас – любить, не прикасаясь.

- Но наши касания не равны вашим! А вам нравится, вам не больно, так почему?..

- Ну, может, нам нравится делать больно другим способом. Мы же лживые обезьяны.

Алису я пережила. И Ингу, до нее – тоже. Правда, с тех пор больше на подвиги не тянет. Разве вот некоторых Кошек просвещать напоследок своим жизненным примером. Перед тем как стать завтраком.

- Да не планирую я тебя есть! – Леррэм взвивается с пола всеми четырьмя лапами и с размаху бьёт передними по стене. По штукатурке пролегают восемь глубоких борозд, она кусками отваливается – и на куски сверху медленно трушится известковая пыль. Красиво сердится, не откажешь.
Короткий треугольный хвост, гибкая как хлыст поясница…

Но ведь мы касаемся домашних кошек – и они сами тянутся к рукам! В чем разница, если у этой расы такие же пальцы?

- Вы убиваете и съедаете нас.

- Не всегда.

Кажется, здесь я обречена на неотвечание. Это вот, выплюнутое ею, даже репликой назвать сложно. Ладно. У меня созрел иной вопрос.
- Леррэм, - окликаю Кошку, которая раздраженно водит смешным хвостом и стоит, отвернувшись и угнув под немыслимым углом голову. – Леррэм.

- Ммр.

А что я могу еще сказать? Я сама ее разозлила. И даже не могу встать и подойти, чтобы…
Что? По плечу похлопать, если дотянусь? По спинке погладить?
…Нет.
Не буду думать об этом, не буду, ничего не буду.

- Леррэм, если не пересмотрела мнение обо мне, как о невкусном ромштексе, вернись, что ли? Не слишком увлекательно беседовать с твоей спиной.

- Я вообще не звала тебя разговаривать.

Очень логично и по-взрослому, правда? Ну, как хочешь.

Я успеваю проверить на сгибание-разгибание колено, щиколотку, пальцы обеих рук и левое запястье. Всё драное и чуть что начинает мокнуть сукровицей, но вроде разорванных связок не наблюдается.
Кошка возвращается минут двадцать спустя, ну просто абсолютно независимо от моего оклика.
Я люблю собак, а этих вот – не понимаю. Ладно.

Она, видимо, что-то обдумала за время молчания. С заткнутой, между прочим, телепатической заглушкой. Без ее голоса, то мягкого и неровного, то взлетающего в визг, здесь было слишком тихо.
…И не раздалось ни одного выстрела.

- Сколько мы здесь будем сидеть? – интересуюсь максимально скучающим тоном. Мне все равно, совершенно неинтересно и вообще я сижу на чердаке, забаррикадировавшись шкафом. У меня хороший блок, она сама это признает.

- Сколько потребуется, - неохотно откликается Леррэм. – Охота продлится, пока мы не переловим людей.

- А зачем нас перелавливать? Зачем вам вообще этот форт?

- За тем же, зачем вам. Укрытие, форпост, дом.

- А жителей перебить.

- У нас нет другого выхода.

Затаенный вздох, надо полагать, был плодом моей фантазии. Человечность ей во всех смыслах несвойственна.
В любом случае, пока Леррэм кружила по периметру комнаты, дышалось легче и думалось лучше, чем когда она снова устроилась напротив. На хрена сама ее позвала, а?
Слишком изящная поза. Слишком много грации. Слишком много чуждости. И перебор с женственностью. При том, что у нее даже груди в нашем понимании нет!
О Боже, пошли мне приступ крапивницы, может, я перестану чувствовать ее близость каждым сантиметром кожи.

- Ты так и не ответила.

Неужели мы всё еще о разнице в физиологии? Право, так же нельзя. Со мной вообще о сексе лучше не говорить, а она…

- Почему?

Черт возьми.

- Потому что мне больно и нестерпимо хочется дать кое-кому промеж глаз.

- От слов? Как от них может быть больно?

Конечно, с ее силой прямой посыл куда подальше можно и проигнорировать. Как говорили наши бабушки: сила есть – ума не надо…
Черт бы побрал эту смесь любопытства и участия. И глазищи, как две луны в разгар лета: огромные, круглые, а зрачки пульсируют, шире-уже, в такт ритму сердца, наверное.
Я не буду получать удовольствия. Я буду мстить. Главное, помнить, за что.
У нее вздрагивают когти. Улыбнуться, качнуть головой: не воспринимай дословно. Вдохнуть. Выдохнуть.

- Дашь до себя дотронуться?

Можно было и без слов, я за эти сутки скилл на годы вперед прокачала. Но вслух сложнее, а надо, чтоб было сложно, и – и чтоб она отказала наверняка.

- Как прикосновение проиллюстрирует, что слова причиняют боль? – Кошка пружинисто подается вперед и держит меня взглядом. Сперва созерцала, как натюрморт, а теперь именно держит, и я падаю, твою мать, проваливаюсь в её взгляд, как в зелёно-золотую пропасть, и ни один флирт по аське или скайпу давно уже вполовину не отзывался внутри так, как эти гляделки.
Я хочу, чтобы она поняла.

- Что именно?

- Прекрати хвататься за последние мысли.

- Просто не улавливаю смысла, - произносит она и вдруг, не договорив, наклоняет голову и выдвигает вперед плечо, подставляя линию от загривка до уха: - Попробуй.

Вот тебе и отказ.
Что вы знаете о русских горках?..

С усилием встаю на одно колено, подтаскиваю под себя вторую ногу – и тут же теряю равновесие от прошивающей от колена до паха боли. Сразу и рухнула бы, но ладонь со сведенными чашечкой пальцами ловит за талию и удерживает, словно я ничего не вешу. Спасибо, что подчеркнула, кто тут главный.

Оторвав задницу от пола, я даже выше сидящей Кошки. Перед глазами у меня ее округлый лоб и разлетающиеся уши, а если повернуть голову – линия сведенных лопаток. Грива, будто в салоне колорированная от сине-серебряного в охру, разваливается по обе стороны шеи на плечи, открывая спину… И даже сквозь густой меховой покров мне вдруг бросается в глаза, как неравномерно располагается подшерсток на загривке и между лопатками. Где-то мех редок, а где-то вообще залысины затянувшихся, но не заросших новой шерстью шрамов.
Черт побери, это…

- Что это? – я не касаюсь бесшёрстных мест, но Леррэм всё равно дёргается. Молча. – Почему?..

- Ты видела наши клыки.

- И это что – каждый раз так?

- Ну да. Это инстинкт, даже если лишшэд… если я не сопротивляюсь.

- А…

Нет, я не могу спросить этого вслух. Представляю себе позу кошачьей любви, и в памяти против воли воскресает прочитанная где-то фраза: кошке при совокуплении всегда больно, поэтому кот ловит ее и прикусывает, чтобы зафиксировать. Как она сказала: «Закон велит, а тело бежит»?

- Да, это больно, - откликается Кошка глухо.

Следующим движением я опускаю обе ладони ей на спину. Прямо на рубцы.

Громовое рычание внутри и снаружи оглушает, как горный обвал. Полыхнувшие бешенством глаза – суженные щели – оказываются напротив моих так, что ресницы почти задевают ресницы. Но отодвинуться, увеличить расстояние невозможно – Леррэм держит мою шею в «строгаче» не хуже, чем у сверхкавказки: когти выпущены на полную. Сейчас пальцы дернутся, и живая сталь сомкнётся ровнёхонько у меня в трахее, вот и попробовала, Ник, ну как, легче стало?..
…А еще у нее изо рта не пахнет ни рыбой, ни гнилью. И если она перестанет щериться, то я совладаю с сердцебиением. Потому что это эффект внезапности, а не прежний невозможный ужас.

- Прости, мне следовало предупредить, - начинаю как можно мягче, пытаясь поймать яростный взгляд. Только бы это не был амок. Если Кошка реагирует на соитие вот так, понятно, откуда потом полосы на шкуре. Я даже отчасти понимаю мужчину: ведь на ленточки возлюбленная порежет. – Леррэм… Я не сделаю тебе больно, слышишь?

Злым собакам нельзя смотреть в глаза… А Кошкам? Я не знаю. Я смотрю – как смотрела бы на такую, как я сама.

- Ты… ты, дуррра, - медленно и хрипло выдыхает Леррэм, когда я уже не могу без дрожи в мышцах удерживать равновесие, и размыкает когти. А потом втягивает, освобождая меня, и я бессильно оседаю на пятки.
Сейчас. Три минуты перерыва. Я все равно не могу пока оторвать взгляд от того, как ее когти неспешно скрываются внутри лап. Вот там – между пальцами – кожа точно должна быть нежной…
Черт, куда она собралась?!
Я не среди приматов и меня только что едва не нашинковали в порыве чувств, но я всегда трудно усваивала, что следует бояться. Поэтому без затей хватаю Леррэм за запястье:
- Наорала, обманула – а теперь сваливаешь?!

От неожиданности она замирает на середине движения. Не иначе собиралась разнести еще одну стену, а я помешала.

- Ты дотронулась там, где никому не позволено!

- Ты не предупредила, что нельзя! Сама показала!..

- Могла бы догадаться!

- Разумеется! Только я, в отличие от тебя, не гребаный телепат!!

Уф.

Она медленно возвращается в прежнюю позу и вдруг принюхивается. Внюхивается, если точнее, спасибо, носом мне в подмышку не ткнулась. Польщена и тронута, только зачем понадобилось меня обонять, неясно. Кстати, в той жизни, где я опрометчиво собиралась добраться в одиночку до форта, я мылась. И было это вчера, так что потом от меня нести не может.

- Что говорит твой нос?

Леррэм встряхивается и задумчиво хмурится, отклонясь назад всем корпусом:
- Тебе не страшно.

А – ну да, естественно. «Запах страха» и все такое.

- Почему тебе не страшно?

- А должно?

- Мм-гм. Ты поняла, что я едва?..

- Не чиркнула по яремной вене? Вполне.

Леррэм еще пару раз дергает носом и внимательно смотрит, приблизив лицо вплотную. Зрачки почти круглые, верхняя губа напряженно подрагивает... Кстати, на шее у меня осталась пара царапин – саднят. Запах крови она, наверное, чувствует тоже. Да и когда мой порез пробовала – ну ладно, залечить – там ведь тоже была кровь. Может, мне правда встретилась вегетарианка?

- Ты очень странная, - констатирует Кошка. – Тебя волнует, не станешь ли ты пищей, хотя я заверила, что не рассматриваю тебя как добычу. Но не испугалась, когда я едва не лишила тебя жизни.

- Импульсивность – не то, чего стоит бояться, выбирая свой пол. Хотя ты не поймешь, правда?

- Нет.

Поразительно. Леррэм признает свою некомпетентность.

- Но я позволю тебе дотронуться еще раз. И постараюсь с собой совладать, - добавляет она, отворачиваясь. В солнечном свете в шерсти вспыхивают яркие точки, меняющие положение при каждом кошачьем движении. Я разглядываю их, пытаясь выровнять дыхание и придушить ненормальную радость. Наверное, слишком долго, поскольку Леррэм принимает молчание за сомнение:
- Если ты хочешь… Ник.

В телепатическом канале есть плюс. Не надо тратить слова.

Леррэм поднимает руки, ладонь к ладони, и разглядывает, что-то прикидывая, так, словно видит впервые. Потом выпускает когти – и бьёт, до упора, по пальцы всаживая лезвия в многострадальную половицу.
Я постараюсь не думать о том, зачем.
Я попробую мстить.

- Не включай Зов, - прошу вслух, и на сей раз голос предает: приходится сглотнуть, чтобы повторить, как мантру. - Я не сделаю больно.

Она не отвечает, только отрывисто кивает.
Господи, ей-то это зачем?

…Тонкая кожа на бугристо-неровных стянувшихся рубцах где-то посерела в цвет шерсти, где-то все еще розовая, относительно новая. Может, они нарочно не сводят следы, оставляют, как ордена – за выводки…
…Говорят, в зоопарках прирученные львы тоже любят, чтобы их гладили.
…Мои ладони почти вдвое меньше, чем ее – зато у меня другие навыки…
…Я всегда думала о Багире вовсе не так, как полагается ребенку, читающему сказку.

- Ведь не больно, правда?

- Нет. Но это не имеет ничего общего с…

- Погоди и увидишь.

- Ты даже не моего вида!

Замечательная наблюдательность.
Когда я касаюсь тыльной стороны ее ладоней, Леррэм едва не выдергивает когти и шипит сквозь стиснутые зубы. Но я все равно провожу указательным пальцем – очерчиваю место выхода когтя, глажу тонкую бесшерстную перепонку.
Скажи, что тебе неприятно. Ну? Солги, если умеешь.

- Сколько вы живете? Обычно?

- Около ста десяти лет, - голос такой низкий, что трудно разобрать слова, и явственно вздрагивает. И я вздрагиваю, и – мне хочется тронуть ее еще.

- А тебе сколько?

- Тридцать семь…

- Совсем девчонка. Я коснусь опять?

Она так долго думает, что я начинаю вновь дышать: после задержанного вдоха воздуха не хватает до удушья. Наконец Леррэм вытаскивает когти из рассыхающегося дерева, встряхивает запястьями, то ли пыль сдувая, то ли разминая после напряжения, и спрашивает хмуро:
- Зачем?

Ответить бы: «черт знает», и ладно. Но он не знает. А она и подавно не ведает, как это – когда грудь, наличие которой уже подзабылось, вдруг обретает чувствительность и лифчик начинает тереть, словно в него сыпнули крошек.
Когда сперва под ложечкой, а потом всё ниже, глубже становится горячо, как от хорошего виски, и словно отпускается какая-то пружина, позволяя жару спуститься вниз. И до тягучей боли хочется, чтобы между ног оказалось что-нибудь, хоть что-то, обо что можно потереться, сжимаясь изнутри в жаркий ком…
Когда хочешь только дотронуться, а лучше – чтобы дотронулись до тебя, и ничего не можешь с собой поделать, потому что ты, оказывается, долбанная извращенка и эта, как ее, ксенофилка.

- Я могу потрогать там, где тебе хочется. - Леррэм даже руку протягивает.

Остужает не хуже ведра ледяной воды. Голову.
Телу наплевать, оно бессовестное: сжать бы эту рыже-дымчатую пясть бедрами, и гори всё синим пламенем минут пять.

- Не стоит, - я отдергиваюсь от жеста доброй воли, и очень зря: хрупкое равновесие тут же рушится. – Черт!..

- Ваша мифология запутанна и хаотична, я не могу понять, что это за персонаж, - раздраженно отмечает Леррэм, возвращая меня в исходное положение. Послал же Бог девочку для соблазна… И кстати, положение она не улучшила. Потому как решила, видимо, что чем ближе я нахожусь, тем устойчивее.
Было бы, если б можно было в случае чего без предупреждения схватиться за плечи, не рискуя остаться без рук или без головы.

- Нормальная мифология. Ты не могла бы отодвинуться?

Опять эти глаза около моих. Раза в три больше человеческих. А вот подначка вполне людская:
- Зачем?

- У тебя заело на одном вопросе, - вздыхаю ей в лицо. – Кто говорил о личном пространстве?

- Но ты ведь не делаешь больно! – возражает Леррэм совершенно искренне.

Вот так и начинаются революции. И сколько можно спрашивать, в самом деле?

Я демонстрирую Кошке раскрытые ладони. Потом медленно, почти не дыша, поднимаю руки – и кладу по обе стороны ее лица, задевая кончиками пальцев края ушей. Оказывается, когда грива не вздыблена – эта голова лишь чуть больше моей…
Леррэм не вздрагивает, нет, каменеет на полувздохе – не иначе собиралась что-то сказать, а стало не до того.
У нее четко очерченные скулы, бархатистые, будто флокированные, а под линией нижней челюсти - мягкий пух. На контрасте с остью вокруг ушей ощущение поразительное: там шерсть выглядит мягкой, а на деле как проволока. Но все равно хочется разобрать прядь к пряди…
Я не гладила раньше кошек, никаких. У меня от пребывания с ними в одном помещении начинался ринит, а однажды отек Квинке приключился.
Но я догадываюсь, как это следует делать. Чуть согнуть пальцы, не нажимая, найти линию горла – и от него двигаться к подбородку.
Вот так. Не страшно, верно? И глаза закрой…

Короткая злая дрожь продергивает спину от шеи до поясницы; Леррэм, конечно, ощущает обе мои руки, но она же сейчас не смотрит, какая ей разница, две или одна?
Я однажды оскользнулась на гимнастическом бревне и с размаху села верхом, так, что только кончиками пальцев до земли достала. Три дня было больно в туалет ходить…
Если сейчас отнять правую, здоровую, ладонь, опустить вниз и с силой надавить, где надо, средним пальцем – еще некоторое время я буду мыслить практически спокойно. Х-хочется верить…
…Вот только глаза Леррэм сразу открывает, яркие, ни на секунду не затуманившиеся:
- Что ты делаешь?

Дура.
И я тоже дура. И я не успела.

- Ничего.

- Мне показалось, что тебе как-то… не так. И ты необычно пахнешь. Это связано с тем, что мы делаем?

- Очень мило с твоей стороны было поведать о наблюдениях вслух.

- Но…

Нет, заткнись. Пожалуйста, просто заткнись. Простой вопрос – для смены темы:
- Тебе неприятно?

Леррэм наверняка чувствует мой фон – не иначе поэтому качает головой и в самом деле затыкается. Правда, настороженное выражение с лица не сходит.

- Ну и сосредоточься на новых ощущениях.

Мне не привыкать не кончать. Алиса быстро поняла, что у меня это сложно, приходится тратить больше десяти минут, и особо не заморачивалась. В итоге я обычно доводила ее до оргазма, а сама догонялась в душе. Привыкла.
Не вовремя во мне эта горечь шевельнулась. Ох и не вовремя. Говорят, память тела хрен сотрешь… Так вот, правду говорят.

Медленно скольжу ладонями по линии шеи, провожу мизинцами по ключицам; главное, не измениться в лице. Пусть Леррэм размышляет о совершенном открытии: две самки разных видов вполне способны друг друга… потрогать.
Или пусть поразмыслит, чем столь притягательны ровные ряды ее грудей – были там котята или нет, а эстетические рецепторы у меня и впрямь закоротило. Прохладные соски в тёмных ореолах, гладкие, почти жесткие, прячущиеся в подшерстке… Дунешь – найдешь – накроешь влажным пальцем – обведешь по кругу… Только будь внимателен, будь предельно внимателен. Вдруг происходящее покажется ей постыдным? Или больно сделаешь?

В какой-то момент я пугаюсь, что в самом деле причинила боль: обращенные к внутреннему слуху уши воспринимают звук как горловое рычание. Спустя долгие две секунды и три удара сердца до меня доходит, что это мурлыканье, и я еле сдерживаюсь, чтоб не застонать от восторга: получается. У меня – всё – получается. Кошка мгновенно умолкает и распахивает глаза, в которых отражается что-то похожее на испуг:
- Ник!..

Что? Естественно, я слышу. Ты ведь тоже слышишь, как у меня сердце об ребра колотится.
У Леррэм вздрагивают губы. Теперь уже обе и заметно.

- У нас так не принято. Мурлычут лишь дети.

- Я никому не скажу…

Тембры у нас сейчас, наверное, совпадают – я не узнаю своего голоса. И еще мы так близко, что дыхание смешивается, а не касаться – преступно: найдены и сжаты меж пальцами три из восьми, я хочу найти все.
На пятом, когда клыки Леррэм впиваются в нижнюю губу, я отвлекаюсь и аккуратно вталкиваю ей в рот свои пальцы.
Кошка растерянно размыкает челюсти:
- Что ты…

- Ну, сама же сказала, что есть меня не будешь. Так вот чтоб и себя не ела.

Наверное, если у них табуированы прикосновения, то и самое простое отсутствует?..

- Мм?

- Не размыкай губ, - предупреждаю коротко. И когда этот тон успел воскреснуть.

Леррэм порывается что-то сказать, возразить, но я быстрее: опускаю ладонь ей на лицо, от носа до подбородка. Почти не прижимаю – ей все равно не до того чтобы спорить: я как раз нашла, один за другим, последнюю пару сосков. Самую тёплую наощупь, нижнюю.
Наверное, с Леррэм этого действительно никто не делал, потому что удержаться от мурлыканья явно выше ее сил. Я слышу, что она пытается – по тому, как рвется дыхание, - но не справляется, горло вибрирует неостановимо.
Еще она больше не открывает глаз и явно принуждает себя не вздрагивать – особенно когда я задеваю пальцами внутреннюю поверхность бедер. Пусть принуждает. Так даже лучше.
…Лицевые мышцы медленно расслабляются, челюсти сходятся под мягкой кожей щек. Я отнимаю ладонь от ее лица и плотно прижимаюсь губами к сжатым губам.

Молчи, ладно? Я не знаю, совпадем ли мы по ПэАш-балансу. И у тебя наждак вместо языка.

У вас очень странные… обычаи. Зачем ты это… зачем…

Стон прорывается сам, то ли от досады, то ли оттого, что давно дышу через раз:

Зачем, зачем, как будто на все вопросы можно ответить…

Мы упираемся друг в друга коленями, и меня уже ноги не держат: аффект аффектом, но есть же предел. Обнимаю Леррэм свободной рукой за шею, вынуждая нагнуться, и наощупь пытаюсь сесть. Одну ногу она подтянула под себя, другая вытянута. Очень кстати было бы устроиться напротив.
Леррэм послушно наклоняется – слишком послушно, чтобы я сообразила, что она не следует за мной, а направляет, и все, что я могу – закусывать губы: сесть удается даже слишком удачно. Поза «раздвинутыми ногами на мускулистом бедре» - это мечта мазохиста. Леррэм слишком теплая… А джинсы у меня – видимость. Летние бумажные.

Я не буду, я… сумею… не податься ни вперед, ни назад, о, Господи, да что же это… Я только пару раз… и остановлюсь, да, остановлюсь, я смогу… Я же человек.

ногти и заусенец нет. Это важно, поняла? Мы, люди, в моменты нежности друг друга не царапаем…
Леррэм отвечает резким вдохом без выдоха, рот у нее по-прежнему на замке, но молчит.

…И даже если она после этого решит со мной покончить, я буду считать, что победила. Потому что там, где подшерсток становится рыжеватым и сходятся невозможно длинные ноги – она такая же, как любая из нас. Вздрагивающая при дыхании всей линией живота, медленно, но неизбежно раскрывающаяся навстречу моей ладони...

Леррэм вздрагивает, как от удара, распахивает глаза и отстраняется от поцелуя. Вовремя, я бы сорвалась и превратила его в французский – не смогла удержаться. Что с того, что у нее рот больше, когда кусаешь нежную кромку губ – размер идет к черту…

Ох! Зачем так-то?!

- Падать на раненую руку больно, твою мать!

- Могла упасть на меня.

- Не могла!

Быстро, сбивчиво, без сложных речевых конструкций…
Отлично, и смотри на меня, смотри.
Да, я верну пальцы туда, откуда выдернула при падении. Да, я сделаю тебе так снова. И снова.
Вот так, детка…
Не настолько мы и разные.
Она опьяняюще мягкая, скользкая, как мокрый шёлк, и узкая – три пальца не втолкнёшь, и у меня слишком давно никого не было, надо было хоть порнушку смотреть время от времени, хотя даже после гигабайта порно я бы сейчас горела так же.
Я – не – выдержу…

…Леррэм кусает так внезапно, что я, лежа сверху, пропускаю даже движение вперед.
В шею под ухом. В плечо около ключицы.
В руку под локтем, зараза…
О-ох, какая ж зараза, а… не иначе что-то у меня в воспоминаниях выудила… Да, я люблю укусы, я даже просила Алису – когда понимала, что вот-вот кончу, это была финальная деталька, после которой взрывалась радуга…
Но сейчас-то!..
Вот сука, а!.. В смысле Кошка… Мозг, прощай…
У меня, кажется, не ходила одна нога? – ерунда... Сюда могут войти? – Какая разница! Обхватить Леррэм бедрами, сесть – она поможет с равновесием... Что за джинсы, одно название, хоть бы внутренний шов был пожестче…

- Твоя одежда, - распугивает остатки мыслей севший шепот, - могу я ее срезать?

- Я тебе срежу!

- То есть – нет?

- Щас всё прекращу!

- Ясно…

Я ее трахаю, в полном смысле слова лишаю невинности, она бьётся, как рыба на сковородке, и все равно разговаривает! Кто она после этого, а…
Зато не шипеть и не скалиться, когда я раз за разом провожу ей пальцами вверх-вниз, нарочно задерживаясь на середине движения, уже не выходит…
Ну давай… Я сама кончу, если ты в финале будешь так же откровенна. Наверное, эффект телепатии, иначе объяснить невозможно – ощущения удваиваются…

Нет, все-таки сука. Чертовски умная сука: блеснувший коготь попросту прорезает джинсы вместе с бельём. Я даже вскрикнуть не успеваю. Леррэм фыркает и точно копирует мое движение: облизывает пальцы. Она ведь не смотрела в тот момент! Верь закрытым глазам, ага…
Оценивает, находит результат удовлетворительным – и просовывает между нами ладонь. И сжимает… всю меня – жаркой горстью. Воздуха бы, воздуха, вдохнуть… Ах-х, да – пожалуйста...
Давай же...

Леррэм выгибает вверх, мне навстречу, так, словно костей в ней нет вообще, а потом когти рук впиваются в доски – даже в забытьи хватило памяти от меня отдернуться.
А я ведь уже чуть не… Может, потому она и забилась вот так – сразу же. Поймала… мою картинку.

Щепки летят – только жмурься.
Долгий прерывистый рык отзывается у меня в грудной клетке, а потом Леррэм почти удивленно стонет и, захлебываясь, переводит дыхание. Вот только руку я убрать и не подумала - и ее, явно неожиданно, накрывает вновь, раз за разом приподнимая в судороге – и оскалу сейчас позавидует любой боевой… Может, я успею, пока…

…Нет, не успею. Люди думают в сексе – только о себе. А эти и задыхаясь удерживают на радаре того, кто рядом. Кошачья телепатия… Неожиданный аспект.
Сильная горячая ладонь отводит мою бесполезную руку, - да, все равно не получилось бы, но я не могла не попробовать, - а потом в прорезь в джинсах – и не только в них – протискивается длинный палец. Средний.
Вполне по-нашему.

Вот только, я вам скажу, когда вас трахает Злейший Враг Человечества пушистым пальцем, в котором утоплен кинжального размера коготь… Делая это впервые в жизни и не лажая даже в мелочах… Только что кончив под тобой и еще дрожа…То осознание происходящего крышу сносит на седьмом толчке вглубь. Я знаю, я… посчитала.
О, Господи!


***
…Бух. Бух. Бух. Удары чужого сердца отдаются внутри головы, расплываются радужными пятнами под веками. Скула и ухо немилосердно ноют – другой стороной морды лица падать надо было, этой хватило приложиться о насыпь… А грудная клетка у Леррэм пожестче насыпи будет. Камень в велюре.
…Бух. Бух. Бух. Канал всё еще открыт, поэтому, наверное, так гулко и громко, заполняя весь мир. Кошачье сердце бьётся мерно и нечасто, дыхание выровнено. Ну да, она в отличие от меня после оргазма не вырубилась. Только почему обезьяну с себя не спихнула сразу, неясно. Как же прайваси?

Я не усматриваю нарушения.

Блин, Леррэм… Ну и голос у тебя. Впервые кончила, что ли? В жизни.

Если ты называешь словом «кончить» произошедшее, то да.

Мало того что снова читает мои мысли, еще и сумела заставить меня покраснеть.
Значит, в самом деле лишила девочку невинности…

- Почему девочку?

Нет, пока она говорила на мыслеречи, было легче. Вслух ее интонации просто непристойны. Мы вроде враги. Гм. До недавнего времени, по крайней мере, были. А теперь ее мурлыканье отзывается во мне глубокой виброй, а на вибру у меня всю жизнь была глупая предсказуемая реакция, я даже мобильники всегда покупала, оценив, как они встряхиваются во время звонка. И в машине любила чувствовать вибрацию мотора – расслаблялась, успокаивалась и начинала хотеть Алису…
Надо бы взять себя в руки. Ну ладно Кошка, она новый опыт получила. А я-то с чего заново гусиной кожей покрываюсь? Вспоминаю ее дрожь подо мной, мольбу: «Еще»?
Было и сплыло.
Облизнуть пересохшие губы, пару раз сглотнуть для верности. Ресницы, правда, упрямо не расклеиваются…

- Потому что мы живем в среднем около семидесяти лет. И мне скоро стукнет тридцать. Я тебя старше, чуешь? Если пропорцию составить.

- Ммр. Почему семьдесят? Мы говорили с другими представителями вашей расы, на востоке, они живут около ста. Ты знаешь островной народ?

- Э-э… Ты кого именно имеешь в виду? У нас островных территорий, знаешь ли…

- Тех, на чьем языке «кошка» звучит как «неко».

Да у нее талант возвращать к действительности! Будто пощечину дала. Всё, полежали и будет. Подъем. Выпрямляемся и садимся.
…Снова верхом. Хоть бы ноги сдвинула!

Если укусить себя изнутри за щеку, в чувство прийти легче. Я кусаю. Не помогает.
Мне самой не помешало бы сдвинуть ноги. Слезть с Леррэм, скатиться к чертовой матери кулём с этой тонкой талии, перестать ощущать пушистое тепло… Вибра от мурлыканья пропала, и на том спасибо.

И все же она не велела меня убить, когда поняла, что я смогла предупредить своих.

Леррэм следит за мной из-под полуопущенных век:
- Я тебя не держу.

- И ноги тоже!
Да, звучит достаточно убедительно.
По крайней мере, она снимает меня с себя без всякого усилия, как куклу, обхватив руками под ребра.
Только вместо того чтобы отбросить, укладывает рядом. Спасибо хоть не к себе на плечо, я могу нормально вытянуть гудящие ноги, пошевелить ступнями – и опереться на щекой на кулак.
В нос бьёт мускусом. И пальцы склеиваются.
Интересно, она вылизала лапу после того, как..? И не стошнилась?

- Ты что-то упоминала о том, что мы смердим.

Лучшим было бы промолчать. Но уметь сдерживаться – это ж не обо мне.

- Угу. – Леррэм философски втягивает-выпускает когти на руках, пару раз рассекает собранными для удара пятернями воздух – ни дать ни взять дворовая трехцветка греется на крыльце и ловит бабочку. Солнце в окне позади золотит ржаво-рыжую кисточку на ухе, край щеки… Правда, и против света я вижу, какие яркие у Леррэм глаза.

- Ну так и? – Похоже, ответа не дождаться.

- Смердите вы мерзко. – И прежде чем я успеваю выругаться, она добавляет: - Кроме тебя.

Отлично, просто вау.

- Давно у Кошек в моде двойные стандарты?

Она недоуменно морщит нос:
- Почему двойные? Мы не любим запах чужаков. Это правило: обоняние принимает членов прайда и отторгает остальных. Поэтому мы образуем группы в детстве, пока привычки более гибки, и чем позже, тем сложнее принимаем примкнувших. Ну и вообще – запах нового Кота всегда сперва противен, а затем…

- Стой-стой, погоди, - только бы не расхохотаться. - Ты намекаешь, что я – обезьяна, как ты любезно талдычила всю ночь! – теперь для твоего обоняния вроде нового осеменителя?!

- Ник…

- Да иди ты нахуй, Леррэм!

- Ник!

- Что, маршрут не поняла? Нахуй – это к своему прайду и его членам, во всех смыслах! А у меня только пальцы!

И какая сила вздергивает меня с пола…
Когти перед глазами рассыпаются пятью искрами: на каждом по солнечному блику.

- Да пошла ты! - Я отбрасываю ее руку. Что интересно – удается.

Какого лешего мне почудилось, что случившееся произошло сколько-нибудь всерьез? Любопытство. Единственное роднящее нас качество. Простое любопытство.

- А ты, между прочим, вообще не собиралась испытывать удовольствия, - напоминает Кошка негромко. – Планировала за что-то мстить. За что?

- Как только вспомню – сразу тебе скажу.

- Ты иронизируешь?

- Нет, твою мать, я радостно шучу!

Кошка низко наклоняет голову, глаза вспыхивают:
- Умерь тон.

- А то что? Снова заткнешь мне рот? Валяй, силовые методы – ваше всё!

- Придётся, - она будто в раздумье пожимает плечами. Потом делает шаг вперед, заключает меня в объятие и согнутым пальцем поддевает подбородок:
Не размыкай губ.

Иного поцелуя у нас быть не может. Но и от этого у меня руки сами собой распускаются из замка на груди – а потом обнимают гибкую спину. Струны мускулов, камешки позвонков… Изгиб невыносимо женственных бедер. Детка, невозможность губ в губы фигня – вот если бы я могла тебе показать, что умею языком…
Леррэм чёрти насколько выше. Как же умудрилась изогнуться, что кажется стоящей почти прямо, просто склонившей голову?..

Я буду тебя помнить.

В смысле?

Ее сердце бьётся около моего уха, под сомкнутыми веками оранжево от наступившего дня.

В смысле сейчас я тебя вынесу на кромку леса – и ты уйдешь. Доберешься до города, вызовешь подмогу. Если успеете – застанете нас здесь.

Дыхания не хватает – думать и целовать. Мысли – чтоб представить, что она планирует меня выпустить. Просто выпустить. Зачем же держала столько?..
Леррэм, кажется, ощущает мое недоумение и отстраняется. Правда, рук не размыкает. Смотрит куда-то в стену, молчит – и наконец роняет задумчиво:

- Я хотела установить мирный контакт. Когда-то это следовало опробовать. По телепатической связи мы распространим полученную информацию…

- О последнем получасе не забудь отчитаться.

Наверное, я обрываю слишком грубо, потому что она умолкает. Потом качает головой:
- Это только мой опыт.

- Разве ты не обязана поделиться с коллективом? Или с новой мрримаррх, когда сойдешься… Чтоб делать друг другу приятно, как я научила? – Что-то из ее рассказа я определенно усвоила. Только совсем не социально-значимое.

- У меня не будет новой мрримаррх, - возражает Леррэм ровно. Слишком ровно, но пробивать на эмоции сейчас не хочется. – Нас разлучила смерть, от которой я не уберегла. Мне не нужна другая. – И без паузы: - Тебе пора.

- А насколько далеко простирается телепатическая связь?

Она переводит взгляд с подранной когтями стены на – почему-то – мочку моего уха, рассматривает колечки мелких серег:
- В вашей системе длин – примерно на пятьсот километров между контактёрами.

Полезная информация.

- Я ожидала, что ты захочешь принести своим какие-то ценные сведения, - кивает Кошка. – Могу заверить, что не обманываю.

Их, наверное, станет легче убивать, когда я расскажу всё, что вынесла из своего небольшого приключения. Как странно: рассудок еще отказывается осмыслить, что я буду жить, а планы уже появились.
Прежде всего стоит попытаться заживить все травмы. И подумать, как забить кляксу, оставшуюся от лабриса.
Кстати, ей придется как-то объяснить своим, куда я делась.
А мне – убедить военных, что я – первая из всего человечества – смогла вырваться от Кошек. У них, пожалуй, возникнут вопросы.
Но это все потом.
Сейчас нужно усмехнуться, глядя в чуждое каждой черточкой лицо, закинуть руки ей на шею, запуская пальцы в немягкую гриву. И проговорить, пристально следя за реакцией:
- Как ты верно сформулировала – это только мой опыт.

Леррэм долго смотрит в ответ, не мигая. Потом сощуривается и договаривает непроизнесенное:
- Надо обратиться по имени, назваться и верить, что будешь услышана.

Отлично.

- Мне можно верить, кисонька.

- Мар-тышка.

Ну хоть без раскатистого «р».

- Шим-панзе.

Она фыркает, не слишком весело, но определенно забавляясь:
- Не имеет значения.

Ну и ладно.

- Вы перебьёте жителей форта, пока я вызову помощь.

- Как успеешь.

- Если успею – мы перебьём вас.

- Это война, Ник.

- Как ты об этом спокойно рассуждаешь! А кто хотел контакта?

- Так он ведь состоялся. Но ты не можешь не привести подмогу, а я не могу запретить своему прайду Охоту.

- Что-то я об этом обычае слышу впервые. К людоедству отношение имеет?

Непроницаемые, внезапно хризолитово-зеленые глаза. Узкие зрачки. Леррэм отталкивает меня, пружинисто подбирается и напряженно всматривается в никуда – сквозь дверь – в коридор.
Потом резко поворачивается:

- Трррёп закончился. Похоже, твои соплеменники решились на последнюю вылазку. Тебе поррра сваливать.

- Да черта с два! Выпусти меня к ним, Леррэм, я прошу тебя, пожалуйста!!

- Нет. Даже я не остановлю Мэйллорхта сейчас. Нет шансов.

- Это твой Кот?

- Ради ваших богов, человек!.. Убирррайся!

- Охота! Охота на тех, кто стал моей семьей! Ты соображаешь, что несешь?! Я должна остаться здесь, с ними! Пусти! Пусти меня, ты должна понять!.. Стерва, зараза, сволочь!..

Кажется, я продолжаю кричать и тогда, когда она плотно затыкает мне рот велением. По лицу текут слезы и пот, но что значит человек против тигра – с голыми руками? Если смотреть на вещи здраво – ноль без палочки. А если добавить тигру идеально сбалансированную осанку, навыки воина и дар телепатии – от нуля не останется даже абриса…

Леррэм не тратит времени на препирательства, ни на борьбу. Она просто перекидывает меня через плечо и распахивает окно, влёгкую сладив с заржавленным шпингалетом. А потом выпрыгивает – и во весь мах несется к опушке.
Здесь, на воздухе, вновь становятся слышны беспорядочные выстрелы.

Я приведу помощь, даже если будет поздно. Все равно прайд хотел оставить форт себе – как укрывище. Если спасать окажется некого, мы хотя бы выбьем отсюда врагов. И уничтожим.
Если у вашего народа с чувством справедливости не окончательно по нулям, ты поймешь – я всего лишь сравняю счет.

Но когда подоспеют люди с автоматами, я дам тебе знать. Вызову и помогу уйти, оставив внутри остальных – ведь мрримаррх среди них все равно уже нет, а Охоту ты не одобряешь.

Дальше общнёмся без статистов.

Леррэм ставит меня на ноги и критически осматривает, явно сомневаясь, что я способна передвигаться без посторонней помощи. Ну да, на мне ж нет места, которое бы не болело, и разукрашена я будьте-нате... Да ерунда. Пока дышу – надеюсь, а значит, до джипа в любом разе доберусь, к нынешнему вечеру или к следующему.
Не люблю прощаний, и – что ей сказать? Ей, вот такой как сейчас: прижатые к голове уши вздрагивают, глаза косят назад, шкура дергается? – не удачи ведь желать.
Кошка рвется туда, где возобновился бой и куда я при всем желании не успею как солдат. А пойти на корм, когда тебя уже спасли, хоть и против воли, как-то глупо.
Что ж, не будем друг друга задерживать.

- Здесь же, на опушке. Вон под теми старыми елями. Позову – придешь?

Леррэм в задумчивости наклоняет голову и перед тем, как на четырех умчаться прочь, проводит по моей шее пальцем с наполовину вышедшим когтем:
- Приду.