Дожевываю и прикуриваю, наконец-то... Боже, какой кайф!

Единственное, что его несколько портит - когда я приду домой, с тобой нельзя будет поцеловаться сразу. Придется сначала зубы чистить. Девочки - не мальчики, они такие вещи на дух не переносят.

Но соус от шавермы все равно прекрасен.



Очередная смс-ка: "Жду тебя дома. Мерзнет хвост. Твой зайчик".

Зайчик, блин, ты мой зубастенький... Ладно. Пишу ответ. "Бегу домой. Согрею хвостик. Недорого. Твой котик".



Ты действительно встречаешь меня в костюме зайчика. Такая розово-пушистая и затянутая в сеточку.

Только дебилы думают, что костюмы зайчиков - пошлость. Они просто никогда не рвали на теле любимой женщины все эти сеточки и помпончики, розово-трогательные, пушисто-беспомощные... Не целовали красные отпечатки на белой коже, не знают, как ползут под руками все эти ниточки-веревочки... Это просто прелесть, что такое...



Так вот, ты встречаешь меня в костюме зайчика. Вся такая побритая-помытая-надушенная, что мне мгновенно становится стыдно за свой соус от шавермы. И штаны у меня... грубые и даже слегка грязные. И ботинки.

И вообще, я совершенно тебе не подхожу. Не знаю, что ты во мне нашла.



- Где там наш замерзший хвостик? - спрашиваю я томным голосом. Аж самой смешно.

Ты послушно поворачиваешься спиной. Действительно, розовый комочек искусственного меха над вырезом в сеточке смотрится исключительно замерзшим.

Я прикладываю ладонь к твоей коже, и ты вздрагиваешь.



А мне до невозможности нужно в ванную. Почистить зубы и умыться.

Но момент настолько трагичен, что отпускать тебя никак нельзя.



- А какой зайчик сейчас пойдет в ванную греться? - я подталкиваю тебя к дверям ванной комнаты, плюнув на неснятые ботинки. Все равно вечером мыть пол. - А кто у нас сейчас так согреется... - Ты такая податливая, если прижать тебя прямо к уличному свитеру, то под пальцами сразу набухают - до каменной твердости - маленькие горячие соски.

Я целую тебя в шею. Чертов соус от шавермы!

Не отпуская тебя, чищу зубы. Это быстро. Когда спишь с девочкой - моментально привыкаешь к этому постоянному мытью и чистке зубов. Может, мне не слишком повезло с бывшим мужем, а может мужики просто к этому не слишком чувствительны… не знаю. Но девочки – они и есть девочки. Надо, чтобы все было свежепомыто и свежепобрито. Иначе никак.



Ты прижимаешься спиной к дверному косяку и закрываешь глаза. Я понимаю, что до кровати тебя довести не удастся и надо прямо сейчас, буквально секунда в секунду... успеть. Иначе все твое настроение и вся подготовка к моему приходу - все к черту.



Наш любимый номер - пальцами обеих рук под тонкую сеточку на самом горле, около розовой опушки, и в стороны - раз...

И твое тело выгибается мне навстречу, розовея тонким отпечатком сетки. И трещат китайские ниточки-резиночки... Носите сумки тяжелее пяти килограммов, дамы, и вы с легкостью порвете на любимой женщине ее эротическое белье...



Интересно, что ты чувствуешь сейчас? Я прижимаюсь к твоей теплой, такой беззащитной коже грубой шерстью свитера и целую тебя в губы.



На мгновение мы повисаем в каком-то странном пространстве, где нет ни воздуха, ни звуков, только твои теплые губы и холодная кожа под моими ладонями. Твои волосы, моя ладонь у тебя на затылке, твои крепко зажмуренные глаза... и вот я уже скольжу куда-то вниз, прикасаясь носом, губами, лбом, буквально упиваясь твоим запахом - чистым и нежным.



Меня всегда безумно бесил этот - интимный, потаенный - запах у мужчин. А вот твой мне нравится. И дело даже не в чистоте кожи и качестве мытья. Девочки пахнут совсем по-другому - чисто и сладко.



Я встаю на колени. Пол через джинсы кажется неимоверно горячим. Хотя что там неимоверного? Обычный теплый пол, каких в сталинских домах пруд пруди.

Я прикасаюсь к тебе губами и ловлю самый первый твой вздох. Даже не вздох, а такой... приглушенный всхлип. Это очень важно - я до сих пор не уверена, что все делаю правильно.

И если ты вот так всхлипываешь - значит все в порядке.



Странно, мне всегда кажется, что клитор у женщин имеет свой, отдельный вкус - немного металлический, совсем не такой, как у остальной кожи и слизистой. И я сразу научилась отличать эту точку просто на ощупь, с закрытыми глазами. Губами и языком. А ты тогда похихикала и сказала, что у меня талант.

Не знаю никакого таланта. На мой взгляд, надо быть просто деревом, чтобы этого не чувствовать.



Ты напрягаешься, вытягиваешься в струнку вдоль дверного косяка, встаешь на цыпочки. Пальцы с накрашенными черным лаком ногтями скребут по кафелю в безуспешной попытке зацепиться за кусочек твердой реальности. Я чуть усиливаю нажим и притягиваю твои бедра еще ближе. Это - каждый раз как борьба. Как будто ты не даешь себе кончить, а я каждый раз вынуждена проламываться сквозь всю шелуху, которая накопилась в твоей голове. Сквозь комплексы, сквозь детские обиды, сквозь... И навылет.



Несколько секунд, томительных и солоноватых, и ты начинаешь стонать. И сползаешь вниз, оказываясь со мной лицом к лицу - прилипшая ко лбу рыжеватая прядь, синяки под глазами - и я в который раз машинально отмечаю, насколько нелегко тебе дается наша совместная жизнь.

Это не то, что с мальчиками - тут не соврешь и не сделаешь наполовину.

Девочки - они всегда честно и безжалостно, всегда – до конца, до последней капли крови.



- Я люблю тебя... - шепчешь ты и закрываешь глаза.

- Маленькая моя... - я прижимаю тебя к себе и буквально несу в комнату.



Так бывает почти всегда - после оргазма ты засыпаешь мгновенно, прижавшись ко мне всем телом, переплетясь руками и ногами, тепло дыша куда-то в шею.

Я не могу заснуть в такой позе, но нарушать твой сон и переворачиваться мне тоже не хочется. Поэтому я расслабляюсь и просто думаю... думаю... думаю...



Флэшбэк первый.



Мы познакомились так пошло и нелепо, как могут познакомиться две обыкновенных, не первой свежести женщины в большом городе. Ты платила в кафе. У тебя не хватило денег. Я дала тебе сто рублей - совершенно без намека, просто так. Ты настояла на том, чтобы я оставила тебе свой телефон - на предмет возврата долга.



Многие считают, что любовь - это когда глаза в глаза и сразу "О, да! Это она - моя единственная". Абсолютная глупость. Я езжу в метро четыре раза в день и постоянно ловлю на себе взгляды. Именно такими наивными, как у щенка, глазами и смотрят на меня девочки. Так и хочется повесить на лоб табличку "Занято". Странно, но "Занято" именно в голове...



Ты не показалась мне ни красивой, ни хрупкой, ни нежной... Все основные метки, которые я, как правило, высматриваю в девочках, у тебя отсутствовали напрочь.

Напротив, ты была довольно агрессивна, и в какой-то момент у меня возникло желание сломать тебя и посмотреть, чем все это кончится. Как ты будешь выглядеть, когда сдашься? Как закроешь глаза, как закусишь губу, когда я дотронусь до тебя?



Вся проблема была в том, что до этого жизненного поворота у меня все было как у всех. Я никогда не спала с девочками.



Так уж вышло, что между "нравится" и "я это делаю" лежит огромная пропасть. Нравиться может что угодно. Сделать... о да, сделать - это надо еще решиться.



Особенно, когда у тебя есть муж и ты считаешь себя вполне счастливой. И не изменяешь ему уже столько лет, что словосочетание "красивое белье" становится для тебя чем-то вроде рекламного ролика - красиво, конечно, но не про тебя.

Вот халат - это совсем другое дело. Халат - это наше, российское, все.



Но соблазнять девочек в халате - моветон. Поэтому в результате титанических усилий мне удалось купить себе набор белья. Впервые потратив на такую ерунду сумму, сравнимую с недельным бюджетом нашей семьи.



Сам процесс соблазнения проходил крайне нелепо - мы обе боялись своих желаний, обе предпочитали не затрагивать скользких тем, но, так как расстаться сил тоже не было, мы ходили и ходили кругами по разным кафе. Что, кстати, давалось мне большим трудом. В связи со свежекупленым бельем и ежедневно бритыми под него частями тела.



Теперь, вспоминая этот период нашей странной жизни, я все чаще думаю, что этот купленный мною набор, который я стирала и надевала каждый день, был просто символом. Как кольцо на пальце. Договор о намерениях с самой собой.



Так мы и гуляли месяца три. Пока не настала зима. А потом я плюнула на все и договорилась с подругой насчет свободной квартиры. Там-то все и случилось - на чужом диване, на чужом постельном белье, под фотографиями каких-то неизвестных мне смеющихся людей. Я еще подумала, что они смеются над нами.



Кстати, по мере раздевания я обнаружила на тебе совершенно замечательные трусики - белые, хлопковые, на которых танцевали розовые зайчики с отставленными попками.

Наверное, я слишком серьезно готовилась к этому свиданию...

Ты целовала следы, оставленные на моем теле дорогим кружевным бельем, а я тогда впервые в жизни почувствовала себя неимоверно, просто до головокружения счастливой.



С мужем я разъехалась буквально за неделю, оставив у него стойкое ощущение того, что с моей головой что-то явно не в порядке. Боюсь, я сильно посодействовала развитию его комплексов. Потому, что через пять лет совместной жизни узнать, что твоя жена не вполне женщина - для хрупкой мужской психики это удар, скажу я вам.

Мы не расстались врагами, но и друзьями нас после этого разговора вряд ли можно было назвать.



Я отмыла квартиру, натерла полы, купила новое постельное белье, и ты переехала ко мне.



Так начались наши странные будни.



***



Невский проспект, поздняя осень, желтые листья и желтые огни рекламы Райффайзен-банка... Мелкий дождь, и, как всегда, нет зонтика.

Зато есть две сумки в двух руках и одна на плече. Меня нельзя пускать в магазин...

Твоя просьба купить по дороге маленький йогурт обернулась покупкой целой кучи страшно нужных в хозяйстве вещей. Действительно, разве можно пройти мимо таких необходимостей, как травяная соль (и я уже представляю, как ты будешь есть свою курицу и удивляться, с чего бы это она такая вкусная) или маленькая бутылка мартини росса, которым можно так здорово поить друг друга.



Я тороплюсь домой. Я почти бегу, представляя, как ты обрадуешься всем этим вкусностям.



В метро в этот час почти пусто - я работаю настолько допоздна, что все приличные люди в это время уже давно сидят дома и радуются тому, что шелест дождя и ветер в лицо - это не про них.

Я сажусь на свободное сиденье и по привычке осматриваю сидящих напротив людей.

Две женщины с сумками. Три мужика с пивом. Еще две женщины – уставшие до полусонного состояния. И снова с сумками. Черт, да что же это с людьми такое творится? Или действительно теперь мужчины ничего тяжелее бутылки пива в руках удержать не могут?



Меня спасает плеер. Если его включить, то люди напротив кажутся не такими несчастными и уродливыми, обретают некий астральный смысл. Со смыслом они мне нравятся больше.



Я придумываю для них интересные истории. Две остановки - огромное расстояние, когда у тебя в голове такое количество ассоциаций.

Вот та дама (короткая стрижка, кожаная куртка а-ля пиджак, дорогие темно-синие джинсы), куда она едет? К кому может ехать такая дама? Почему она так тщательно прячет глаза, разглядывая обшлага своей куртки?

А может она - модератор фем-сайта, на котором я тусуюсь последние полгода? А что? Очень даже подходит...

Я внимательно вглядываюсь в ее руки, и дама неожиданно улыбается мне теплой материнской улыбкой.

Нет, она точно не модератор...



Я выхожу из метро. На улице ознобно-противно и практически пусто.

Единственное, о чем я сейчас мечтаю, это залезть в горячую ванну и обнять тебя.

Кстати, я же хотела купить тебе духи...



Ноги гудят после рабочего дня - я целый день ношусь по этажам, как ненормальная коза. И я твержу себе, что до теплой ванны осталось всего пять минут... всего три минуты... всего один лестничный пролет...



Ты открываешь мне дверь и шмыгаешь носом. Так и есть - точно плакала. И глаза натертые, красные, и носом хлюпаешь, как маленькая. Сумки с ненужными вкусностями летят на пол.



- Маленький мой, зайчик, что случилось?

- Ничего... - голос срывается в трагический шепот, глаза начинают катастрофически наливаться слезами. - Мне мама звонила...



О Боже, нет, только не это...

Твоя мама звонит нам примерно раз в неделю и потом у тебя начинаются острые приступы самобичевания. Это может длиться день, даже два, и мне ничего не остается, кроме как утешать тебя в твоем горе. Что я могу сделать, если учесть, что я и есть то самое главное зло, из-за которого у тебя все в жизни не так?



Флэшбэк второй



Ты уходила от мамы долго и трудно. По сравнению с этим мой развод с мужем был просто детским праздником.

Твоя мама до сих пор не знает, с кем ты живешь. И я даже приблизительно не могу сказать, что будет с нами обеими, если она узнает, что ты живешь с женщиной.



Иногда я думаю, что твою маму легко можно использовать в качестве какого-нибудь новейшего оружия массового поражения.

Она звонит нам раз в неделю - и это единственное, чего мне удалось добиться. Не чаще - чаще твоя психика бы просто не выдержала эти полуразговоры-полудопросы на два, а то и три часа. С придыханиями, обещаниями покончить с собой, слезами и небольшими, минут на десять всего, но зато очень бурными истериками.



После этих разговоров я отпаиваю тебя валерьянкой и мартини, а ты прячешься у меня на груди и плачешь. Я целую твои мокрые ресницы и распухшие губы и говорю тебе, что все будет хорошо.

После сотого повторения ты согреваешься и засыпаешь, а я остаюсь курить на кухне и думать о том, как иногда причудливо изгибается наша судьба...



Твоя мама хочет иметь внука. Причем – сейчас, сразу, лучше прямо завтра. Я не сказала бы, что она любит детей, но среди таких же, как она, пенсионерок внуки считаются хорошим тоном. С ними гуляют по воскресеньям, на них жалуются соседкам. Твоей маме просто необходим приличный внук. Или внучка. Маме все равно.



В сущности, ей все равно, она готова пережить даже твой отъезд. Но в качестве отступного мама требует внука. От нас.

То есть - не от нас, конечно, а от той пары, которую ты последовательно описываешь ей во время телефонных допросов.



У каждой нормальной женщины, по мнению твоей мамы, после почти года семейной жизни просто обязан родиться ребенок.



Мы не знаем, что нам делать. Я люблю тебя, а ты любишь меня и свою маму.



Я курю на кухне и думаю о том, что всякие искусственные методы - это слишком дорого, мы не потянем, тем более прямо сейчас. Да и кто знает, что за неведомых зверушек они там используют в качестве потенциальных отцов?

А позволить тебе выйти замуж и родить ребенка... я даже думать об этом боюсь...

Захожу в комнату. От кофе и сигарет слегка кружится голова. Ты спишь, свернувшись маленьким трогательным калачиком посреди моего огромного "супружеского" дивана. В комнате так тепло, так мирно, что мне на секунду и самой кажется, что у нас все будет хорошо.



Твой висок под моими губами теплый и чуть влажный. В комнате жарко, ты завернулась сразу в два одеяла, но даже в этом теплом и ласковом домашнем уюте, в свете ночника, мне все равно кажется, что я вижу какие-то тревожные признаки в твоем лице. В том, как ты морщишь нос, когда я целую тебя, в том, как плотнее заворачиваешься в свой теплый кокон... В золотистом свете твои волосы кажутся мне совсем рыжими.



Я люблю тебя так, что становится больно в груди.



- Ничего, - шепчу я себе, - ничего...



И иду на кухню раскладывать покупки. Почему-то раскладывание продуктов по полкам в холодильнике всегда действует на меня умиротворяюще.

Маленькая бутылка мартини россо - так и не пригодившаяся сегодня - отправляется на дверку.

Я вспоминаю вкус твоих губ, смоченных вермутом.

Мне больно... Мне всегда больно, когда ты плачешь, а я не могу сейчас же сделать так, чтобы все твои проблемы исчезли сами собой. Ты такая маленькая, несмотря на свой возраст, такая беспомощная во всем, что касается обычной жизни...

Я не знаю, как оградить тебя от этого мира... Да и надо ли?



Еще одна сигарета, еще одна чашка кофе и голова начинает кружиться почти до тошноты. Пора ложиться.



Стаскиваю с тебя свое одеяло и прижимаюсь к доверчиво-теплому боку. И уже в полусне, как озарение, на меня снисходит долгожданное решение проблемы.



Димка!



Флэшбэк третий



С Димкой мы знакомы так давно, что мне уже сложно представить свою жизнь без этого обаятельного безобразия. Он действительно неимоверно обаятельный. Девушки ложатся перед ним штабелями, и одно из качеств, которое он больше всего во мне ценит - это способность не поддаваться на эту его ауру.



Димка красив. У него русые волосы и голубые глаза. Он заразительно смеется и хорошо играет на гитаре. А еще он настоящий турист - в лучшем смысле этого слова. Он умеет варить суп из ничего и сам пришивает оторвавшиеся пуговицы.

Это совершенно не мой тип мужчины. Мне нравятся холодные, насмешливые альфа-самцы. Мне нравится завоевывать. Димку завоевывать не надо. В перерыве между экспедициями он охотно делает счастливыми одну-двух девочек из числа самых запавших на его гитару и пришитые пуговицы, а потом с таким же удовольствием уходит обратно в свои леса.



Я встречаюсь с ним на Петроградской, в маленькой кофейне. Он слушает мой рассказ - удивленно, иногда посмеиваясь, я курю одну сигарету за другой, пока не начинает щипать язык. Тогда я глотаю кофе - хорошего, черного, горького, такой варят буквально в двух-трех местах, да и то только своим - и продолжаю.



Я говорю и говорю, и в какой-то момент мне начинает казаться, что я на исповеди, а Димка - этот с самой юности знакомый добродушный остряк-самоучка - сейчас откинет с моего лба черную завесу-епитрахиль и скажет тихим голосом: "Отпускаю тебе грехи твои. И Господь отпускает". И я пойду домой - пешком, посреди грязи и огней своего города - как будто только вокруг меня и осталась весна...



Сахар растворяется в чашке, коричневея и разваливаясь на части. Пятая чашка. Я выдохлась. У меня нет больше слов, есть только надежда. Маленькая, хрупкая надежда на то, что Димка не откажет, не посмеется надо мной, не откликнется привычно-выученным "да-ааа... ну вы даете, дамы..."

Что в это раз все получится...



- Ну и чего ты хочешь от меня? - Димка задумчиво мешает ложкой свой остывший кофе. - Чтобы я тебе мальчика-производителя нашел? Так у меня их там в лесу как-то нет...

Внутри все обрывается. Наверное, я сейчас разревусь - я так долго готовилась к этому разговору, что сейчас услышать отказ - это невозможно, я просто не выдержу рассказывать это все еще кому-нибудь.



- Дима-аа... - шепчу я. - Милый мой, какого мальчика, ты что? Неужели ты думаешь, что я доверю... что я... - Горло перехватывает, и дальше я давлюсь какими-то нелепыми фразами о дружбе, доверии, любви...



- Эй... - Он тянется через стол и гладит меня по щеке. - Не реви. Я все понял. Ты ее любишь. Я понял. Я вам помогу. Хотя это смешно все, конечно...



Он говорит еще что-то и смотрит на меня. А мне уже все равно - я вскакиваю и несусь в туалет - мимо стойки с пирогами, мимо удивленных продавщиц, мимо белых дверей подсобки и чьих-то удивленных лиц... Трясущимися руками запираю защелку и рву кран с холодной водой. Меня буквально душит, выкручивает, выворачивает наизнанку... Я плещу в лицо холодную воду с дурным техническим привкусом и плачу. Так плохо мне не было еще ни разу в жизни.



- Прости меня, - шепчу я в пригоршню воды, - прости меня, маленькая, прости...



***



Пять часов вечера. Я выхожу во двор покурить. Холодно. Во дворе тихо и пахнет осенними листьями. Я курю, обхватив себя руками. Не для тепла, а просто потому, что меня трясет.

Сегодня у нас - день Д. Час Ч. Апокалипсис. Катарсис.



В следующий раз я выхожу примерно через час. Смотрю на соседний дом. Там, в неизвестных мне квартирах, у неизвестных мне людей, потихоньку начинает зажигаться свет. На третьем этаже в двух окнах раздвинуты занавески, и мне хорошо видно, как там, в тепле и уюте чужой квартиры (и почему чужие квартиры всегда кажутся такими недоступно-уютными?) ходят люди, включается телевизор...

Между рамами у них лежат яблоки. Много яблок - килограммов десять, наверное, запихали.

Я смотрю на эти яблоки и думаю о том, что у нас тоже все будет хорошо. Когда-нибудь. Яблоки - это отличная примета. Особенно сегодня. Сегодня...



Сегодня с работы я поеду не домой. Я поеду в гости. Потому что у меня сегодня дома гости. У меня гости, и я от них - в гости. Что ж... вполне логично. Я усмехаюсь. Все хорошо. Все хорошо - если бы не этот ком в груди...



Интересно, что ты сейчас делаешь? Затягиваюсь сигаретой и снова обхватываю себя руками. Ужасно трясет.



Должно быть, сейчас ты вышла из ванной. Как всегда - розовая, теплая, гладкая... От тебя пахнет духами и шампунем. Что ты надела сегодня, зайчик? Маленький черный набор из мягкой сеточки? Или наоборот - белое, кружевное, воздушное? Через час приедет Димка, и ты будешь кормить его ужином.

Простой, незатейливый ужин для одинокого мужика и соблазнительной женщины... Я уже почти ненавижу Димку. Господи, и зачем он согласился?



Долго щелкаю зажигалкой, прикуривая третью за эти десять минут сигарету. Не хочу обратно на работу. Не хочу смотреть на людей, улыбаться, не хочу смотреть на часы над столом и думать о том, как ты подходишь к нему, как он целует тебя, как запускает пальцы в твои волосы...



Половина седьмого. Я сижу как во сне. Автоматически улыбаюсь, записываю, выдаю, регистрирую, копаюсь в базах данных... Половина седьмого - он, наверное, уже пришел.



- Девушка, можно вас попросить найти мне диск? - Неужели у меня такое выражение лица, что хочется назвать меня девушкой? Нехорошо... Лицо надо держать.

Где-то он тут у меня был - твой диск... Я копаюсь в столе.

Сейчас он пьет чай. Медленно прихлебывает из чашки, смотрит на тебя... Возможно, ты смущаешься, а может и нет. Я не знаю, как ты ведешь себя с мужчинами - ни разу не видела тебя в мужской компании.



У Димки крепкие белые зубы и смешная бородка-эспаньолка. На время своих турпоходов он отращивает здоровую бороду - говорит, так теплее и комары не кусаются. А когда живет в городе - у него смешная маленькая эспаньолка.

Я представляю себе, как он улыбается и откусывает своими белыми зубами кусок моего пирога.

В прямом и переносном смысле - сегодня утром я расщедрилась на пироги с яблоками.



Девять. Конец рабочего дня. Я тру глаза и выключаю компьютер. Осталось совсем немного - разложить по стопкам бумажки, сложить очки и поставить телефон на зарядку. Я тяну эти - последние - моменты, как во время войны бойцы тянули последние секунды перед боем.



Сегодня мне не надо в метро. У меня сегодня автомобильный вечер. За мной заезжает Криста.



Я уже надеваю куртку, когда в кармане звонит телефон. Снимаю трубку и слышу почти забытое:

- Ну здравствуй, милая. За тобой подняться или сама спустишься?

- Сама, - бурчу я и улыбаюсь - первый раз за этот вечер. Этому вопросу сто лет. Как и ответу.



Я спускаюсь во двор. Она ждет меня в машине с выключенными фарами. Криста есть Криста - ничего не меняется... Ныряю в теплое нутро ее машины и зажмуриваюсь - даже духи все те же.



Кристина машина - это отдельная песня. Криста ездит только на фордах. Этот, кажется, уже четвертый, а внутри у них всегда одинаково - грязно, накурено, пахнет Кензо Уайт и играет Арбенина.

Мне хорошо в ее машинах - по старой памяти. Тут тепло и уютно, можно курить и стряхивать пепел в приоткрытое окно. А еще я люблю то, как она водит - уверенно, по- мужски...



- Тебя спасти? - Криста включает фары, и мы трогаемся. Она, как всегда, рвет с места, и на меня падают последовательно сначала сумка, потом пустая пачка из-под ее легкого Кэмела.

- Не... мне переночевать только, - парирую я. - Погоди, я смс-ку отправлю.



"Как ты, зайчик? Я волнуюсь".



- Интим боишься нарушить? - Криста бросает руль влево, и мы поворачиваем под прямым углом, оставив позади мужика на здоровой Тойоте. - А зря, я бы позвонила, - Она бросает на меня секундный взгляд из-под прищуренных век. Точнее - одного века. Вторым глазом Криста всегда смотрит на дорогу.



- Не цепляйся, а? - Я жду ответную смс-ку, считая минуты. Вот ты услышала пиликанье телефона, вышла из комнаты, прочитала, пишешь ответ...



- Она не ответит, не парься, лучше прикури мне сигарету. Она занята. - Криста смеется и выпускает дым большим кольцом. - А ты как дурой была, так и осталась. Надо было тебя трахнуть, милая. Еще два года назад. Несмотря на.



Я поплотнее заворачиваюсь в куртку.

Господи, сделай так, чтобы мне пришла смс-ка...



Флэшбэк четвертый



Криста была первой женщиной, которую я по-настоящему захотела. Не так, любопытства ради, а именно захотела. Она снилась мне в отвратительно жарких, похотливых снах. Ее низкий голос, твердый абрис губ и подбородка, холодный взгляд карих глаз... все в Кристе сводило меня с ума, заставляя по ночам метаться на широком диване.

По утрам я не могла смотреть мужу в глаза. Я вставала на полчаса раньше и бежала в ванную. Это помогало ровно до тех пор, пока не звонил телефон и в трубке не звучал низкий голос Кристы:

- Ну здравствуй, милая...



Через некоторое время я стала бояться спать. Стоило мне закрыть глаза, как мне начинала сниться такая невероятная дичь, от которой, как мне тогда казалось, покраснел бы даже Прянишников.



Во сне я парила над каменным полом, удерживаемая непонятной мне силой, не дававшей мне сделать даже самого малейшего движения, а Криста рвала меня на части. Практически в прямом смысле - я не могла кричать, захлебываясь беззвучными стонами. Это было страшно и мучительно сладко. Я просыпалась, вытирала о простыню липкие руки и шла в ванную. А в голове еще полдня звучал хрипловатый, низкий кристин голос: "Милая... милая... милая..."



Конечно, я не рассказала ей об этом. Мы вообще как-то странно общались. Она везла меня в бар и поила пивом. Я пила пиво и молчала, иногда поднимая глаза и разглядывая ее лицо - за эти месяцы я настолько выучила его, что могла бы воспроизвести в памяти с фотографической точностью. Два раза мы даже поцеловались. Торопливо и неумело, как две школьницы.



Я ждала, Криста не предпринимала никаких шагов, и постепенно мне все это надоело. И я разлюбила Кристу.



Это стало понятно сразу - как только она появилась очередной раз, а душевного томления, обычно сопровождавшего ее появления, не возникло. Мне стало неинтересно.



Прошло несколько месяцев, и я с удивлением обнаружила, что, не переспав с Кристой, я оказала себе очень хорошую услугу. Криста была идеальной подругой. Она выручала меня, возила по магазинам, одалживала деньги, слушала мои бесконечные жалобы на мужа.



А через месяц у нее появилась девочка. Я ни разу не видела эту девочку, но, думаю, Криста не промахнулась с выбором. Такие как Криста вообще не промахиваются.

Наш несбывшийся роман так и остался между нами, скрепляя нынешнюю дружбу печатью умолчания о чем-то очень важном.



В квартире у Кристы бардак. Не просто беспорядок, а именно бардак. Чистые вещи вперемешку с ношеными свалены на стульях, немытая посуда стоит в раковине и на двух столах, из-под одеяла почему-то торчит гриф кристиной гитары. Но я привыкла - у половины моих знакомых дома творится то же самое.



- На гитару не сядь. - Криста протягивает мне чашку кофе. - Водку будешь? У меня только водка, мартини кончился.

- Спасибо. - Я аккуратно пристраиваюсь на краешке дивана и беру чашку. - Не буду. Не до того.



Кофе замечательный. В меру крепкий и почти несладкий. Я прикуриваю и достаю телефон. Половина одиннадцатого. Смс-ки нет. Наверное, ты просто уснула. Мне становится пусто и тоскливо.



- Да убери ты телефон, она все равно не напишет. - Криста тоже прикуривает и разгоняет дым рукой. - Сейчас кофе допьешь, и ложись тогда. Я тебе на кухне постелю. Или ты есть хочешь?



Я мотаю головой. Не хочу есть. Меня тошнит, и даже мысль о еде вызывает отвращение.



Наверное, смс-ка не дошла, думаю я. Надо бы послать еще одну, но я почему-то никак не могу решиться.



Одиннадцать. Криста уходит в ванную, я остаюсь с ее ноутбуком. От нечего делать захожу на любимый форум и неожиданно зачитываюсь. Чужие истории, чужие трагедии, все это так странно смотрится на блекло-сером фоне форумной страницы... Господи, как хорошо, что у нас нет таких проблем! Я облегченно вздыхаю. Мне повезло с тобой, зайчик. Ты - приз, который достался мне совершенно незаслуженно. Но все равно приятно.



А вот и моя тема. «Что делать? Я, кажется, влюбилась в девушку-натуралку. Опыта жизни с девушками нет. Подскажите, люди!»

Триста восемьдесят ответов. Триста восемьдесят маленьких историй, выплаканных чужими глазами, отскользивших незнакомыми пальцами по чьим-то телам…

Я откидываюсь на спину и закрываю глаза.



Какая же ты была тогда... маленькая? Неправильная - это точнее. Есть люди, которые и в пятьдесят с лишним остаются такими.

Защищают себя так серьезно, что через некоторое время понимаешь - внутри они очень ранимы. И тогда задача того, кто рядом - уберечь эту хрупкую мягкость. Не сломать, не испортить...

К горлу подкатывает комок. Мне не хочется плакать сейчас, при Кристе. Она не поймет. Как никогда не понимала того, почему не сложились наши с ней "отношения". Криста прямолинейна и проста, как топор. Я так не могу.

Я хочу любить тебя, зайчик... Еще сильнее, еще горячее - так, чтобы даже в самую холодную зиму у тебя не мерзли пальцы. Чтобы я всегда успевала согреть тебя в своих ладонях...



Половина двенадцатого. Часы, стоящие на полке среди растрепанных и кое-как наваленных книг, вдруг оживают и тихо хрипят. Половина двенадцатого... Господи, ну почему ты не отвечаешь на смс-ку? В голове начинают складываться какие-то невероятные картины - вот Димка, в приступе сексуального голода, бьет тебя по лицу, ты падаешь, ударяешься виском о кухонный стол... рядом пиликает моей смс-кой твой LG...

Нет, так нельзя. Я вскакиваю с дивана и хватаю свой телефон.



"Солнышко, откликнись? Все в порядке?"

Мгновенно вспотевшие пальцы соскальзывают с маленьких кнопок.

Уф... Через пару секунд приходит отчет о доставке. По крайней мере, телефон у тебя включен.



Теперь осталось только ждать. Если ты не откликнешься... Может, имеет смысл попросить Кристу доехать до дома?



Я хожу по комнате. Снова - на тот же круг. Вот запиликал телефон, ты подошла, взяла его в руки, прочитала смс, пишешь ответ...

Десять минут... пятнадцать... Тишина начинает давить на уши.



Непривычный скрип двери заставляет меня подпрыгнуть на диване, где я угнездилась, последние пять минут гипнотизируя телефон. Криста выходит из ванной - раскрасневшаяся, с полотенцем, намотанным на вымытые волосы. Удивительно. В халате и этом странном тюрбане она выглядит совсем по-другому - даже не более молодо и красиво, нет... Она становится женщиной.



- Все еще сидишь над телефоном, Кощеюшка? - Криста презрительно кривит губы и вмиг становится похожа на себя, резкую и насмешливую. - Лучше бы онанизмом позанималась, честное слово.

Она потягивается всем своим длинным, поджарым телом, и мне вдруг становится невероятно противно при мысли о том, что Криста тоже может стонать, раздвигать ноги и сильнее прижимать к себе чьи-то руки... И я сижу на ее диване...

Я вскакиваю.



- Пойду помоюсь, - бормочу я и хватаю телефон.



Звонок раздается так внезапно, что я чуть не роняю вибрирующий аппарат из потных пальцев.

Так и есть - эта песня стоит у меня только для одного человека.



Целовать тебя в шею, оставаться следами

Безупречного цвета переспелой рябины...



- Солнышко, почему так поздно? Все в порядке? - Я успеваю выпалить свои вопросы раньше, чем ты начинаешь говорить. На заднем фоне, за твоим дыханием слышна музыка и низкий Димкин голос. Что он говорит, я не слышу, получается такое басовое "бу-бу-бу".

- Извини, я телефон оставила в кармане пальто. Не слышала. - Я чувствую, как ты улыбаешься. Это всегда слышно по голосу. Когда человек улыбается, голос становится совсем другим. - Все в порядке, но мы с Димой заболтались, и он опоздал на метро. Ничего? Я оставлю его ночевать? Ты не против?



Адреналин покидает мое тело какой-то фантастической волной. Я буквально опадаю на диван. Не падаю, а именно опадаю. Во рту становится сухо и горько.

Все в порядке. У тебя все в порядке, зайчик... Можно жить дальше...



- Коть, ты чего молчишь? - В твоем голосе появляются плаксивые нотки. - Ты против? Диме такси вызывать?

Я выныриваю в реальный мир. Дима? Ах да... у нас там Дима...



- Господи, Зая, да пусть ночует, конечно. О чем разговор.

Мне безумно хочется спросить тебя о тысяче вещей. Было ли тебе хорошо? Не было ли тебе больно? И вообще, как ты себя чувствуешь? И догадался ли Димка тебя покормить – если ты не засыпаешь сразу после оргазма, то потом всегда до одури хочешь есть. А кончила ли ты с ним?

Но я молчу. Задавать такие вопросы при Кристе мне неудобно. Да и тебе отвечать при Димке - еще неудобнее. Еще обидится...

- Пусть ночует, - повторяю я. - Все в порядке.

- Спасибо, Коть! - Ты прикрываешь трубку рукой, но я все равно слышу твое радостное "Она разрешила!", обращенное не ко мне. И уже более громко, видимо ты снимаешь руку с микрофона, - я люблю тебя, Котя.

- Я тоже люблю тебя, маленькая...



Договорить я не успеваю. В трубке повисает плоская тишина. Ты отключилась.



- Ну что, процесс оплодотворения прошел нормально? – Оказывается, все это время Криста стояла рядом со мной. Зато я стояла с закрытыми глазами и ничего не видела.

Меня передергивает. Как можно о тебе сказать "оплодотворение"? Все-таки хорошо, что я не связалась с Кристой. Похоже, эмоции у нее отсутствуют напрочь.



- Все живы, - усмехаюсь я через силу. Противно. Но не хамить же ей? - Я пойду помоюсь и спать.



В ванной меня ждет неприятный сюрприз. Вот почему меня так тошнило - у меня начинаются месячные. Раньше срока на три дня. Теперь я не смогу любить тебя еще неделю. Почему-то ты совершенно не переносишь, когда у меня месячные.

Это так обидно, что на глаза наворачиваются слезы. Утром домой не заехать - там Димка. А у Кристы вполне может не быть прокладок. Не все же держат про запас.



А я хочу тебя. Я так хочу тебя, что, несмотря на полное отсутствие сил, видимо, мне придется сейчас лезть в ванную и, по совету Кристы, делать это-самое. Иначе я просто не засну.



Оргазм накрывает меня пополам со слезами. И чего я плачу? Глупая, ведь все хорошо... Я закрываю глаза и представляю, как встречу тебя из роддома. Ты будешь идти рядом со мной до самого такси. И я буду смотреть на тебя и гордиться. А в кулечке у меня на руках будет спать ребенок. Наш ребенок.

Неважно, на кого он будет похож - это будет наш ребенок. И он будет очень счастливым. Потому что в его семье будут самые любящие родители...



Я вылезаю из ванны на дрожащих ногах. Живот сводит судорогами - от голода и внезапно наступивших месячных. Точно, вспоминаю я, я же не ела почти сутки...



- Крист, у тебя прокладки есть? - Мне ужасно неудобно, но что делать, иначе я загажу ей весь кухонный диван.

- Ага, - мотает слегка просохшими волосами Криста. - В ванной, на полочке возьми. И пожри уже, наконец, хоть что-нибудь, а? Ты на тень отца Гамлета похожа.



Я плетусь в ванную и нахожу прокладки. Такие же, как у меня. Наверное, полстраны пользуется такими прокладками... До чего же мы все одинаковые... Мне вдруг становится невыносимо пусто. Я представляю себе эти миллионы несчастных баб, каждый месяц приклеивающих к одинаковым трусам одинаковые прокладки, и мне становится совсем тошно.



Так я точно не засну. У меня бывает - мозг цепляется за какую-нибудь ерунду и можно потом лежать до утра и думать, думать, думать... И с каждым часом становится только гаже.



- Криста...

- А? - Она наконец-то отрывается от ноутбука. - Что случилось? Ты прямо на себя непохожа, солнце.

Я опираюсь о дверной проем и смотрю на Кристу. Надежную, как танк, язвительную, блестящую Кристу...

- Ничего не случилось. Все хорошо. Где там твоя водка?



Она уходит на кухню, а я смотрю на стену над диваном. На ободранные обои над кристиным продавленным диваном. На стену, с которой улыбаются мне незнакомые люди, распечатанные Кристой из интернета...





Глава 2. ... и их реализация.



***



Июль. Тягостная жара, которой иногда болеет наш город, кажется, приняла размеры эпидемии.

У тебя пухнут ноги и ты наваливаешься на мой локоть, не в силах ползти дальше. Каждый день - до Адмиралтейства и обратно. Каждый день - два часа медленной, изматывающей ходьбы вдоль Невского проспекта с его достопримечательностями и красотами.

Мы ненавидим Невский проспект, но в консультации тебе рекомендовали ходить, а делать это далеко от моей работы мы никак не успеваем.

Поэтому "главная артерия" нашего прекрасного города каждый день гостеприимно принимает нас - полурастекшихся от жары и слегка поджаренных на редком для Питера солнце.

Кто-то сомневался, что этим летом обязательно будет жара? Я - нет. Если уж мы решили завести ребенка, то на последние недели беременности просто обязана была наступить космическая жара.



- Все, давай посидим. - Ты вытираешь вспотевший лоб платком. По сравнению с накипяченной белизной хлопка твоя кожа кажется совсем коричневой и слегка, совсем чуть-чуть, зеленоватой, что ли?

Ты очень тяжело переносишь эту беременность. На всех сайтах, которые мы с тобой изучили за эти восемь с половиной месяцев, речь всегда шла о "токсикозе первой половины беременности" или "токсикозе второй половины беременности". Можно подумать, что ты первая, у кого токсикоз не прекращается вообще. Вместе с отеками это дает потрясающий эффект: когда ты дома - тебя тошнит, стоит выйти на улицу - и у тебя начинают болеть ноги.



Единственное, что ты ешь с удовольствием - это мандарины. В нашем доме пахнет Новым Годом и свежепоклееными обоями, а когда я выношу мусор на помойку, окрестные коты трясут хвостами от отвращения и выпрыгивают из мусорного бачка, куда я кладу свой пакет. Вся помойка тут же начинает благоухать свежим цитрусом.



Мы садимся под зонтики, и я заказываю воду. У нас мало денег, и в основном мы тратим их на воду и туалеты. Такой вот жизненный парадокс - вода и туалеты сейчас основная статья наших расходов. Потому что пить ты хочешь все время, и я, несмотря на запреты врачей и твои несчастные ноги, не могу тебе отказать в этой маленькой радости.



Два высоких стакана тут же покрываются мелкими капельками. Ты выпиваешь первый - жадно, закрывая глаза от наслаждения. Когда ты ставишь стакан на стол, мокрые отпечатки пальцев и губ стекают вниз, оставляя на столе быстро высыхающий темный кружок.

Второй стакан ты пьешь уже спокойнее.

Вообще-то это мой стакан. То есть - я всегда заказываю два стакана, как будто один для тебя, а другой - для себя. Но ты всегда выпиваешь оба. А я ношу в рюкзаке пластиковую бутылку с водой, которую наливаю еще дома. После прогулки по жаре вода из бутылки получается почти горячей и довольно противной.



Я глажу твои пальцы. Со стороны ладони они холодные и мокрые - от запотевшего и уже высохшего на солнце стакана.

Ты осторожно освобождаешь руку и лезешь в карман за платком - стоит тебе выпить хоть глоток воды, как над верхней губой тут же выступают мелкие капли пота.

Я отворачиваюсь, чтобы достать свою бутылку и тоже попить. Наверное, поэтому затянувшееся на несколько секунд извлечение твоего платка не сразу привлекает мое внимание.

- Слушай, Коть... - Твой голос напряжен так, что я вздрагиваю и поворачиваюсь к тебе моментально. - Как ты думаешь... Можно описаться так, чтобы совсем ничего не почувствовать?

Ты пытаешься улыбнуться и ерзаешь на пластиковом стуле.

Улыбаться у тебя получается плохо - губы трясутся, а зрачки, еще недавно совсем маленькие от слепящего глаза солнца, расширяются, почти закрывая радужку.



Мне вдруг становится очень холодно.

Но отступать, кажется, некуда.

Рано или поздно это должно было случиться.



Мне нужна машина.



- Зай, ты сможешь посидеть, пока я поймаю машину? - Я смотрю тебе в глаза, пытаясь понять, накрывает ли тебя такая же паника, как и меня. Но ты, кажется, совершенно спокойна. - Я поймаю машину, и сразу поедем. Тут же буквально пятнадцать минут до Фурштадской.



Ты медленно киваешь, и мне кажется, что ты вообще меня не слышишь. Говорят, что на время родов у женщин затормаживаются какие-то процессы, чтобы не было так больно. Я бегу к переходу и молюсь, чтобы это оказалось правдой. Чтобы поймать машину, мне нужно перейти на другую сторону Невского, прямо к Казанскому.



Наверное, для разнообразия, Господь иногда смотрит и на нас - машина ловится буквально через пять минут. Серебристый ауди, серый салон, водитель в темных очках и белой майке. Когда я наклоняюсь, чтобы назвать адрес, из салона прямо мне в лицо струится волна прохладного воздуха. Это хорошо - значит в машине кондиционер...

- Триста. - Водитель жует жвачку, в машине пахнет мятой. - До Фурштадской триста.

- Хорошо. Подождете, я за подругой сбегаю? Она вот в том кафе сидит. - Мне все равно, сколько он хочет, еще пять минут, и я готова буду оплатить вертолет до Фурштадской.

- Она у тебя пьяная что ли? - Водила снимает очки и смотрит на меня с интересом. - Блевать не будет? А то у меня салон только из химчистки.

- Нет, ей нехорошо просто. Мы в кафе сели посидеть. - Еще одна реплика с его стороны и я точно разобью ему голову о руль.

- Ну беги... - Он неопределенно машет рукой. - Я где-нибудь тут встану. - Он показывает пальцем куда-то вдоль канала Грибоедова.



Я нахожу тебя в кафе, замершей все в той же напряженной позе. Наверное, тебе больно, но я гоню от себя эти мысли - если я сейчас начну дергаться, мы вообще не доберемся до роддома. Никогда. Потому что больше всего на свете мне хочется закрыть глаза и заснуть. А проснуться, когда все уже кончится. Чтобы встретить тебя - сияющую и праздничную, с маленьким кульком в руках.

В голову совершенно неожиданное лезет мысль о том, что в рекламе не показывают слишком много, чтобы ей можно было хоть чуть-чуть верить.



Если честно - я просто очень боюсь. Но я понимаю, что ты сейчас боишься еще больше.

Значит, сильной снова должна быть я.



- Маленький, ты как? - Я встаю перед тобой и тяну тебя со стула вверх. Ты приваливаешься к моему плечу, и я чувствую, как тебя трясет. - Там машина поймалась. Пойдем потихоньку?



Я сую смятую сотку в кармашек дерматиновой папочки со счетом за воду. Сдачи не надо. Сегодня у нас с официантом праздник. У каждого свой.

Вензель на лицевой стороне папки неприятно щекочет подушечки пальцев.

Праздник. Ничего плохого сегодня быть не может.



Ты опираешься на меня, и мы выползаем обратно в раскаленную жару Невского, туда, где ждет нас сказочный возница в белой майке с мятной жвачкой во рту. Нереально добрый человек, согласившийся всего за триста рублей отвести нас к светлому будущему...



Переходя через дорогу, ты все время одергиваешь сзади сарафан, как будто от этого он станет менее мокрым.

И только тогда я вспоминаю, что это называется "околоплодные воды".

Преждевременные роды. Жара...



- Триста пятьдесят. - Моментально реагирует на наше появление "добрый человек". - Триста пятьдесят и точка. Она же у тебя рожает. Вы мне весь салон изгадите. - Он с любовью оглядывает свои бледно-серые чехлы.

Я киваю. Под моей рукой твое тело буквально ходит ходуном - видимо, тебя трясет от страха и периодически накатывающей, пока еще не сильной - боли.

Я вспоминаю, как совсем недавно, несколько месяцев назад, тебя вот так же трясло от моих прикосновений, как ты, раскинувшись на кровати, жаркая и нежная, шептала мне: "Еще, о Боже... еще..." и я вдруг улыбаюсь водителю.



Мне жалко его. Вот не знаю, почему.



До Фурштадской мы доезжаем за пятнадцать минут. Четверть часа страха, ласковых поглаживаний твоих пальцев, тихого шепота в твое маленькое розовое ухо, пахнущее шампунем...

Все будет хорошо, девочка моя, я точно знаю.

Я надеюсь на это.



Убегающие назад дома настолько знакомы, что мне даже не на что тебя отвлечь. Прямо за нашими головами, под чисто вымытым задним стеклом мелькают разноцветными, почти не видными в ярком солнце, лампочками колонки стерео-системы.



В эфире Питер-ФМ. Специально для тех, кто в пути, мы передаем песню группы Машина времени "Варьете".

Питер... черт бы его побрал, даже вместо блатняка у нас - Машина времени.

Она улыбается всем. Нет, только тебе,

Но как-то не взаправду и очень издалека.



Я сжимаю твою руку.

Ты улыбаешься только мне.

Не знаю, за что мне такое счастье... Я закрываю глаза буквально на секунду и представляю себе, как мы будем гулять с коляской. Я, ты и она... наша с тобой девочка. Маленький комочек плоти, завернутый в пикейное одеяло и перемотанный розовой лентой. Ты будешь кормить ее грудью... Мне даже не верится, что этой маленькой, горячей грудью можно кормить ребенка. Дочка будет трогать губами твои соски... Интересно, ты тогда будешь так же смешно морщить нос, как когда их касаюсь губами я?



А ближе к ночи и эти, и те

Станут друг друга искать в темноте.

Но время подходит, и зал пустой,

Он снова перепутал и ушел с другой.



В сущности, это очень грустная песня. Мне всегда было жалко тех, кто не мог найти то, что делало бы их счастливыми - неважно брак ли это, или просто неразделенная любовь к знаменитому актеру...

Счастье должно быть у каждого.

Без него жизнь теряет смысл.



Это так банально звучит, что мне становится смешно. Периодически на меня накатывают такие вот приступы нелогичного мышления. В такие минуты я реально начинаю сомневаться в том, что в паспорте указан именно мой возраст.

Проще сказать – как дура.



Надо признаться честно, зайчик мой, тебе не слишком повезло с женщиной.



За окном мелькает дом офицеров, мы поворачиваем на Кирочную. Ты тихо постанываешь, я глажу твои плечи.

Все будет хорошо. Я повторяю это как молитву. Я не знаю, что я готова отдать для того, чтобы все обошлось.



- Девчонки, а вы давно дружите? – Водитель неожиданно решает развлечь нас разговором.

Я смотрю на его ухо, на оставленный при бритье маленький кусочек щетины на скуле, и меня передергивает от отвращения.

- Два года, – произношу я как можно более неприветливым голосом. Не хватало еще, чтобы он от дороги отвлекался. Козел.

- Эх… - Он снова полуоборачивается к нам, и мое сердце пропускает удар. – Вот бы моей жене такую подругу, чтобы в магазин с ней ходила, на выставки всякие… А то все мне приходится таскаться… - Он наконец-то сосредотачивается на дороге, поэтому не слышит как мы тихо хрюкаем друг другу в плечо. Я – не переставая гладить тебя, теперь уже по животу, ты – слегка постанывая, но все-таки довольно весело.

- Да, - серьезно говорю ему я, - такая подруга очень нужна. Я очень желаю вашей жене найти такую подругу.

«Надеюсь, что после этого она бросит тебя, жадный, небритый, мятный козел» - думаю я, отдавая водителю оговоренные триста пятьдесят.

Приехали.

Я подаю тебе руку, буквально вытаскивая из машины, и с удовлетворением замечаю, как на светло-серой обивке заднего сиденья расплывается мокрое пятно.

Надеюсь, что пятидесяти рублей ему хватит, чтобы почистить кресло.

- Спасибо, что помогли добраться. – Я хлопаю дверцей машины.



Тебе явно стало чуть полегче – уже не трясет так. Я мысленно благодарю водителя и его жену, и со второго раза попадаю в кнопку звонка у дверей роддома.



Двери нам открывает здоровенный охранник.

- Рожать? - улыбается он мне.

Нет, блин, танцевать... до чего бесят вот такие радостные идиоты иногда - сил нет просто. Я тыкаю ему в лицо договором и он протягивает мне бахилы. И радостно улыбается. Зомбируют их перед работой, что ли?



- Мне не надо бахилы, - улыбаюсь я ему в ответ, - я не буду рожать. Я на работу пойду. Девушка, вот, рожать будет.



Охранник переключается на тебя. Ну, наконец-то. Сообразительный какой. Отличником, наверное, в школе был.



- Я сейчас медсестру позову. - Он так радостно пялится на твой живот, что мне удивительно сильно хочется дать ему в лицо. Я не люблю, когда на тебя пялятся незнакомые мне усатые мужики. Даже если они тебя охраняют. Глазки опусти, на полшага отойди и охраняй себе...



Наконец он уходит, и мы остаемся одни в тесном маленьком предбанничке. Ты тяжело опускаешься на диванчик, я сажусь рядом и беру тебя за руки. Холодные пальцы, вспотевшие от страха ладошки. Несмотря на жару, тебя знобит, и иногда ты передергиваешься, как от сильного холода.



- Не бойся. - Я сжимаю твои холодные пальцы. - Все будет хорошо. Ты через пять минут уже забудешь.

На самом деле, я в этом совершенно не уверена. Все, что я знаю о родах, почерпнуто мной с сайтов для будущих мамочек, а там зачастую можно найти такие истории, что волосы дыбом становятся даже на спине. Самое смешное, что ты их тоже читала. Но я утешаю тебя, и ты киваешь головой - веришь, что все обойдется, что через пять минут не останется ничего, кроме облегчения от того, что мы это сделали. Смогли. Вытянули.



- Димке позвони обязательно. - Ты поднимаешь на меня глаза, и я машинально отмечаю, насколько широкие у тебя зрачки. - Больно? - Я осторожно провожу ладонью по животу.

- Не очень. Дергает иногда. - Ты отводишь мою руку и снова повторяешь: - Димке не забудь позвонить. Пожалуйста.



- Кто у нас рожает? - В коридор вплывает медсестра.

Я машинально отмечаю, что это правильная медсестра. Не красивая, не молодая, ничего особенного, но по ней сразу видно, что она добрая и надежная. С такой не страшно. Наверное, они таких специально на вход ставят...

- Я у вас рожаю. - Ты поднимаешься боком с диванчика, опираешься на мою руку и выпрямляешься, чуть сморщив нос. - Я у вас Романчикова Ольга Георгиевна. - И протягиваешь руку к моему рюкзаку. - Коть, давай документы, пока я тут в коридоре не родила.

Я отдаю тебе пакет с документами и второй - с тапками и ночнушкой. И тот и другой я таскаю с собой уже столько, что со сгибов крашеного полиэтилена стерлась краска.

- Что вы, мамочка, не волнуйтесь, никто не будет рожать в коридоре! - Добрая медсестра забирает у тебя документы и приветливо подталкивает тебя к дверям. - Сейчас мы уличное снимем, доктор нас посмотрит...



Я смотрю, как ты выходишь - немножко неуклюже, переваливаясь с одной опухшей ноги на другую... Рядом с медсестрой ты кажешься совсем маленькой, и даже выпирающий живот не уравнивает вас в размерах.



У меня в кармане звонит будильник. Стандартная напоминалка, чтобы не загуляться с тобой и не забыть про работу. Я судорожно нажимаю на кнопки, отключая звонок. Вместе с хлопком двери до меня долетает твое настойчивое тихое "Димке позвони".



Я набираю знакомый номер и выхожу на улицу.



Флэшбэк пятый



Надо признать честно – если бы не Димка, я бы сдохла. Это была какая-то поразительная, феерическая удача, что у него сорвалась экспедиция. Мне до сих пор стыдно перед ним за эти восемь месяцев, которые он практически убил, помогая мне ухаживать за тобой.

У тебя все время что-то болело – то живот, то поясница, то ноги. Димка водил тебя гулять – посменно, давая мне выспаться. Я понимала, что это неправильно, но малодушно убеждала себя в том, что это заслуженная помощь - почти два года тяжелой, изматывающей работы, и я устала так, что впору было самой сдаваться в психушку.

Он гулял с тобой по понедельникам, средам и пятницам, возил тебя в Пушкин и Павловск, убеждал хоть немного поесть… Я благодарила Бога за то, что на свете есть друзья и спала до часу дня.

Под конец весны я выспалась. Это было совершенно обалденное чувство – первый раз за очень долгое время просыпаться просто оттого, что спать больше не хочется.

Я валялась на диване, смотрела, как постепенно переползают с пола на диван розовые лучи пропущенного через занавески солнца, и любила Димку.



Вы возвращались с прогулки, розовые и шумные, казалось, что после таких прогулок ты забывала о своих бесконечных выматывающих душу и тело болях. Я пекла пироги и жарила котлеты к вашему приходу, старалась удивить тебя какими-то новыми, интересными блюдами. Иногда ты даже ела - смешно ковыряя вилкой очередную мою кулинарную фантазию, как будто подозревая, что я могу спрятать внутри что-то невкусное, но полезное для беременных.



Подвохов не было. Да и какие подвохи могут быть в котлетах по-киевски?



По совету, вычитанному мной на одном из "мамских" сайтов, я переклеила обои в маленькой комнате, и теперь она была полностью готова к приезду нового жильца - мы не стали покупать розовых и голубых обоев, по стенкам разбежались веселые листики и картинки из мультика про Короля Льва.

Мы долго выбирали обои в огромном строительном супермаркете - ты трогала их пальцем, морщила нос и тяжело вздыхала:

- Интересно, их дети тоже росли в этом ужасе? - вздыхала ты, имея ввиду дизайнеров, которые придумали оклеивать детские комнаты розовощекими ангелочками и голубенькими облаками.

Только один раз у тебя по-настоящему загорелись глаза.

Маленькие львята, резвившиеся на длинном бумажном полотне, были точь-в-точь как в мультике.

- Какая прелесть... - ты погладила львенка по рыжей, почти такого же цвета, как у тебя, голове, и мне показалось, что сейчас он замурчит и спрыгнет в твою ладонь, - лапочки... Мой любимый мультик, кстати, - добавила ты и улыбнулась.

Эта улыбка решила все. И уже через неделю всю маленькую комнату заполонили прыгающие, кувыркающиеся и просто смотрящие на меня зелеными глазами львята.

Ты заходила в комнату и улыбалась.



С началом жары Димка стал пропадать по нескольку дней кряду. Я не спрашивала его ни о чем, то, что он сделал для меня за эти несколько месяцев, и так переходило все границы. Мы с тобой начали ходить по Невскому проспекту, изредка присаживаясь в маленьких кафе, чтобы попить воды.



Я утешала себя тем, что до конца твоей беременности осталось не так уж много времени, и большую ее часть ты провела в правильных прогулках за городом.



О Димке ты не спросила у меня ни разу. До того дня, когда за тобой закрылась дверь приемного покоя, отрезая яркий солнечный луч, бьющий из окна.



- Дим? - В трубке щелкает, и я слышу его бодрый голос, произносящий вечное питерское "Алло?" - Дим, у нас зайчонок уже в роддоме.

На секунду в трубке повисает тишина, и мне кажется, что на том конце невидимого сигнала Димка задерживает дыхание.

- Да ты что? - выдыхает он через мгновение, - серьезно? Уже... все?

Нет, мужики - это все-таки какой-то отдельный вид животных...



- Дим, не "все", а только отвезла. Все нормально, - я стараюсь говорить уверенно, - родит она только к вечеру, наверное. Она просила позвонить тебе. Вот.



- Окей... - Димка тянет паузу, как будто обдумывая что-то. - Окей... Я приеду сегодня вечером, диктуй адрес.

- Фурштадская 36, Дим, ты уже три раза спрашивал. Слушай, ты действительно приедешь? Я раньше полдесятого вечера не смогу, мне не отпроситься сейчас с работы. - Мне стыдно, но я испытываю некоторое облегчение при мысли о том, что Димка не пропал окончательно.

- Да, Кис, ты даже не волнуйся. Если не сможешь, не приезжай, просто позвони, я тебе все расскажу. - Он собрался мгновенно, вот что значит туристическая подготовка, голос звучит уже совершенно нормально. - Да, просто позвони. Не мучай себя, ты и так устала, наверное.

- Ох... Дим... - я даже не знаю, как его благодарить. - Давай я тогда утром приеду. А ты сегодня вечером. Хорошо?



Господи, когда ты создавал Димку, ты забыл крылья...



- Конечно, нормально все. Не волнуйся. И... спасибо тебе. - Димка вздыхает и отключается.

Я улыбаюсь. Мне-то за что спасибо?



***



Эти четыре дня проходят как в тумане. Я работаю... нет, честно сказать - мое тело сидит на работе. Я звоню тебе так часто, что мне самой уже неудобно.

Так приятно слышать в трубке твой голос и тихое попискивание малыша. Мы называем его "малыш", хотя - это девочка.

Мне не верится, что это уже случилось. Я знаю наизусть все, что ты мне скажешь, и все равно не могу удержаться - снова звоню тебе.



Маленькая девочка лежит рядом с тобой в кроватке, и тихо пищит. Я откидываюсь в кресле и, пока нет клиентов, представляю себе эту девочку - крохотные ручки, перетянутые "перевязочками", жадный беззубый ротик, припадающий к твоему горячему, сладкому соску, затуманенные, как у маленького котенка, глазки... Я еще ни разу не видела ее, но мне кажется, что что-то уже произошло между нами - странное и необъяснимое с точки зрения логики.



Я люблю ее. Так же, как я люблю тебя. Может быть, даже сильнее.



Эта маленькая девочка, у которой даже нет еще имени - наш с тобой ребенок. Три килограмма двести пятьдесят граммов абсолютного счастья. Пятьдесят два сантиметра надежды на то, что у нас все получится.



Сегодня я наконец-то увижу вас... Так странно, теперь вместо "тебя" мне все время хочется сказать "вас". Ты сливаешься в моем сознании с этой крошкой, раздваиваешься, как некая абстрактная картина, прорастаешь второй своей половинкой прямо через мое сердце, заставляя его сладко сжиматься в предчувствии сегодняшней встречи...

Мое тело покинет рабочее место ровно через полчаса. Впрочем, сегодня от меня на работе все равно никакого толку.



Я звоню тебе. Третий раз за день. Ты снимаешь трубку, голос у тебя такой взвинченный, что я пугаюсь.

- Зай, что-то случилось? - Ладони моментально потеют, отказываясь держать телефон. - Что-то плохое?

- А... Котя, ты? - твой голос становится спокойнее. - Нет, все нормально, просто устала немножко...



Я выдыхаю. Все в порядке. Все хорошо. На вас не упал потолок, это не захват отдельно взятого родильного дома террористами... все в порядке, ты просто устала.



- Зай, я через полчаса освобождаюсь. Приеду за тобой. Тебя во сколько выписывают? - Я так соскучилась без тебя, что эти слова сами собой получаются какими-то жалобными.

Ты на секунду умолкаешь, как будто высчитываешь что-то в уме.

- Не торопись, Коть. Ты ведь сегодня до полчетвертого? Приезжай к полпятому. Я как раз спущусь.



Благодарность, неимоверное облегчение, стыд... нет, пожалуй, все-таки благодарность... Меня просто смывает этой чертовой благодарностью. Все эти дни к тебе ходил Димка. Я не могла вырваться - за возможность забрать тебя из роддома пораньше пришлось заплатить сидением на любимой работе до самой ночи.



Несомненно, пришедшая в бухгалтерию налоговая проверка и постоянно истерящая главбухша - дама лет пятидесяти со сложной прической, янтарными бусами и первыми признаками шизофрении, были не просто к месту, а очень... просто невероятно в тему.

За эти четыре дня я почти ни часу не спала и проговорила пятьсот рублей на мобильнике.



А теперь я забираю тебя из роддома, и ты готова подождать меня. Кажется, я даже успею поесть. Не то чтобы это было так важно, но грохнуться в обморок с ребенком на руках мне бы не хотелось.

Человек должен иметь хотя бы что-то одно - или сон, или еду. Это я знаю точно.



- Спасибо, Зай. Я приеду к полпятому. Я люблю тебя. - Последнюю фразу я говорю шепотом, чтобы вся работа не сбежалась посмотреть, кого это я там люблю.

- Я люблю тебя... - эхом откликаешься ты и вешаешь трубку.



Я смотрю на часы. Еще двадцать минут.



Спустя сорок минут я торопливо глотаю "Вот ту еду в тарелке. За двести рублей". Еда горячая, я обжигаюсь, залпом допиваю такой же раскаленный кофе, снова обжигаюсь и выскакиваю на улицу.

Сорок пять минут. Этого времени вполне хватит для того, чтобы покурить, забежать в метро, пулей пролететь по эскалатору, пересесть на Маяковской, выскочить на Чернышевской и пулей - до твоего роддома.

Ничего не могу с собой поделать - последние пять минут я всегда оставляю на "покурить".



Ровно в половину пятого я звоню в коричневый звонок на стене роддома. Смешной звонок. Как будто надавливаешь на женский сосок - маленький и темный на фоне светло-бежевой стены.

Дверь открывает уже знакомый охранник-морж.

- Забыли что? - Он радостно улыбается, глядя на меня.



Забыла, ага, дебил. Женщину свою. Четыре дня назад...



- Я за подругой. Ее должны были сегодня выписать. Она сказала - в полпятого.

Охранник недоверчиво смотрит на меня, потом делает шаг назад, пропуская меня в уже знакомый коридор.

- Бахилы наденьте и в справочное. Вторая дверь.



Ну наконец-то... Интересно, они тут все такие, или только мне везет на этого недоразвитого моржа?