Ровно в десять утра соседский садовник включает газонокосилку. У Джен нет садовника, она знает, что ее лужайку никто не подстрижет идеально, так, чтобы была травинка к травинке. У нее нет и постоянной домработницы, за ними все равно приходится дочищать серебро и домывать ванну. У Джен есть розовые перчатки и арсенал разноцветных бутылок в шкафчике. Он способен вывести любое пятно. У нее также нет и кухарки, потому что кухня – это ее алтарь. Мама подарила ей на свадьбу не кулинарную книгу, а тетрадь в твердом переплете, такую же, как у нее самой, с ручкой Монтбланк. «Каждая хозяйка сама пишет свою книгу», – сказала мама, поправляя фату от Веры Вонг. Джен еще не успела сказать «да» перед алтарем, а уже знала, что будет идеальной женой, хозяйкой и матерью. Для того ей было предоставлено все: муж, зарабатывающий достаточно для безбедного существования, дом в отличном районе, здоровье и широкие бедра. Широковатые, чтобы отвечать эталонам красоты, идеальные для того, чтобы родить двоих. Правильное количество, правильная разница в возрасте. Муж гордится тем, что она окончила университет, ему нравится ее бесполезный, но очаровательно звучащий факультет: французская литература ХХ века. Он – брюнет, она – блондинка. Каждые две недели она ездит в салон красоты и подкрашивает корни. У нее дорогая и безопасная, ничем не примечательная машина. Она такая же, как все женщины на ее улице. Красивые, ухоженные, приветливые. У каждой есть книга рецептов, каждая обожает устраивать дружеские обеды и чаепития на лужайках, где травинка к травинке.

Джен догадывается, почему у соседки справа иногда красные от недосыпа глаза и почему ее муж часто не приезжает домой ночевать. Но она верит, что все изменится, она участливо гладит соседку по руке и приносит ей корзинку с кексами в воскресенье. Они подруги. Подруги всегда утешают друг друга и пекут кексы в воскресенье. Иногда, впрочем, они пекут чизкейки и яблочные пироги. Джен знает, что ее чизкейк лучший, и думает, что стоит переписать рецепт набело: отведенная ему страница испачкалась в муке.

Муж хвалит ее стряпню, он говорит, что даже в «Ритце» не подают такую свинину с черносливом и такую исключительно вкусную форель. Каждый раз, когда вся семья за столом, играет Вивальди. Супруг так любит, Джен так привыкла. Их музыкальный центр стоит больше, чем среднестатистический автомобиль, а краем отглаженной салфетки можно перерезать при желании вены. В серебряной супнице отражается хрусталь люстры от Тиффани. В спальне тоже Тиффани и египетские простыни, источающие слабый аромат лаванды. Когда Муж исполняет свой супружеский долг, Джен прикрывает глаза и перечисляет про себя ингредиенты для чизкейка: вдох, мука, выдох, сливочный сыр, вдох Майкла (Мужа зовут Майкл. Хорошее имя), сахар, ее выдох, яйца, два яйца, два разбитых яйца и белок, похожий на сперму Майкла. Он лишь раз испачкал ею египетский хлопок, нечаянно, и хоть простыня была после того постирана не раз, Джен все равно кажется, что это мутно-белое пятнышко там. Потому она всегда старается лечь чуть сбоку. Выдох Майкла. Оргазм Майкла, капля пота Майкла, сорвавшаяся с его носа Джен на шею.

Пока он моется в душе, Джен в пару движений заканчивает супружеский долг своим дежурным оргазмом и одергивает шелковую ночную сорочку. Она привыкла, что не может кончить от однообразных фрикций Майкла. Вообще, она хочет думать об этом, как о чем-то обычном, ведь мужу необязательно возиться с ее оргазмом: ему рано вставать и надо выспаться, а незавершенное отлично получается закончить и самой. Когда Майкл возвращается из душа, она уже делает вид, что заснула, и от лампы Тиффани по стенам плывут зеленоватые прозрачные тени.

В восемь утра звонит будильник. Дети уезжают в школу, Майкл едет на работу. Джен пьет чашку кофе и выкуривает первую тайную сигарету за день. Пачка Мальборо спрятана в коробке из-под муки. Там же лежит зажигалка и пачка мятных леденцов. На их улице ни одна женщина не курит в открытую, тем более, такие сигареты – слишком крепкие, слишком мужские. Сегодня чаепитие у соседки напротив. Ее шестнадцатилетний сын – гей. Джен сама видела, как он щупает за зад разносчика пиццы. Все знают об этом, никто не скажет об этом в открытую. Надо испечь чизкейк, и Джен привычно жмурится, взбивая белки. Пока они не взбиты, они похожи на сперму Майкла, и это противно.

Они пьют чай с бергамотом на веранде, ковыряют серебряными вилочками ломтики чизкейка и наблюдают, как загорелый садовник-мексиканец стрижет газон перед домом слева.

– …Подарил мне часы с бриллиантами на годовщину, – говорит соседка справа. У нее опять красные от недосыпа и слез глаза. Джен гладит ее по руке и смотрит, как садовник стаскивает футболку, цепляя за горловину золотой цепочкой, прилипшей было к вспотевшей шее.

– Он любит тебя, – говорит соседка слева. Инцидент исчерпан. Никто не скажет ей правду, никто не расспросит о той, с кем ее муж трахается, когда не ночует дома. Джен обыскивает карманы Майкла, когда возвращается домой, и обнюхивает воротнички его рубашек. Ее муж ей верен, она знает точно, но обыскивает карманы еще раз.

– Встреча выпускников университета. Не знаю, хочу ли я поехать, – говорит Джен за ужином, когда Майкл разрезает бифштекс по-орлеански.

– Дети будут в лагере, я в командировке. Съезди.

Он отправляет в рот ломтик мяса и слизывает каплю сока, повисшую в углу рта.

– Я не слышала о командировке, куда ты едешь?

Джен больше не хочет есть, она хочет джина с лаймом и выкурить сигарету, но знает, что это сейчас нереально.

– В Новый Орлеан.

Антикварная оттоманка в ванной, обитая белой кожей, куплена в Новом Орлеане. Джен смотрит на нее, направляя струю душа себе между ног, прикрывает глаза и закусывает губу, чтобы не закричать, кончая. Ей нужно кончать чаще, чем Майкл исполняет супружеский долг, и, возможно, стоит попробовать с ним другую позу, но это слишком хлопотно. Куда проще запереться в ванне и подрочить, глядя на дубовые панели. Иногда Джен кажется, что она несчастна, но кто-то приносит в корзинке кексы и снова зовет на чай или сыграть в покер. А потом на полу в гостиной обнаруживается пятнышко и некогда думать. Столько дел, обязанностей. Дом, семья, кухня, книга рецептов, в которой стоит переписать набело несколько страниц. Окатывая после себя ванну горячей водой, Джен решает, что стоит съездить на встречу. Интересно все же посмотреть, в кого выросли ее однокурсники.

Однокурсники не разочаровали: большинство девушек превратилось в копии Джен с вариациями, а парни – кто преподает, кто радикально сменил профессию. Джен счастлива, что на фуршете разливают не только пунш, и после третьего бокала джина с тоником чувствует себя изрядно опьяневшей. Здесь нельзя курить, а на террасе ветер: огонек зажигалки гаснет, едва загоревшись.

– Не мучайся, – говорит хрипло кто-то и подносит к мальборо стойко сопротивляющийся затушению огонек.

– Спасибо, – произносит Джен заплетающимся от джина и холода языком.

– Джен, ты ли это? – улыбается ее спасительница, – помнишь меня?

Если честно, она вообще никого толком не помнит. Она не вспоминать сюда приехала, а развеяться и покурить не таясь, но признаться стыдно, потому Джен кивает и опирается спиной о стену. Она правда не помнит никого с черным каре на своем факультете и не помнит, чтобы кто-то из девушек носил коктейльное платье с жемчугами от Шанель и грубыми сапогами.

– Не помнишь, – констатирует ее собеседница и щелкает Джен по носу, – а ведь именно у меня ты списывала контрольные… пойдем, выпьем.

Пить уже хватит, и память все еще не вернулась, но когда кто-то берет дело в свои руки – это всегда приятно. После двух следующих порций джина Джен беззастенчиво виснет на девушке, которую точно должна знать, и совсем не против, когда та уверенно ведет ее к лифтам.

– Тебе пора спать, – говорит она хрипловатым голосом и улыбается. Джен прижимается к ее плечу и чувствует, как щека скользит по шелку, и как шелк пахнет духами и сигаретами.

– Ты вкусно пахнешь, – шепчет она, перед тем как отрубиться на широкой кровати в номере-люксе.

– Я правда обижена тем, что ты меня не помнишь.

За завтраком Джен признается своей бывшей однокурснице, что память ее подвела. Та смеется и размахивает сигаретой. Она говорит, что ее зовут Ли и показывает пару университетских фото в подтверждение своих слов. Джен извиняется, что заняла ее кровать, Ли заявляет, что в этом номере две спальни: «Это люкс, Дженни». Они завтракают французскими тостами, курят и рассказывают о себе. Ли – писательница, и Джен даже читала ее книги: очень неприличные, соседка слева сказала, что это отвратительно.

– … и она меня бросила, – заканчивает Ли свой рассказ.

– Он бросил, – поправляет ее Джен машинально, размазывая апельсиновый джем по тосту.

– Нет, она, – улыбается Ли и снимает с ее губ прилипшую крошку. Джен сглатывает и чувствует, что вот сейчас ей стоит встать и уйти, даже не переодеваясь в платье, прошествовать по коридору в халате персикового цвета и надежно запереться в своем номере, не люксе, но тоже неплохом. Ли целует ее легонько и облизывается:

– Апельсин… ты на вкус сладкая, Дженни.

– Не надо, – говорит Джен чуть слышно, дергая отчаянно пояс на халате Ли, она повторяет свое «не надо», даже когда чувствует ее руку у себя на животе и когда та языком проводит линию по ключицам.

– Это неправильно, – меняет Джен пластинку, чувствуя язык Ли у себя на клиторе, ощущая, как пряди ее каре щекочут бедра с внутренней стороны.

– Нет, – выдыхает она со стоном, кончая.

– Что нет? – спрашивает Ли позже, когда они курят одну мятую сигарету на двоих. Джен мотает головой: ей не хочется говорить, не получается думать, она ждет с надеждой, что Ли сейчас улыбнется и повторит все сначала. Начнет с поцелуев, закончит тремя пальцами, поглаживающими изнутри и языком, щекочущим сверху-вниз и по кругу.

– Значит все «да»? – спрашивает Ли и щурится, ведет кончиками пальцев Джен по животу, давит короткими ноготками на кожу и целует крепко, даже не выдохнув до конца дым от последней затяжки.

– Да, – шепчет Джен, разводя колени в стороны. Она говорит «да», когда Ли завязывает ей глаза расписным шарфом от Гермес, мычит свое «да», когда та зажимает ей рот ладонью, орет «да», кончая и срывая голос, и ломает ногти о лакированную спинку кровати, пытаясь уцепиться покрепче.

– Твой муж – мудак, судя по всему, – задумчиво изрекает Ли, поглаживая Джен по груди. В комнате накурено и темно, подушки разбросаны по полу, и шарф затянулся в узел на изголовье так плотно, что не развяжешь.

– Почему мудак? – Джен думает, что неплохо бы оскорбиться, но сил нет совершенно.

– Потому что, – Ли скатывается с кровати и достает из мини-бара, замаскированного под тумбочку в стиле арт-деко, бутылку шампанского. Пробка стреляет в потолок, половина содержимого бутылки проливается на ковер, второй половины как раз хватает на два бокала.

– За встречу выпускников! Пьем до дна!

– До дна, – повторяет Джен и ставит бокал осторожно рядом с остатками завтрака. Она очень хочет продолжения, ей нужно натрахаться до упора, так, чтобы ноги вместе не сводились. Раз уж решилась на измену мужу – стоит вытянуть из этой ситуации кайфа по максимуму.

– Расскажи еще о своей жизни, – говорит Ли глухо, прижимаясь холодными губами к ее колену, – и не останавливайся… что бы я ни делала.

– Раздвинь ноги, – говорит Ли и улыбается. У Джен мурашки по коже от ее хриплого голоса и командного тона, а еще она не может высвободить руки, сколько не выкручивает запястья.

– Развяжи меня, – выдыхает она жалобно, лишь для того, чтобы увидеть, как Ли покачает головой и пряди иссиня-черных волос мазнут ее по щеке.

– Не раньше чем ты кончишь… раз пять… раздвинь ноги.

Развести колени и зажмуриться, только для того, чтобы услышать, как она прикажет открыть глаза.

Джен едет домой в правом ряду, ползет едва-едва, ее авто, похожее на серебристую торпеду, обгоняют даже пикапы с облезлым кузовом. Джен курит и смотрит, как под капот убегает полоса асфальта. Ли больше не говорила о Майкле, она вообще больше почти не говорила, она слушала, как Джен говорит, стонет, всхлипывает и просит не останавливаться. Ли привязала ее за запястья к изголовью все тем же шарфом, теперь на коже проступают синяки. А на бедрах остались царапины, странно как ей это удалось с такими короткими ногтями. А еще Джен вспомнила ее. И как списывала контрольные, и как Ли учила ее пить текилу по всем правилам, и даже пару пьяных поцелуев на спор вспомнила.

– Пока, Дженни, авось свидимся, – говорит Ли, пока Джен натягивает измятое платье. Ткань пропахла табаком, спереди пятно от джина.

– Конечно, – говорит Джен, отворачиваясь. Ей стыдно вспоминать секс, что был, ей кажется все, что подкатило к горлу, сейчас окажется на ковре, залитом шампанским.

– Дверь захлопни, – Ли зевает и идет в ванну, обходя осколки от бокала.

Очередная развалюха идет на обгон, Джен вздрагивает и жмурится. Она не может ехать домой, она хочет к Ли в прокуренный номер, на кровать с пятнами от выпивки, хочет снова метаться под ее руками и стонать не скрываясь. Но как бы медленно ни полз асфальт под колеса, она уже почти дома, видит соседку справа на пробежке и машет машинально рукой. Джен дома.

Майкл рад видеть жену, еще бы, она приготовила утку с апельсинами и намешала мохито. Можно, ведь дети приедут только завтра. У них будет секс, внеочередной, опять же, потому что детей нет. Майкл стонет, кончая, когда Джен вспоминает, сколько муки надо класть в кексы, и откатывается в сторону. От лампы Тиффани зеленые блики на стенах.

– Стакан муки, – говорит Джен задумчиво. Майкл даже не заметил синяки на ее руках, а еще от его рубашки пахло чужими духами, едва уловимо, словно другая женщина прижалась к нему на пару минут.

– Стакан муки и три яйца, – шепчет Джен и плачет, пока Майкл моется в душе.

Проходят три месяца. Три месяца домашних забот. В ручке Монтбланк кончаются чернила, Джен исправно печет кексы и чизкейки, закидывает в стиральную машину рубашки мужа, от которых, как ей кажется, стало сильнее пахнуть чужими духами.

– Он подарил мне бриллиантовые серьги, – говорит соседка справа, рассказывая о своем муже. Только глаза у нее больше не покрасневшие и на недавно нанятого садовника-мексиканца она смотрит, улыбаясь уголками губ.

– Я же говорила, все будет хорошо, – повторяет Джен, поглаживая ее по руке, и сама себе не верит. Хорошо не было и раньше, а теперь точно лучше не станет. Она позвонила Ли два дня назад, а та не взяла трубку. Джен разорвала ее визитку в клочки, а потом склеивала их воедино, пока в духовке запекалась форель.

– С тобой все хорошо? – спрашивает Майкл, не отрывая глаз от полосы финансовых новостей в вечерней газете.

– Все отлично, – врет Джен под Вивальди и жалеет, что бутылка джина, спрятанная в коробке с туфлями Гуччи, почти пустая.

– Я еду в командировку завтра, в Новый Орлеан, вернусь через три дня, – сообщает Майкл и откладывает газету, – отличная у тебя рыба получилась, спасибо.

В баре обнаруживается непочатая бутылка виски. Дети уехали на экскурсию, муж вернется только завтра. Джен мешает спиртное с пепси, а потом просто прихлебывает из горлышка. Она звонит Ли и оставляет ей сообщения. Она звонит и плачет в трубку, она разбивает телефон о стену, а бутылку швыряет в мойку. Джен пытается переписать рецепт чизкейка набело и все пять раз ошибается в пропорциях. Она достает нож из стойки и царапает острием по столешнице, пока полировка не поддается. У нее кружится голова и во рту кисло.

– Раздвинь ноги, – напевает Джен, поднимаясь по лестнице. Она повторяет все то, что ей говорила Ли, пока трахала ее сначала одним пальцем, потом двумя, и то, что та ей говорила, целуя в шею. Вода слишком горячая, шелковая сорочка липнет к коже. К бедрам, где были царапины, которые Майкл не заметил, Джен улыбается, глядя на дубовые панели, и режет ножом по запястьям. Сколько раз она промахивалась, нарезая овощи, разделывая мясо, это не больно, ведь нож такой острый. Она сама точит свои ножи, сама стрижет лужайку и книга рецептов почти закончена. Она хорошая хозяйка.

– Мерзкая книга, – говорит соседка слева, – вы читали? Вся правда про домохозяек. В жизни не поверю, что кто-то из нас мог бы переспать с женщиной, это противоестественно.

Соседка справа кивает. У нее утром был секс с садовником на кухонном столе. Правда, бриллиантовая сережка, подаренная мужем, укатилась под шкафчик, но это мелочи.

– А меня удивило, что у героини есть прототип, – замечает соседка напротив, – хотя, что там не наврут писатели, лишь бы рейтинги поднять.

Они все машут Майклу, вернувшемуся домой, и вспоминают, как он месяц назад нашел Джен, плавающую в ванне с перерезанными венами. Они это вспоминают каждый день, смакуют подробности, заедают детали чизкейком и запивают чаем. Потом снова обсуждают книгу и никак не хотят верить, что она про них. Особенно их возмущает название: «Кулинарная книга ужасов».