Сейчас все изменилось. И женщин много, и музыка другая, и на бедрах – с внутренней стороны – маленькие круглые ожоги, оттого что часто курю, сидя на унитазе. В клубах много алкоголя, вечный коктейль – сорок «Бифитера», тоник и лед – и много случайных девушек с вытянутыми, «отутюженными» волосами. Кофточки соблазнительно сползают со смуглых плеч, в подведенных глазах светится загадка и обещание райского блаженства. Всего-то и блаженства, на двоих косячок за стойкой бара или, если какой большой праздник, кокоса понюхать в туалете возле зеркала, а потом в том же туалете, наспех сдвигая одежду, шепча в ухо фальшивые признания, потрахаться. Но затягивает.

Потому что днем снова на работу, и эфирник подозрительно виснет, и «Радуга» снова сдохла, и эфир приходится пускать через «Винамп». «Привет, это Ви-эф-эм, в эфире «Радиопопрыгушки» и я, Тоня Прыгова». А после эфира «смену сдал – смену принял», и «осторожнее с компом», и «я там на микшер опять кофе пролила, но вроде скушал», и «ни пуха», и «хорошего вечера». И снова в клуб.

Хочется сказать, что это для нас нормально, а различаются только места работы – я на радио, подружка Катька в банке, а бывшая, Линка в универе английскому гоблинов учит – да начала рабочего дня – у Катьки в восемь, у Линки в восемь тридцать, у меня в шесть вечера. Но было же по-другому, я точно помню.

Секса никакого не было точно, как и клубов с наркотиками, да и странно было бы – в седьмом-то классе. Я и не курила, разве что стащу у папы одну из пачки. И она не курила, еще бы. Ее звали Нина. Тогда мне казалось, что она чуть полнее меня, а сейчас понимаю, что гораздо стройнее. Русые волосы до пояса, зеленые русалочьи глаза. Юбочки-платьица, все такое.

Мы с Ниной были лучшие подружки, что, в общем, довольно странно. Про меня как раз начали ходить слухи, что я «розовая», так это тогда называлось. Слухи возникли не на пустом месте, хоть секса в школе, повторюсь, было. Но стриглась под мальчика, и юбок не носила, и собиралась поступать в школу милиции (ах, как я любила все эти улицы разбитых фонарей и убойные силы). А Ниночка была умница, любимица всего класса, и, кстати, за дело.

Поняла, что она любимица, а я наоборот, случайно. У нас день рождения в один день. У нее в открытке весь класс расписался, а у меня всего пять записей, да и то, три от Нины.

Не расстраивайся, – сказала она. – Мне на них всех наплевать, а ты моя самая лучшая-прелучшая подруга.

Я и перестала. У нас была специфическая дружба, конфетно-девчоночья. Мы знали один закуточек под лестницей, там, где пожарный выход. Покупали на двоих шоколадку с орешками и по полплитки съедали там. А потом пели нашу песню:

«Скажи, зачем я жду звонка,

Зачем немые облака

Плывут ко мне издалека

И тают».

Это группа «Тату», мы с Ниной ее тогда слушали. Знали наизусть текст каждой песни с кассеты и, слушая, стыдливо убавляли звук на фразах «я тебя не хочу, ты меня за*бала» и «от меня отъ*бись, мальчик-гей». И оттого что никто, кроме нас с Нинкой не знал этого закутка и этих песен, мы становились еще ближе друг к другу.

Никто из нас никогда никому не признался, что это была первая любовь, самая настоящая. Только краснели и садились друг от друга подальше, когда на переменах нам говорили «Что вы как влюбленные, в глазки друг другу смотрите и за ручки держитесь». Правда, когда я была одна, без Нины, мне и другое говорили. И «отъ*бись от Ромашовой», и «вали из этой школы, лесбиянка». Тогда было безумно, до слез обидно. Разве объяснишь, что мы просто дружим? Сейчас вспоминать приятно: ах, какие мелкие проблемы у меня были!

Тем более что Нина этих слухов будто и не слышала, и за ручку со мной ходила, и в закутке ела шоколадки, и называла лучшей-прелучшей подругой. И я, как те немые облака, таяла, хотя все это у нас называлось дружбой.

А потом мы даже поцеловались. На Самой Первой Пьянке Всем Классом, перебрав коктейля под названием «Горький лимон» (Нина выпила целый бокал, а я и подавно полтора), мы зашли вместе в туалет. Пописав, обнялись и поклялись друг другу в вечной дружбе. Тогда я и чмокнула ее в губы, торопливо, будто сама боялась, что выветрится алкогольный дурман, а она меня – так же торопливо и осторожно – в щеку. Это и было кульминацией нашей любви, потому что хоть мы наследующий день и не поссорились, но просто стали тихо отдаляться друг от друга.

Она стала слушать «Фабрику звезд».

Я – «Короля и Шута».

Она села на диету.

Я стала есть шоколадки в одиночестве.

И однажды она не заметила, как кто-то в классе громко назвал меня лесбиянкой. И это был конец. И дружбе, и любви, и просто каким-либо отношениям. Какой уж тут секс, когда поцелуй остался под вопросом.

Все поменялось, как-никак десять лет прошло. И просыпаясь похмельным утром, выпивая свой нурофен, я каждый раз клянусь себе, что больше не стану покупать наркотики в клубе и деловито, почти без стыда бросаю в сторону постели:

Зайка, такси вызвать?

И снова почти опоздание, и в студию – за две минуты до эфира, и опять Леночка напортачила в вещательном графике, давно пора ее уволить, да нельзя, она в декрете.

И музыка другая, сейчас в моде рич-энд-бьютифул.

И со смутным сожалением, как сон, вспомнится школа, седьмой «В» класс, шоколадки с орешками и группа «Тату»:

«Зачем любовь коснулась нас,

Зачем я плачу в первый раз,

Зачем хочу тебя сейчас,

Не знаю».

Мы ведь были такие далекие, как два угла ромба. Один вверху, другой внизу, а все равно в одной фигуре.