Эта встреча - одна на миллион случайных, судьбоносная, решающая. Фаталист во мне вопит, что подаренный просто так зонтик - знак свыше, и я верю фаталисту. Хотя девушка с букетом и уже без зонтика даже не оборачивается, когда я кричу ей вслед, я все равно бегу за ней. Фаталист во мне не позволяет отпускать возможную судьбу.

Я даже не спрашиваю ее имя. Для нее у меня одно имя - Судьба. Русая, сероглазая, усталая - самая обычная, самая особенная. Волосы мокрые, морщинки вокруг глаз - улыбчивые морщинки, добрые. А губы бледные и сухие, и глаза - ярко-злые, полные слез и дождя.

- Чего? - голос колючий, тоже полон слез, они прольются сегодня на подушку.

- Да так, - улыбаюсь. У меня нет морщинок вокруг глаз, я улыбаюсь редко-редко, почти совсем не. Судьба отворачивается.

- Иди домой.

И я иду. К ней.

А дома - теплая кошка и много апельсинов. Это тоже судьба, я вот люблю апельсины, а лимоны не люблю, и кошек люблю только особенных, и у нее как раз такая. Генетическое уродство, сфинкс, неправильная кошка.

- Красивая...

- Это мальчик.

Судьба пьет чай из пакетиков, ароматно-дешевый, горяче-нечайный. Я устраиваюсь напротив, разглядываю свою Судьбу, а зонтик лежит в прихожей - так и не раскрытый, абсолютно сухой.

- Куришь? - звенящим голосом интересуется она. Я часто киваю, достаю мятую пачку своих тоненьких ароматных зуботычек. Если Судьба сейчас презрительно фыркнет, я выкину их в окно, честное слово, я же вообще не люблю курить. Судьба молча достает "Мальборо", щелкает зажигалкой. Сухая искра, шипение, прижатый к губам палец.

- Осторожнее... - я такая ласковая, самой смешно, но мне на самом деле холодно, когда людям больно.

Она облизывает покрасневший кончик пальца, снова щелкает зажигалкой. Кухню наполняет густой запах крепких сигарет, я тихо кашляю, фаталист во мне смеется. Красивая мозаика с красивым названием крошится. Сложенное из осенних листьев слово "судьба" превращается в гнилую кашу с первым же октябрьским ливнем. Я не могу кашлять от сигарет своей Судьбы, поэтому я поднимаюсь, виновато улыбаюсь.

- Я пойду, спасибо.

- Ага, - она не выпускает дым колечками, выдыхает его через нос и похожа на дракона.

В окно деликатно стучится серо-туманный дождь, и кот царапает стекло, мяукая. Впусти, впусти, впусти этот чертов дождь, впусти слезы, выплаканные глупыми неудачницами за лето. Это осень такая, это она навевает такие мысли. Дождь - он просто атмосферное явление, никакие не слезы, но это же только в учебниках написано, а в пустоватой голове школьницы всегда такая каша...

- Тебе сколько лет-то? - спрашивает не-Судьба, равнодушно глядя на тлеющую в моих пальцах сигарету. Я просто не хочу уходить в дождь, я спешно курю, а кот трется о мои полосатые гольфы.

- Восемнадцать, - вру на два года, ну да что, ну да какая разница. Не судьба же.

Не-Судьба молчит, курит уже третью. Я вворачиваю окурок в пепельницу-черепашку, тянусь к апельсину, нагло.

- Ты сказала, что пойдешь, - не-Судьба ловит меня за руку, так просто и по-хамски выгоняя под слезы.

- Дождь же, - кот согласно мявкает, мне как-то гадко прикасаться к его складчатой коже, я занимаю ладони апельсином.

Не-Судьба пожимает плечами, скрипит форточкой, на кухню влетает веселый от чужих проблем ветер. По моей щеке скользит чужая слезинка, я сердито вытираю ее. Рукав свитера противно-колючий, царапается, я звеню фенечками. На этой серой-серой от дыма кухне я чувствую себя слишком-слишком лишней.

- Чай будешь?

Мне не хочется, чтобы она ходила туда-сюда, звенела чашками, шевелила плотную завесу дыма, мне хочется дальше чувствовать себя лишней - ощущение похоже на невесомость.

- Буду, - неловко шепчу я, облизывая горькие пальцы. Это такой ритуал, просто чтобы апельсин казался слаще. Чай стынет, дождь идет, сквозняк смеется, вылизывая мою поясницу. Я ерзаю, натягиваю свитер, фенечки звенят, звенят...

- Все вы такие, - спокойно говорит моя не-Судьба. - Только выпорхнули-вывалились из гнезда и сразу по чужим шастать. В общаге холодно?

И с чего она взяла, что я в общежитии живу? Я вообще же с родителями, но сегодня у подруги ночую, только мы поругались еще месяц назад. Я ей тогда сказала, что не люблю парней. Ну, в Этом смысле.

- Угу, - мой рот занят апельсином, кислым, с горчинкой. - Холодно, аж волосы замерзают. А на улице ниче так, вон, в магазине можно погреться...

- Ты чай пей, - равнодушно говорит она. Ей лет двадцать пять - и зачем было идти за ней, такой взрослой? Фаталист только закатывает глаза, я молчу, чай противный, пачкает чашку бурым налетом. Окно - первый этаж - показывает новости двора, серые тени, смешные пыльные силуэты. Я чищу апельсин за апельсином, горечь во рту невыносимая, а прозрачно-солнечные дольки я отдаю ей, усталой и обычной не-Судьбе. Кот, обиженно фыркая, уходит, коты не любят апельсины и лимоны, стол разделен на две рыжие части, и только островки чашек-пепельницы-пачек сигарет спасают от летней дикости в пору осеннего равнодушия. Всему свое время, нельзя сходить с ума осенью, это все знают. Выбегать под унылый дождь, ловить губами соленые капли и смеяться от счастья - это так же неправильно, как идти за незнакомой девушкой, перебегать от фонаря к фонарю, нелепо размахивая зонтиком-тростью.

- У меня аллергия, - говорит не-Судьба. У нее полная ваза апельсинов, перед ней лежат ароматные дольки - а у нее аллергия, у этой не-Судьбы.

Я реагирую невнятным звуком и через стол тянусь за капельками солнца, чужими на этой кухне.

- Зачем тебе апельсины? - долька скользкая, я отправляю ее в рот и облизываю ладонь - как это, наверное, пошло...

Она молчит. Я вдруг очень просто понимаю, что это не моя Судьба, чужая, а я сейчас пытаюсь ее украсть, хотя и называю не-Судьбой.

- Я лимоны не люблю, - когда съедена последняя долька, не-Судьба оживает, вытирает липкие лужицы сока. - А запах цитрусов меня успокаивает.

Кот сидит на пороге, внимательно глядя блюдцами-глазами травянистого цвета. Дождь перестает стучать в окно.

- Я пойду, - повторяюсь, самой себе напоминаю какую-то полустертую пластинку - или что там с пластинками делается?

- Ночь же, - ей все равно, просто увидеть в новостях труп ночной гостьи будет как-то стыдно. - Я тебе диван разложу.

Дымную серость разрывает, ломает с хрустом звон. Нелепый, лишний здесь, в этом тумане-дыме, звонок - динь-дон. Не-Судьба поднимается медленно, сонно. Ночь уже, соседка за презервативами пришла, и будет за стенкой скрип-стон, до самого утра. Я на кухне все слышу, слышу два женских голоса, слезы, смех, сладкий шепот. Какая же я лишняя здесь... И это не соседка, это зареванная хозяйка севшего мобильника, жертва задержавшегося поезда, та, которой предназначался букет, над которой должен был раскрыться зонтик. У нее грязная сумка, пустой кошелек, тушь на щеках, робкая улыбка. Ее Судьба бегает по кухне, забыв меня, заваривает кофе - он пахнет орехами, как какие-то конфеты.

- Это все цыгане, мы на таможне задержались из-за них, они же половину пути спать всему поезду не давали, мы в купе запирались, а они стучали, песни пели, денег просили... Только у меня с собой мало, я ничего не дала, а сейчас вот таксисту все...

- Не волнуйся так, Саш, - и это "ш" как "тш-ш", только ласковее, спокойнее, не такое требовательное.

Кот радостно топчется на укутанных шерстяной юбкой коленях, хозяйка моей не-Судьбы робко-робко улыбается, боясь шевельнуться. Я здесь лишняя, и чужое теплое счастье все холодит внутри, вытягивая из меня гнилую улыбку.

- А это вот, замерзшая студентка, в общаге ночевать не хочет, - не-Судьба смеется, указывая на меня, и ее хозяйка тепло улыбается.

- Привет... - она протягивает мне тонкую сухую ладошку с короткими ногтями, и моя рука кажется по-детски пухлой, неуклюжей, а ногти - черные, облезлые - выглядят очень противно.

Они пьют кофе, не-Судьба дымит своими "Мальборо", ее хозяйка просто дышит дымом, но сама не тянется к карману. Зато щелкает зажигалкой, обжигая палец и не говоря ни слова, помогает прикурить, снова вдыхает дым. Уютно улыбается, и меня тошнит, у меня кружится голова. Тишина - ватная, теплая, пахнущая апельсинами и сигаретами, немного поездом и летней пылью, забивается в уши и нос, заволакивает глаза.

- Твоя девушка клево целуется, - я кривляюсь, корчу какую-то дьявольскую рожу, я просто плююсь словами, говорю что-то еще, говорю про стоны, про мягкую грудь. Я такая холодная, льдисто-равнодушная, мне нужно сожрать чье-то счастье, чтобы согреться, я ведь жутко замерзла одна. А они выходят, сначала тихо разговаривают, и потом моя-моя-моя не-Судьба что-то часто и много говорит, кричит про сумасшедшую, про больную. И все затихает, успокаивается, буря в стакане-пенале маленькой ванной даже не успевает выплеснуться в коридор.

Меня выкидывают в подъезд. Фаталист смеется надо мной, оптимист рад, что дождь кончился, пессимист видит в подъезде маньяка, реалист что-то говорит о простуде. Мне хреново.

За дверью голоса, спокойные, слегка подпорченные моими словами - равнодушные, не такие уж и счастливые. Мне гадливо, пальцы пахнут апельсинами. Эта аккуратно причесанная хозяйка не-Судьбы любит апельсины и лысого кота, не курит, пьет ореховый кофе, красит глаза. Пахнет счастьем и спокойствием. Моя не-Судьба ее любит. А зонтики отдает просто так, безо всякого умысла. Потому что дождь.