У тебя почти нет груди, а волосы рыжие и длинные, до лопаток. Мы вместе идем в парикмахерскую — делать тебе стрижку. Я сижу и наблюдаю, как роскошный блестящий водопад медленно превращается в нечто уродливое, с открытыми ушами, куцыми прядями по бокам и торчащей челкой. Я понимаю, что из-за особенностей японских лиц и привычек японских аниматоров персонажи выходят именно такими — лишние щеки прикрываются, а уши остаются. Но, господи, как же ужасно это выглядит. А ведь твой персонаж гайдзин.

Пиджак сидит на мне хорошо. Мое зрение — минус шесть, поэтому косплей — всего лишь повод купить себе новые очки с плоскими стеклами, не выходящими за оправу. Конечно, дорого. Зато теперь мое зрение будет не определить по толщине линзы.

— Н-ну, — грозно говорит наш фотограф. — Изобразите мне... ну что нибудь!

Я морщусь и стараюсь не вспоминать Паланика, ты хихикаешь и прислоняешься к ободранному дереву. Я всегда знала, что съемки на местности в средней полосе — плохая идея. Забраться на дерево у меня так и не получилось, чуть пиджак не порвала. К тому же, холодно. Фотограф старательно трет лицо, под глазами у нее синяки.

— Переходим к плану "Б", — говорит она.

Еще вчера вечером все было просто.

— Главное — это концепция, — говоришь ты, открывая вторую бутылку мартини. Фотограф смотрит на нас сквозь дно стакана. — Иначе, вообще, какой смысл что-то делать? Зачем какие-то ухищрения, если нет цели?

— Цель может быть другого характера. Победить в номинации "косплей" на слэшконе, например, — отвечаю я — просто чтобы ответить.

Ты хихикаешь.

— Строго говоря, — бутылка в твоей руке почти не дрожит, — строго говоря, это может считаться целью. Победа на анимацури. Или аниматриксе. Но это скорее метацель — результат, которого ты добиваешься, уже сделав работу. Но не цель самой работы — как таковой.

— Почему нет? Рисуют же журнальные обложки — чтобы оформить журнал; или рекламные стенды; или истории, которые пишутся на заказ, — так, чтобы отвечать желаниям читателя. Это все внешние цели.

— Технически, да. Нет, вообще что-либо делать можно ради самого процесса. Например, отыгрывать яой, чтобы помацать какую-нибудь косплеершу. — Ты выразительно приподнимаешь бровь. — Или ролевые игры. Или раунд-робины. Из них редко выходит что-нибудь стоящее. Но это и отличает хорошую работу от плохой — наличие внутренней цели. Даже если, — точнее, особенно если эта цель состоит в выражении идеи.

Фотограф отбирает у тебя бутылку и сердито бормочет:

— Еще хоть одно слово о смысле жизни, и это последний раз, когда я пью с вами.

Ты озадаченно ерошишь волосы на затылке:

— Мы даже не начали.

— Вот и не начинайте, — настойчиво повторяет фотограф.

— Так вот. О чем мы, если не о смысле жизни, — говоришь ты. — Можно обсудить идею, если уж мы решили — а я надеюсь, мы решили, — что она нам нужна.

— Я всегда мечтала изобразить дерево верояностей, — говорю я. Если бы я умела писать, я бы писала фанфики. Но раз уж мне не дано, приходится обходиться подручными средствами.

— И? — заинтересованно спрашиваешь ты.

У фотографа вид такой, будто она сейчас скажет, что не знает, где найти нам елку полтретьего ночи в ноябре.

— Если честно, я не помню, чтобы кто-нибудь из фикрайтеров основательно прорабатывал тему предсказаний. Нет, конечно же, это было в "Реадаптации" — там даже было описание картинки, или идея со слепыми зонами в "Волне", но так чтобы подробно... особенно что касается биржи. Если мы считаем, что рынок — это стохастический процесс, то Кроуфорд не может и не должен получать от этого прибыль.

— Стоп-стоп-стоп.

— Я строго гетеросексуальна, — заявляешь ты. — Тут все естественно. Гетеросексуальным девушкам нравятся яойные юноши.

Мы лежим в довольно двусмысленной позе на кровати в квартире Оли-фотографа. Сама фотограф стоит на табуретке, пытаясь воссоздать вид сверху.

— А теперь валетом, — говорит она. — Возьмитесь за руки и посмотрите друг на друга.

— Точно валетом?

— Ну как это обычно бывает, посмотрите друг на друга, возьмитесь за руки, а теперь — ногами в разные стороны. Черт! Ну вы меня поняли! Ты — к окну, а ты — к двери.

— Похмелье не прошло? — спрашиваешь ты у нее. — Вроде вечер уже.

— С вами, логиками, никакого похмелья не нужно, чтобы уничтожить мой мозг, — говорит Оля, слезает с табуретки, чтобы поправить тебе волосы — чтобы красиво и яойно лежали веером, — и взбирается на свой постамент обратно. — Черт, мы ленточки забыли. Нам ведь нужны были ленточки.

Ты не выдерживаешь и хохочешь, зарываясь лицом в одеяло. Я откидываюсь навзничь и требую себе сигарету, можно сказать, посткоитальную. Эта съемка имеет нас третий час.

— Стоп-стоп-стоп, — перебиваешь меня ты. — Я тут вижу целых три проблемы. Даже четыре. Во-первых, канон ничего не говорит нам про биржу, это факт. Все это злостные домыслы фикрайтеров, так что насчет этого можно не беспокоиться. Хотя сам процесс получения предсказаний, конечно, достаточно интересен. Во-вторых, мы ничего не знаем о природе рынка — она действительно носит стохастический характер или же это второй уровень "эз иф": существуют глубинные процессы, которые управляют котировками акций, которые происходят так, что внешне это выражается в виде шума, и мы решаем, что поведение рынка случайно. И при помощи стохастических моделей пытаемся прогнозировать изменение курсов акций, выявляя новое — более общее и целенаправленное поведение.

— Ну... да. — Об этом я не подумала. Хотя надо сказать, теорема этого самого, про совершенный рынок, — отличная же вещь. На ее основе можно построить целую систему о невозможности предсказаний в определенных сферах.

— В-третьих, даже если допустить, что первые два предположения в силе, мы не знаем, насколько глубоко видит Кроуфорд. Глубинные процессы? Стохастика? Внешние тренды на мониторе какого-нибудь брокера? Если ты сейчас вспоминала эту свою теорему про совершенный рынок, то там же еще куча проблем. — Когда я успела тебе рассказаь? — Например, у нас есть инсайдерская информация. Вот представь, что Кроуфорд видит, что генеральный директор второго химического завода при НИИ Такатори влез в долги и завтра пойдет и сбросится с крыши. Отправит Шульдиха спасать его? Сам побежит продавать акции? Он вообще к этому имеет доступ или от случая к случаю?

— Это зависит от целенаправленности видения. Он видит то, что хочет узнать? То, что важно? Просто рандомные вещи? Хотя это было бы странно, пророку вовсе не нужна статистика о детской смертности в странах третьего мира.

— Если только там нет еще одного филиала химического завода, который изготавливает препараты из трупов несчастных африканских детишек. Короче, тут все сложно. А четвертое возражение тебе озвучит Оля.

Я смотрю на фотографа, она выразительно глядит в потолок и вопрошает:

— При чем здесь косплей?

— А, — догадываюсь я. — Речь же о метафорических образах. Кроуфорд на фоне дерева вероятностей. Дерево можно взять живое — или что нибудь еще более метафорическое придумать. Вот дерево с замочками, например, на мосту через Москву-реку.

— Это будет слишком двусмысленно, — хихикаешь ты. — Тебе обязательно понадобится Шульдих. Но тогда все забудут про дерево вероятностей.

— Ну нет, можно совсем простое дерево взять. Посадить меня на ветку, снять с нужного ракурса, с видом на небо. Будет весьма нематериалистично и со смыслом. Хотя, если честно, я всегда думала о дереве вероятностей как о чем-то растущем прямо у Кроуфорда из головы. — Теперь вы обе хохочете. Нет, честное слово, это был бы интересный образ.

— Нет, — ты утираешь слезы. — Вообще-то, я тебя понимаю. Но это звучит. Представь, что у тебя на голове выросло много-много рогов. Таких, ветвистых, оленьих.

— Я знаю, кто здесь курил. Определенно не я, — не могу сдержать улыбки.

После определенного количества мартини перестает казаться слишком сладким. Если честно, я тоже не любитель процессов — я любитель целей. Сейчас цель заключается в том, чтобы не давать вам повода затянуть эту обычную пьяночную волынку "ну выпей еще! мы вообще зачем тут собрались?" и одновременно достичь приятного и расслабленного состояния.

В какой-то момент зрение становится более четким, я рассматриваю твои волосы, пока ты разговариваешь с фотографом Олей. Они блестят.

— Я строго гетеросексуальна, — заявляешь ты.

— Можешь повторять это как мантру, я все равно не поверю, — бурчит Оля. — Но яой вышел отменный. Хоть на что-то вы годитесь.

На самом деле она нас очень любит. Ну — там она нас очень любит. Здесь, возможно, тоже.

Я вытираю губы тыльной стороной ладони. У тебя липкий блеск. Не то чтобы меня это сильно смущало — но все-таки довольно странно.

— Можно попробовать зайти с другого конца. Вот взять Шульдиха, что мы о нем знам?

— Если ты согласишься на желтую рубашку и подтяжки, волосы можно будет не стричь.

— Но у меня есть зеленый пиджак. На эту неделю у нас есть зеленый пиджак, а потом не будет — такая возможность!

— Тем более, теперь придется торопиться.

— Да господи, тоже мне косплей, два пиджака и бандана. Зеленый галстук. А с подтяжками будет куча проблем. Рубашку покупать. Грудь будет видна.

— Честное слово, — говорю я скептически.

Ты задираешь нос.

— Да, я считаю, что у меня есть грудь. Нет, ты меня не переубедишь.

— Ее можно утянуть, и у тебя будут симпатичные грудные мускулы.

— Все равно, пока у нас есть пиджак, мы должны попробовать.

Я вздыхаю. Да, тебя трудно переубедить.

Мы идем в парикмахерскую. Твои кроссовки совершенно не сочетаются с пальто, а пальто не сочетается с лохматой цветной шапкой, если бы все то, что говорили про дальтонизм Шульдиха, было правдой — а это не правда, потому что весь Вайс Кройц нарисован при помощи шестнадцати с половиной цветов, — то ты бы оказалась человеком идеально подходящим под эту роль. Разве что не тругендер. Впрочем, учитывая отсутствие груди и тощие бедра, даже это не проблема.

Ты поскальзываешься на замерзшей луже и хватаешь меня за рукав. Дальше мы идем, взявшись за руки. Это приятно.

— Так вот Шульдих, — говоришь ты непринужденно, но мне почему-то кажется, что ты тоже чувствуешь себя неловко. — Телепатия. Тебе никогда не казалось странным, что все, кто пишут о нем, придерживаются одной и той же схемы. Все эти чужие мысли преследуют его, стучатся к нему в голову, сводят с ума. Фактически, он не сумасшедший, просто странный тип. Совершенно не обязательно это связано с телепатией. Почему бы не предположить наоборот. У всех людей существует ментальный барьер. Очень толстый. Который не позволяет их разуму слиться в единое целое, а то, глядишь, и слились бы.

— Мидвичские кукушки? — спрашиваю я.

— Ну типа того, только там их было двое. И вообще другой процесс, но это неважно. Короче, естественная защита от вымирания. Отсюда можно предположить много разного, например, видения, сны, истончение этих барьеров, влияние геомагнитной обстановки. Ну, мало ли что еще. Так вот, а телепаты — это такие люди, у которых эта оболочка слабая, или ее вообще нет, или они умеют ее контролировать. Но это вовсе не значит, что на Шульдиха сразу обрушивается град мыслей, потому что все нормальные люди сидят в своих коконах, а все нормальные телепаты знают, когда нужно думать, а когда не нужно.

— Поэтому суть телепатического обучения состоит в том, чтобы проходить через свою, а потом взламывать чужие оболочки?

— Да. Как-то, когда мы проговорили, идея резко потеряла оригинальность. Но, в общем, суть в том, что никаких голосов в голове.

— Ясно, — говорю я. Мы останавливаемся у дверей парикмахерской, ты отпускаешь мою руку.

Мы заезжаем ко мне домой за деньгами и галстуком. С очками нам — мне — повезло необыкновенно. В той оптике всегда есть с десяток готовых пар со стандартными диоптриями, в стандартной оправе. Мне подошли.

Пока я роюсь в шкафах, ты расхаживаешь с кружкой чая по гостиной и исследуешь окружающее пространство: перебираешь диски, тыкаешь пальцем в сувениры-пылесборники, включаешь и снова выключаешь телевизор.

— А что Сашин галстук делает у тебя дома?

— Остался, — ворчу я. — Такое иногда случаеся.

— А-а, — тянешь ты. — Ясно.

Потом мы едем к тебе за пиджаками. Потом я отвожу тебя стричься. Когда мы возвращаемся к Оле, она уже зарядила фотоаппарат.

— Вообще-то, все это фигня, — говоришь ты, а глаза у тебя пьяные-пьяные. — Есть такая штука, называется "времяпожирающие группы". Догадываешься, что значит?

— Догадываюсь, — говорю я.

— Ну вот. Казалось бы все просто. А термин научный. — Ты подпираешь щеку рукой. — Ты спишь, ешь и думаешь, а когда думаешь — думаешь о них. Это не потому что ты ненормальная. Таковы свойства группы. Нет группы — нет ничего. Социальные влияния самые сильные.

Я киваю. Если говорить честно. То кому-нибудь — вот хоть кому нибудь на свете этот паршивый Вайс Кройц сам по себе кажется хорошим аниме? Подозреваю, что нет. Зато вокруг него можно организовать деятельность. Мы уже успели поговорить о целях и смысле жизни. У этой околоканонной деятельности не было бы цели, не будь целой группы людей, которые согласны этим же заниматься. Это такая самоподталкивающая, самопорождающаяся, самодви-жу-ща-я-ся — выговорила — система. Я вижу цель в обмене информации с тобой, ты видишь смысл в развлечении меня, возникают обязательства. Добавим умеренное количество людей, разнообразие мнений, расчленим канон на приятные составляющие, покрасим его фаноном, подмешаем немного яоя. Перед нами система в действии.

— Это совершенно естественно, — говоришь ты. — Разнообразные возможности ведут к диверсификации деятельности. Участие в фандоме сейчас кажется необычным — а что будет через пятьдесят лет. Если, конечно, не будет тотальной юридической войны. Впрочем, всегда есть ориджиналы.

— Хотя если посудить, — продолжаю я с совершенно непонятного мне места. — Это не совсем диверсификация. Это просто новое образование. Но здесь же все как в первобытных племенах. Общинная структура.

— Реципрокность, — подтверждаешь ты.

— Разделение труда есть, но такое слабое. Каждый, наверное, хоть раз попробовал себя в нескольких разных областях. У многих получилось. Потом будет больше, организованнее и профессиональнее.

— Электронные деньги все равно уже есть, — говоришь ты. — Можно я закажу у тебя яойного косплея? А фотографиями Оля заплатит за десять хвалебных комментариев.

Ты хихикаешь.

— Десять — это очень жирно, — улыбаюсь я. — Для косплея с парой пиджаков и одним зеленым галстуком.

— Давай выберем тебе галстук такой, чтобы сочетался с моим пиджаком. Ну, это будет естественно. Так обычно и делают.

— Я же не возражаю, — говорю я. — Могу взять у Саши.

— А Саша — это твой... да? Да, будет неплохо, — говоришь ты как-то вяло и смотришь в стакан. Фотограф — наш будущий фотограф — спит.

— Да, — говорю я, теперь и сама не рада, что вспомнила.

— А он хоть в курсе про яойный косплей? — смотришь ты исподлобья и заправляешь свои прекрасные рыжие волосы за ухо.

— Нет. Про яойный — это ты сама только что решила.

— Ну да, будет у нас концепция.

— Тоже мне концепция.

— Можно сделать очень яойный косплей. Ну очень-очень яойный. С языком. Обычно косплееры стесняются. Так что Саша? — быстро спрашиваешь ты, когда понимашь, что сказала что-то не то.

— А что Саша. А про косплей вообще — про фандом — нет, не знает. Ну а толку. Это же все равно плохо понятно постороннему человеку.

— Не знаю, — говоришь ты. — Меня всегда смущала одна вещь. Почему люди выбирают себе брачных партнеров — ну, людей, с которыми они будут потенциально проводить огромное количество времени вместе, — по каким-то странным критериям. Красивый. Веселый. Да даже добрый. Что толку — если ты даже не можешь с ним поговорить.

— Да, это странно, — отвечаю я и задумываюсь.

— Нет, я все понимаю. Брачный партнер на то и брачный. Но есть же куча других вещей. Теперь посчитаем — если тебя есть времяпожирающая группа — ты в состоянии одновременно работать или учиться, вести личную жизнь и состоять во времяпожирающей группе?

— Вот тут ты точно преувеличиваешь. Таких людей много.

— Ну допустим, но тем не менее. Так что? Ну вот если ты лично?

— Пока что получается.

— Нет это прекрасно, но, я имею в виду, — вам есть о чем поговорить?

Я смотрю на тебя. Мне неприятно, тебе неприятно. Я слабо отмахиваюсь, и ты снова наливаешь мне мартини.

В парикмахерской, ожидая часа икс, я листаю какой-то женский журнал и изредка поглядываю на тебя. С течением времени вид лучше не становится. Ты косишь на меня краем глаза и улыбаешься.

Когда волосы пострижены и уложены так, как нужно, выглядит это не так уродливо, как я ожидала, но все же довольно плохо. Наверное, это отражается на моем лице, потому что ты достаешь из кармана резинку и собираешь их в хвост:

— Я понимаю, что тебе не нравится, — говоришь ты и склоняешь набок голову. — Я постараюсь не распускать их при тебе. Нет, вообще постараюсь не распускать. Ну, кроме как во время съемки. А к тому моменту, как мы будем косплеить Глюэн, они отрастут.

— Все наоборот, — говорю я. — Мы сможем косплеить Глюэн только после этого. Но вообще-то идея с хвостом хорошая.

Я отвожу глаза.

— Ну извини. Я не знала, что все настлько плохо.

— В общем-то дело не в этом, — объясняю я. — Всегда хотела иметь длинные волосы. Очень красиво.

— Так что мешает?

— Лень.

— А стричься раз в месяц тебе не лениво?

— Ну, не в месяц. Но это одноразовые действия.

Но вообще-то ты сказала еще кое-что важное: ты собираешься со мной часто встречаться, раз говоришь, что будешь собирать волосы. И уж, видимо, — не только для того, чтобы изобразить Кроуфорда и Шульдиха. Хотя и для этого тоже. И это очень хорошо. Не говоря уже о том, что тебе важно мое мнение. Даже если только постфактум.